ство. Она нас кормит, говорит он, мы  на
ней живем; мы не имеем права забывать, что если  бы  не  земля,  мы  бы  все
умерли.
     - Как хорошо сказано и как справедливо! - воскликнула Недда.
     Шейла зло возразила:
     - Может, это и верно для Франции, где растет хлеб и делают вино. А  тут
людей не земля кормит; они почтя не едят того, что сами выращивают.  Мы  все
едим привозную пищу и, значит, ничего такого чувствовать не можем. К тому же
это просто сентиментальность, когда  рядом  такой  произвол  и  с  ним  надо
бороться!
     - Твой отец вовсе  не  сентиментален,  Шейла.  То,  что  он  чувствует,
слишком для этого глубоко и  неосознанно.  Просто  ему  больно  смотреть  на
гибель сена, и он не может сидеть сложа руки.
     - Мама права, - вмешался в спор Дирек. - И это не имеет значения.  Надо
только, чтобы батраки не последовали его примеру. У них ведь к нему какое-то
особое отношение...
     Кэрстин покачала головой.
     - Не бойся. Он им всегда казался чудаком!
     - Ладно, я все же пойду их немножко подбодрю. Идем, Шейла?
     И они куда-то отправились.
     Недду они не позвали - с тех пор, как батраки подали  свое  требование,
ее постоянно оставляли одну. Она грустно спросила:
     - Что же будет дальше, тетя Кэрстин?
     Та стояла на крыльце и  глядела  куда-то  прямо  перед  собой  -  побег
цветущего клематиса упал на ее тонкие черные волосы  и  опускался  на  синее
полотняное платье. Она ответила, не оборачиваясь:
     - Ты видела, как в дни юбилея жгли костры на каждом: холме,  костер  за
костром, до самого края земли. Вот теперь загорелся первый костер.
     Недда почувствовала, как у нее сжалось сердце. Что такое эта женщина  в
синем? Жрица? Пророчица? И на миг  девушке  открылось  то,  что  видели  эти
черные горящие глаза: что-то необузданное, возвышенное,  неумолимое,  полное
огня. Но сразу же душа ее возмутилась, словно ее внушением заставляли видеть
что-то призрачное, словно ее вынуждали смотреть не на то, что  Действительно
существует, а на то, чего жаждала эта женщина.
     Она негромко сказала:
     - Я не верю, тетя Кэрстин. Нет, я  не  верю.  По-моему,  костер  должен
погаснуть.
     Кэрстин обернулась к ней.
     -  Ты  похожа  на  своего  отца,  -  сказала  она.  -  Вечно  во   всем
сомневаешься.
     Недда покачала головой,
     - Я не могу заставить себя видеть то, чего нет. Я этого не  умею,  тетя
Кэрстин.
     Кэрстин ничего не ответила, у нее только дрогнули брови, и она вошла  в
дом. А Недда осталась одна на дорожке,  чувствуя  себя  очень  несчастной  и
стараясь понять, что у нее на душе. Почему она  не  видит?  Потому  ли,  что
боится видеть, или потому, что слишком близорука? А может быть, она права, и
видеть нечего: нет ни костров, которые вспыхивают один за другим на вершинах
холмов, нет ни взлета, ни разрывов туч в небесах над землей?  Она  подумала:
"Лондон и все большие города с их дымом и всем,  что  они  производят...  со
всем тем, что мы хотим от них получить и всегда  будем  хотеть  получать,  -
разве они не существуют? На каждого раба-батрака, говорит  отец,  приходится
не меньше пяти таких же рабов - городских рабочих. А все эти  "шишки"  с  их
богатыми домами, разговорами и желанием, чтобы все оставалось  как  есть,  -
ведь они тоже существуют! Я не верю и не могу  поверить,  что  многое  можно
переменить.  Ах,  у  меня  никогда  не  будет  видений,  я  не  способна  на
несбыточные мечты!" И Недда грустно вздохнула.
     В это время Дирек и Шейла объезжали  на  велосипедах  домики  батраков,
чтобы поднять их дух. Последнее время они повсюду появлялись вдвоем, считая,
что так они меньше рискуют стычкой с фермерами.  Матери  была  поручена  вся
переписка, на них же возложены устные уговоры, личное воздействие. Когда они
после полудня возвращались домой, им  встретились  два  шарабана  с  первыми
штрейкбрехерами.  Оба  экипажа  остановились  у  ворот   фермы   Мэрроу,   и
управляющий ссадил там четверых людей вместе с их походным имуществом. Возле
открытых ворот стоял фермер, косо поглядывая на своих новых помощников.  Они
выглядели довольно жалко, эти бедняги, которых набрали по десять  фунтов  за
дюжину, - судя по их лицам, которые выражали  полнейшее  безразличие,  и  по
глупой ухмылке, они в жизни не видели вил и не нюхали клевера.
