ркадий, показались ему чрезмерными, и
неприличными. Странно, ведь по многим признакам интеллигент - одет
плохо, много знает, не обращает внимания на внешнюю сторону жизни...

     Сквозь кусты на том краю просачивался слабый свет - юная луна
узким серпиком прорезала листву. Они сделали пять или шесть шагов и
вышли к другому краю. Закричала разбуженная птица, за ней хором
загомонили другие, заметались тени.
- Вороны... - заметил Аркадий, - люблю  этих птиц.
- Что в них интересного, - подумал Марк, - летают просто, давно
изученное явление.
      Вошли в темный подъезд.
- Шесть ступенек, дальше по десяти.
     Аркадий не стал тратить спичек, сверху распространялось слабое
сияние. Марк поднял голову и увидел тот же стыдливый голубой серпик.
"А крыша?.." - мелькнуло у него. Пройдя два пролета, уткнулись в
дверь, щелкнул замок, открылась черная щель, резко пахнуло то ли
ацетоном, то ли хлороформом. "Проходите" - и медленно разгорелся
тусклый малиновый свет.
11
     Марк сразу понял, как много для него сделал старик. Перед ним
было жилье одинокого человека, устроившего домашнюю жизнь по своим
законам, такие неохотно пускают к себе, одиночество ценят и
защищают. Все было сделано руками хозяина или настолько
преобразовано, что могло служить только ему. Очутись ненароком в
этом логове посторонний, один, он и света зажечь бы не сумел, и воды
вскипятить, и, наверное, умер бы от жажды в темноте. На самом же
деле все было устроено удобно и разумно.
     В кухне стоял крошечный столик, на нем умещалась пара тарелок,
но больше и не нужно было. Сверху на длинный стержнях спускалась
полочка, на ней стоял до предела обнаженный кинескоп телевизора,
рядом лежали вывороченные внутренности прибора и отвертка для
регулирования. Экран смотрел в лицо человеку, сидящему за столом,
чтобы мог он, не отрываясь от еды, наблюдать события и по своему
смотрению вытягивать и укорачивать лица и тела. Множество источников
света притаилось в разных углах - крошечные, направленные именно на
то дело, которым здесь привык заниматься хозяин. Зато общего
бесцельного освещения не было - вытеснил кинескоп. К балконной двери
прислонился мешок с картошкой, рядом пятилитровая бутыль с
растительным маслом. Столетний буфет, заваленный старыми журналами,
занимал всю стену. Среди периодики Марк заметил высоко ценимые
номера "Нового мира" времен первой оттепели, из чего сделал вывод,
что хозяин, несмотря на подчеркнуто пренебрежительное отношение к
политике, в свое время следил, читал. Несколько раз в жизни все мы
кидались читать, смотреть, слушать, но проходило, Осталась лишь
память о лихорадочных ночных бдениях - "ты читал? - вот это да!" и
пыльные корешки. Зато теперь снова все ясно, обожаю ясность, она
позволяет вернуться к себе.
     И сидеть здесь можно было в каждом углу - где старое кресло,
где стул с рваной обивкой - вот здесь он ест, читает... а вот там
завязывает шнурки; ему надоел и шершавый хлопок, и скользкий капрон
- повеситься, пожалуйста, но не держит узлы - и он перешел на тонкую
проволоку в красной и синей оплетке, зимой продевал во все дырочки,
летом в нижние, чтобы не парилась нога... А вот и скамеечка, чтобы
взгромоздиться на буфет, достать приборы, которые пылились под
потолком...
     Старик любил порядок и презирал грязь - не замечал ее. Люди
делятся на два непримиримых лагеря - одни за чистоту, другие за
порядок; говорят, есть гении, сочетающие и то и другое - не знаю, не
уверен.
12
- Будем ужинать.
     Старик копошился у плиты. Марк не возражал, день был голодный.
Ужин оказался неожиданно роскошным - жареная картошка и полбанки
сельди иваси в собственном соку. По-братски поделили корочку хлеба,
потом блаженно пили чай, смотрели в окно.
- Это вам не город, вечером выйдешь - никого, поля...
     Перешли в комнату, и там оказалась тоже интересная жизнь,
которую Марк мог бы предвидеть, приглядись внимательней к одежде
старика. Оборудование сапожной мастерской, и пошивочной... По стенам
самодельные полки, прогибающиеся под тяжестью книг. Марк глянул -
сплошь наука! Кое-где книги, не выдержав давки, перебирались на пол,
на журнальный столик с двумя ножками, вместо третьей - стопка
кирпичей, на диванчик с продавленным ложем...
     Было тесно, душно, пахло машинным маслом и еще чем-то родным.
Химией! Марку все это понравилось, он мог спать где угодно - в
лабораториях, сараях, недостроенных домах, в общежитии - на полу, в
спортивном зале - на засаленном мате, в колхозе - на охапке сена...
везде, везде...
     Старик сбросил книги с диванчика - " вот вам место", вытащил из
угла старый плед, но в нем не было необходимости, гость не собирался
раздеваться. Спать не раздеваясь ему приходилось так часто, что
стало привычкой. Он ничуть не удивился, что нет простыней, наволочки
и прочего - зачем? Ему было хорошо здесь. Тут же стояли стул,
стол...
     Я мог бы описать это логово обстоятельней, но думаю, что
совершу бестактность. Старику неприятен чужой взгляд, и потому
опускаю многие детали жизни пожилого и неряшливого человека.
Закрытые двери надо уважать, и в жизни, и в прозе. Но вот то, что за
этой тесной комнатой была вторая, я должен упомянуть. Марк тоже
заметил узкую дверь; похоже, раньше здесь была одна большая комната,
а стало две... Старик присел, задумался. Марк на диванчике, они
молчат.
     Он так живет, потому что понял - не будет дарового супа,
подумал Марк. Еще в Университете, когда юноша дневал и ночевал на
кафедре биохимии, продираясь к своим молекулам, он так представлял
себе счастье: бесплатный комбинезон и миска супа каждый день. И
любимое дело без всяких ограничений.
- Почему дыра в крыше? - спросил Марк, вспомнив голубой лик в
лестничном пролете.
- Переделки... - Аркадий ухмыльнулся, - надстраиваем этажи на старый
фундамент, говорят, дешевле.
- А Глеб здесь?
     Аркадий опять ухмыльнулся:
- Здесь, здесь... - как ребенка, успокоил он Марка, - спите.
     И, тяжело поднявшись, вошел в узкую дверь, потом высунул
голову:
- Дверь захлопните, я уйду рано.
     Марк осторожно лег на диванчик, ноги в ботинках положил на
возвышенность, ограничивающую ложе, вытянулся, вслушался.
Поразительная тишина в этом доме, в городе, только птица иногда
вскрикнет спросонья, да в стене зашуршит мышь. Почему Аркадий
усмехнулся, когда я спросил о Глебе? Кто он сам в науке, я не слышал
о таком... Совсем не важный, не чопорный... нервный какой-то...
Может, все такие ученые в России? Живет в нищете... Он хотел
обдумать свой завтрашний день, как обычно делал, он всегда с
нетерпением и радостью думал о будущем дне... но усталость
подкатила, и он заснул, так и не сняв ботинок, не погасив свет, и
тут же увидел, что идет по полю, на плече несет мешок картошки, и
думает - теперь никаких проблем, и комбинезон на мне, хорошо...



 BACK      CONTENT ј3        Продолжение текста




АЯ
1
     Утром разбудили его вороны, оглушительно заорали, будто
обнаружили пропажу. Потом успокоились, а он долго вспоминал, как
здесь оказался. Наконец, вспомнил все сразу, тут же сполз с
диванчика, прокрался в глубину комнаты, осторожно постучал, чтобы
убедиться - хозяина нет, и приоткрыл легкую дверь. Оттуда выступила
густая плотная темнота. Он пошарил по стене справа, слева -
выключателя не было. Тем временем глаза привыкли, и у
противоположной стены он увидел вытяжной шкаф, настоящий, только
старенький, теперь таких не делали. В нем должен быть свет, решил
он, и шагнул в комнату. Выключатель, действительно, нашелся,
осветилось стекло и выщербленный кафель с желтыми крапинками от
кислот. Здесь работали! У стены стоял небольшой химический стол с
подводкой воды и газа, все, как полагается, над столом раздвижная
лампа, под ней лист фильтровальной бумаги, на нем штатив с
пробирками...
     Марк оглянулся - у другой стены топчан, покрытый одеялом с
вылезающими из прорех комьями ваты; на продранном ситце как цыпленок
табака распласталась книга. "Портрет Дориана Грея"?.. Он
почувствовал неловкость - вторгался! Сколько раз ему говорили дома -
не смей, видишь, вся наша жизнь результат вторжения... Но это же
лаборатория... - пытался оправдаться он, попятился - и обмер.
     Рядом с топчаном стоял прибор, по размеру с прикроватный
столик, имущество студенческих общежитий. Это был очень даже
современный магнито-оптический резонатор!
Такой Марк видел только на обложках зарубежных журналов... Он стоял
перед резонатором, забыв опустить ногу, как охотничий пес в стойке.
Наконец, пришел в себя и стал размышлять - о доме с дырявой крышей,
не стоит и ручки этого чуда, и фундамент прибору нужен особый,
вколоченный в скалистое основание, в гранит... Не может быть!.. Но
мерцала сигнальная лампочка, щегольский неон, и бок этого чуда был
еще живой, теплый - ночью работали.
Он осторожно, как по заминированной местности, прокрался к двери.
Было тихо, только иногда мягко падала капля из невидимого крана, да
что-то потрескивало в углу. Хорошо...
2
     И тут, боюсь, слова бессильны, чтобы передать чувство, которое
он испытывал, попадая в этот особый мир сосредоточенного покоя -
пробирки, колбы, простая пипетка, она творит чудеса... Все дышит
смыслом, черт возьми, и каждый день не так, как вчера, новый вопрос,
новый ответ... Не в технике фокус, не-е-ет, просто это одинокое дело
для настоящих людей. Пусть заткнется Хемингуэй со своими львами.