     Молодые Фриленды медленно проехали мимо; лицо юноши  было  презрительно
непроницаемым, лицо девушки пылало, как огонь.
     - Не обращай внимания, - сказал Дирек, - мы скоро положим этому конец.
     Они проехали еще милю, прежде чем он добавил:
     - Нам снова  придется  всех  обойти,  только  и  всего.  Слова  мистера
Погрема: "Вы пользуетесь влиянием, молодой человек!" - были верны. В  Диреке
было то качество, которым обладает хороший боевой офицер: люди шли за ним, а
потом спрашивали себя, за каким чертом это им понадобилось! И если  говорят,
что для всякого движения нет хуже вожака, чем горячий молодой  дурень,  надо
справедливости ради добавить, что без молодости, горячности и  безрассудства
не может быть никакого движения вообще.
     Они вернулись домой к вечеру, изнемогая  от  усталости.  В  этот  вечер
фермеры и их жены, проклиная весь свет, сами доили коров, чистили лошадей  и
выполняли остальные необходимые работы. А наутро батраки, во главе с  Гонтом
и черноволосым великаном по фамилии Телли, снова выставили свое  требование.
Управляющий послал телеграмму Маллорингу. Днем его ответ: "Не уступайте ни в
чем" - был сообщен Гонту, который спокойно ответил:
     - Да я ничего другого от него и  не  ждал.  Поблагодарите,  пожалуйста,
сэра Джералда. Мы выражаем ему свою признательность...
     Ночью пошел дождь. Недда,  проснувшись,  услышала,  как  тяжелые  капли
стучат по жимолости и клематису, нависшим  над  ее  открытым  окном.  Порывы
ветра доносили запах прохладной листвы, и ей расхотелось спать. Она  встала,
накинула халат и подошла к окну, чтобы погрузить голову в эту ванну душистой
влаги. Ночь была темная, - все небо покрылось тучами, - и  все  же  за  ними
угадывался слабый отсвет луны. Листья фруктовых  деревьев  тоже  вступили  а
общий хор и нежно шуршали под Дождевыми каплями, время от  времени  слышался
громкий шелест и словно тяжкий вздох; где-то ни с того ни с  сего  прокричал
петух. Звезд не было видно. Повсюду смыкалась мягкая как бархат мгла.
     "Мир украшен живыми существами, - подумала  Недда.  -  Деревья,  цветы,
травы, насекомые и мы, люди, - все это единая ткань жизни, одевающая мир.  Я
понимаю дядю Тода! Хоть бы дождь  шел  до  тех  пор,  пока  им  не  придется
отослать этих штрейкбрехеров назад в город, -  ведь  сено  все  равно  будет
испорчено и не из-за чего будет  спорить!"  Вдруг  сердце  у  нее  забилось.
Стукнула калитка. По дорожке двигалось что-то еще более темное, чем темнота.
Испугавшись, но в то же время готовая кинуться в бой, она высунулась из окна
и стала вглядываться вниз. Оттуда  донесся  легкий  скрип.  Открылось  окно!
Недда бросилась к двери. Но она не заперла ее и не позвала на помощь, потому
что у нее сразу же мелькнула мысль: "А вдруг это он? Уходил, чтобы совершить
какой-нибудь безумный поступок, -  как  тогда  Трайст!"  Если  это  так,  он
поднимется наверх и, по дороге в свою комнату, пройдет мимо ее комнаты. Она,
затаив дыхание, чуть приоткрыла дверь. Сначала ничего не было слышно. Может,
ей почудилось? А может, кто-то бесшумно шарит в комнате  внизу?  Но  кто  же
придет красть у дяди Тода, когда все знают, что у него нет  ничего  ценного?
Потом послышались тихие шаги: кто-то, сняв башмаки, украдкой  поднимался  по
лестнице! У нее снова мелькнула мысль: "Что мне делать, если это не  он?"  А
потом: "А что мне делать, если это он?"
     Недда в отчаянии распахнула дверь, прижав руки  к  тому  месту,  откуда
сердце у нее ушло в пятки. Но она догадалась, что это Дирек, еще прежде, чем
он шепнул:
     - Недда!
     Схватив его за рукав, она втащила его в свою комнату и  закрыла  дверь.
Он был мокрый насквозь, с него просто текло,  такой  мокрый,  что,  нечаянно
прикоснувшись к нему, она сразу почувствовала влагу сквозь тонкий халатик.
     - Где ты был? Что ты делал? О Дирек!
     В полутьме она различала овал его лица, его зубы и белки глаз.
     - Перерезал веревки их палаток под дождем! Ура! У нее сразу отлегло  от
сердца; она даже ахнула от облегчения и прижалась лбом к его  куртке.  Потом
его мокрые руки сомкнулись вокруг нее, его  мокрая  одежда  прильнула  к  ее
халатику, и они закружились в дикой, воинственной пляске. Затем он  внезапно
остановился, упал на колени, прижался к ней лицом и прошептал:
     - Какая я скотина, какая я скотина! Всю  тебя  вымочил!  Бедненькая  ты
моя!
     Недда нагнулась к нему; ее волосы упали  на  его  мокрую  голову,  руки
задрожали на его плечах, ей казалось, что ее сердце вот-вот растает совсем -
так ей хотелось его высушить, согреть своим телом.  В  ответ  он  крепко  ее
обнял, и его мокрые ладони скользнули  по  ее  спине.  Потом,  отпрянув,  он
прошептал;
     - Ах, Недда, Недда... - И  выбежал  из  комнаты,  как  темный  призрак.
Забыв, что и она промокла с головы до ног, Недда так  и  осталась  стоять  с
зажмуренными глазами, полуоткрыв губы  и  покачиваясь,  как  пьяная;  потом,
вытянув руки, она обхватила себя и замерла...
     Утром, когда она спустилась к завтраку, Дирека уже не было дома и  дяди
Тода тоже, а Кэрстин что-то писала, сидя за  бюро.  Шейла  сумрачно.  с  ней
поздоровалась и тут же ушла. Недда быстро выпила кофе, съела  яйцо  и  кусок
хлеба с  медом;  у  нее  было  очень  тяжело  на  сердце.  На  столе  лежала
развернутая газета, и, лениво проглядывая ее, она  наткнулась  на  следующую
заметку:
     "Беспорядки,  помешавшие  уборке  сена  в  вустерширском  имении   сэра
Джералда Маллоринга, вынужденного вызвать  штрейкбрехеров,  до  сих  пор  не
прекращаются. В этих краях действует  чья-то  безответственная,  злая  воля.
Трудно понять и причину недавно совершенного там поджога и теперешний  взрыв
недовольства. Известно, что экономическое положение батраков в этом!  имении
скорее выше, чем ниже среднего".
     Она сразу же подумала: "Злая воля! Какая мерзость!" Значит,  никому  не
известна истинная подоплека всего этого дела, никто  не  знает  о  выселении
Трайста и о выселении, грозящем Гонту. Не знают, что все это  носит  глубоко
принципиальный характер и что беспорядки начались  в  знак  протеста  против
мелочной тирании помещиков во всей стране? Во  имя  свободы!  Во  имя  того,
чтобы с человеком не обращались так, будто у него  нет  ни  своего  ума,  ни
души, - неужели люди этого так и не узнают? Если им позволено будет  думать,
что все это - злое озорство,  что  Дирек  просто-напросто  любит  устраивать
смуту, - это будет ужасно! Кто-то должен об этом написать, чтобы люди  знали
правду. Но кто? Отец? Папа решит, что это слишком близко его  касается,  тут
ведь замешаны его родственники. Мистер Каскот! В его доме живет Уилмет Гонт.
Да-да! Ведь мистер Каскот сказал ей, что  всегда  будет  рад  ей  помочь.  А
почему бы нет? И мысль, что  наконец-то  и  она  принесет  какую-то  пользу,
привела ее в восторг. Если она попросит у Шейлы  велосипед,  она  успеет  на
девятичасовой лондонский поезд, увидится с мистером Каскотом,  заставит  его
что-то сделать, может быть, даже привезет его сюда! Она проверила содержимое
своего кошелька. Да, денег у нее хватит. Пока она ничего никому не скажет  -
ведь мистер Каскот может отказаться. В глубине души Недда верила,  что  если
какая-нибудь настоящая газета встанет на сторону батраков, положение  Дирека
будет менее опасным; его как бы официально признают, и это, в свою  очередь,
заставит его вести себя осторожнее и осмотрительнее. Трудно сказать,  откуда
у нее взялась эта вера в узаконивающую силу прессы; по-видимому, редко читая
газеты, она все еще разделяла их собственное мнение о  себе  и  верила,  что
когда они пишут: "Мы сделаем то-то" или "Мы должны  сделать  то-то",  -  они
действительно выступают от лица всей страны, от имени сорока пяти  миллионов
людей, которые намерены что-то совершить. На самом же деле,  как  это  знают
все читатели старше  Недды,  газеты  выступают,  и  к  тому  же  не  слишком
решительно, от  лица  какого-то  одного,  никому  не  известного  господина,
которому недосуг делать что бы то  ни  было.  Недда  верила,  что  пресса  -
могучая сила, она ведь постоянно об этом слышала, но ей до сих  пор  еще  не
приходило в голову подумать, в чем эта сила заключается. Не  то  она  поняла
бы, что хотя пресса и пользуется определенной  монополией  пропаганды  своих
мнений и обладает тем корпоративным духом,  который  заставляет  полицейских
горой  стоять  друг  за  друга,  она  тем  не  менее  полна  самых   крайних
противоречий и при  всей  своей  трезвости,  совершенно  бесплодна;  поэтому
деятельность ее практически сводится к  распространению  новостей  (семи  из
десяти этих новостей лучше  было  бы  сгинуть  во  мраке  неизвестности!)  и
"разжиганию низменных страстей". Нельзя, конечно, сказать,  что  пресса  это
сознает, да и вряд ли ей кто-нибудь это скажет, ведь пресса - могучая сила!
     Недда успела на поезд. Она вся горела - щеки от быстрой езды,  душа  от
сознания своей отваги и от  радости,  что  наконец-то  и  она  может  что-то
сделать.
     Соседями ее по купе третьего класса был какой-то  симпатичный  человек,
очевидно, вернувшийся из плавания  матрос,  и  худая,  высохшая  деревенская
женщина в черном, очевидно, его старенькая  мать.  Они  сидели  друг  против
друга. Сын глядел на старушку сияющими глазами, а она ему рассказывала:
     - Вот я и говорю, говорю я: "Что?" - а он мне говорит: "Да, -  говорит.
- Я же это самое и говорю..."
     Недда подумала: "Какая прелесть! Да и сын очень милый. Я люблю  простых
людей!"
     Спутники ее вышли на первой остановке, и дальше она ехала  одна.  Выйдя
на вокзале Пэддингтон, Недда взяла такси и поехала в Грейс-Инн.  Но  теперь,
когда цель ее была так близка, она вдруг очень  встревожилась.  Разве  такой
занятый человек, как мистер Каскот, сможет  уделить  ей  столько  времени  и
поехать так далеко? Но если она хотя бы объяснит ему, что там происходит,  и
то будет хорошо; он тогда сможет опровергнуть мнение того человека в  другой
газете! Как это замечательно  -  иметь  возможность  писать  каждый  день  в
газете, чтобы тебя читали тысячи людей! Такая жизнь дает  ощущение,  что  ты
выполняешь священный  долг.  Иметь  возможность  авторитетно  выражать  свое
мнение, навязывая его стольким людям, то есть убеждая в своей правоте  такое
множество людей! Какое должно быть у человека чувство ответственности  -  он
ведь просто вынужден вести себя благородно, даже если  он  по  натуре  и  не
очень благороден! Да, профессия эта замечательная, ее достойны только лучшие
люди. Кроме мистера Каскота,  она  была  знакома  только  с  тремя  молодыми
журналистами, которые работали в еженедельниках.
     На ее несмелый звонок дверь  отворила  широколицая  девушка,  кокетливо
одетая в  черное  платье  и  передник;  яркий  цвет  лица,  мясистый  рот  и
плутовские глаза сразу говорили, что она не дитя  Лондона.  Недда  мгновенно
сообразила, что это та самая девушка, за которую она тогда  просила  мистера
Каскота. Она спросила:
     - Вы Уилмет Гонт?
     Девушка заулыбалась так, что у нее совсем не стало видно глаз:
     - Да, мисе.
     - Я  Недда  Фриленд,  двоюродная  сестра  мисс  Шейлы.  Я  приехала  из
Джойфилдса. Как вы живете?
     - Спасибо, мисс, хорошо. Тут не соскучишься.
     Недда подумала: "Вот так о ней и рассказывал Дирек! От нее прямо  пышет
жизнерадостностью!" И она с сомнением поглядела на девушку, - строгое черное
платье и передник, казалось, были для нее ненадежной уздой.
     - Мистер Каскот дома?
     - Нет, мисс, он, верно, у себя  в  газете.  Фладгейтстрит,  дом  двести
пять.
     "Ах, - тоскливо подумала Недда, - я ни за что не решусь пойти туда!"  И
снова взглянув на девушку, - плутоватые глаза-щелочки,  глубоко  запрятанные
между скулами и лбом, казалось, поддразнивали ее: "Ну, будто я не  знаю  про
вас и мистера Дирека!" - Недда с огорчением ушла. Сначала она решила поехать
домой в Хэмпстед, потом - обратно на вокзал, но вдруг подумала: "А почему бы
мне, в сущности, не попытаться? Никто меня не съест".
     Она добралась до  Фладгейт-стрит  в  обеденный  час,  поэтому  редакция
большой вечерней газеты показалась ей довольно пустынной.  Недда  предъявила
визитную карточку и, переходя из рук в руки,  попала  наконец  в  небольшую,
мрачную комнату, где какая-то молодая  женщина  быстро  стучала  на  пишущей
машинке. Недде очень хотелось спросить, нравится ли ей это занятие,  но  она
не решилась. Вся обстановка,  казалось,  была  насыщена  какой-то  деловитой
важностью, словно все вокруг  нее  беспрерывно  твердило:  "Да,  мы  могучая
сила!" Сев у окна, выходившего на улицу,  она  принялась  ждать.  На  здании
напротив можно было прочесть название другой знаменитой вечерней газеты.  Да
ведь это та самая газета, которую она читала за завтраком! Номер с  заметкой
она купила потом на вокзале. Направление этой газеты, как  она  знала,  было
диаметрально противоположно направлению  газеты  мистера  Каскота.  Но  и  в
здании напротив, несомненно, царит такая же важная, деловая атмосфера;  если
бы отворить окна обоих домов, над головами прохожих, наверное, замелькали бы
дымки мощных залпов, словно два  старинных  фрегата  встретились  в  зеленом
море.
     И тут у Недды впервые блеснуло понимание того комического равнодействия
сил,  которое  существует  не  только  на  Фладгейт-стрит,  но  и  во   всех
человеческих делах. Они палят, палят, но только дымки выстрелов  клубятся  в
воздухе! Вот, наверно, почему папа их всегда зовет: "Эти субъекты!" Но  едва
она начала задумываться над этим вопросом, как в одной  из  соседних  комнат
резко зазвонил колокольчик и молодая женщина чуть было не упала  на  пишущую
машинку. Вновь  обретя  равновесие,  она  встала  и  поспешно  вышла.  Дверь
осталась открытой, и Недда увидела большую приятную  комнату,  стены  в  ней
были сплошь увешаны изображениями людей  в  таких  позах,  что  Недда  сразу
узнала в них государственных деятелей; посредине, у стола спиной  к  ней  на
вертящемся стуле сидел мистер Каскот, пол вокруг  него  усеивали  исписанные
листы, словно опавшие листья - поверхность пруда.
     Недда услышала его  приглушенный,  но  все  равно  приятный  голос.  Он
торопливо сказал:
     - Возьмите их, возьмите их,  мисс  Мейн!  Начинайте  с  них,  начинайте
сразу! Ах, черт, который час?
     Голос молодой женщины ответил:
     - Половина второго, мистер Каскот!
     Тут мистер Каскот издал горловой звук,  похожий  на  молитву  какому-то
божеству с просьбой чего-то не прозевать. Молодая женщина согнулась и  стала
собирать с пола листы; поверх ее красивой  спины  Недде  отлично  был  виден
мистер Каскот; он поднял коричневое плечо, словно от чего-то  оборонялся,  а
одна из его худых рук то и дело вскидывалась,  отбрасывая  назад  каштановые
волосы; перо, зажатое в другой, яростно скрипело  по  бумаге.  Сердце  Недды
упало: ясно, что он "всыпает им по первое число" и ему не до  нее.  Невольно
она взглянула на окно его комнаты: вылетают ли из него дымки залпов? Но окно
было закрыто. Молодая женщина поднялась и вернулась к себе, складывая  листы
по порядку; когда дверь за ней затворялась,  со  стороны  вертящегося  стула
донесся  вопль:  имя  божье   соединялось   в   нем   с   названием   места,
предназначенного  для  дураков.  Когда  молодая  женщина  снова  уселась  за
машинку, Недда встала и спросила ее:
     - Вы ему передали мою визитную карточку? Молодая женщина  взглянула  на
нее с удивлением, словно Недда нарушила какие-то правила этикета.
     - Нет.
     - Тогда, пожалуйста, не надо. Я вижу, как он занят. Мне не стоит ждать.
     Молодая женщина рассеянно влож