Сначала забираешься на вершину, да такую, чтобы под ногами лежало
все, что знает человечество по данному вопросу, встаешь во весь
рост, и... Правда, надо еще знать, что спросить, а то могут и не
ответить или вообще пошлют к черту! Хотя говорят, не злонамеренна
природа, но ведь мы сами умеем так себя запутать... И все же, вдруг
удастся выжать из недр новое знание? И мир предстанет перед тобой в
виде ясной логической схемы - это зацеплено за то, а то - еще за
нечто, и дальше, дальше распространяешь свет в неизвестность, где
лежит она, темная, непросвещенная, предоставленная самой себе -
природа...
     Он романтик, и мне, признаться, приятен его пафос, порывы, и
неустроенность в обыденной жизни, которая получается сама собой от
пренебрежения очевидными вещами. Свет погаси, не забудь!
3
     Он вспомнил, погасил, вышел и припер темноту дверью. И сразу в
глаза ударил свет дневной. Деревья стоят тихо - и вдруг рядом с
окном, напротив, с ветки срывается, падает большой желтый лист,
прозрачный, светлый. Он безвольно парит, послушно, в нем уже нет
жизни и сопротивления. Он падает в овраг на черную вздыбленную
землю.
     Подумаешь, событие, ничего не произошло. Но Марку зачем-то
захотелось выйти, найти тот лист, поднять, будто в нем какая-то
тайна. Он отмахнулся от своей блажи. Ну, Аркадий, вот так нищий! И
что он сует в чудесный прибор по ночам? Гадость какую-нибудь сует,
пичкает глупостями, а японец, добросовестный и несчастный, задыхаясь
в пыли - ему же кондиционер нужен! - вынужден отвечать на безумные
вопросы. Это ревность в нем разгорелась - я-то знаю, что спросить, а
старик только замучает без пользы заморское чудо! Прибор
представлялся ему важным заложником в стане варваров.
     Чтобы отвлечься он выглянул в окно. Что это там, на земле?
Пригляделся и ахнул - овраг завален обломками диковинного
оборудования: что-то в разбитых ящиках, другое в почти нетронутых,
видно, вскрыли, глянули - и сюда... и этого бесценного хлама хватало
до горизонта. Только у дома виднелась черная земля, валялись остатки
еды, кипы старых газет... Ох, уж эти листки, кто берет их в руки,
подумал он, кому еще нужно это чтиво, смесь обломков языка с патокой
и змеиным ядом - ложь и лесть?..
     Молодец, я завидую ему, потому что иногда беру, листаю по
привычке, злюсь, нервничаю, смотрю на недалекие бесчестные лица, и
каждый раз обещаю себе - больше никогда! Ничего от вас не хочу,
только покоя! А они - нет, не дадим, крутись с нами и так, и эдак!..
Марку проще, ему дорога наука, всегда нужна, интересна, отец, мать и
жена. Ничего он не хотел, кроме комбинезона и миски супа.
4
     С трудом дождавшись времени, когда занимают свои места разумные
и уважающие себя люди, которые не бегут на работу, сломя голову, как
на встречу с любимой, а знают себе цену... Марк никогда не мог
понять этих, но привык к их существованию, и знал, что от них порой
зависит дело, не в том смысле, как придумать или догадаться, а в
том, чтобы дать или взять, позволить или запретить... Итак, он ждал,
сколько хватило сил, потом вытер ботинки тряпкой, что валялась у
двери, пригладил волосы рукой, и вышел из дома.
     И тут же увидел извилистую тропинку, она вела в овраг,
исчезала, и появлялась уже на противоположном склоне. Марк шел по
плотной скользкой глине, разглядывая обломки богатой научной жизни,
вспоминая сокровищницу провинциальной лаборатории - дешевое
зеленоватое стекло, единственный резонатор, рухлядь, над ним
тряслись...
     Пусть восхищается, меня же больше привлекают старые простые
вещи, которых здесь тоже было множество - посуда, мебель...
Выбрасывая, мы оставляем их беззащитными перед случаем, для которого
нет двух одинаковых вещей, Им всем беспроигрышно предсказана
непохожесть. Можно было бы приветствовать такое преображение,
живописные трещины и патину, мечту эстета... если б случай так часто
не превосходил своим напором и жестокостью внутреннюю устойчивость;
то же относится к людям - может, испытания и хороши, но под катком
все теряет свои черты.
     Марк выбрался из оврага и двинулся через поле, холмистую
равнину, усеянную теми же обломками, к высокому зданию на краю леса,
километрах в двух от оврага. Это и был Институт Жизни. Холмы по пути
к нему чередовались со спадами, поле напомнило Марку начертанный
уверенной рукой график уравнения. Вот что значит научный взгляд на
вещи, мне бы и в голову не пришло искать строгие периоды в вольно
расположенных холмах. Эти подъемы и спады скорей напоминают живое
дыхание... или музыку?.. Мы часто отворачиваемся от жизни с ее
жесткой линейностью причин и следствий, и обращаемся к природе...
или языку? - ведь в нем те же свободные вдохи и выдохи, и есть
разные пути среди холмов и долин, прихотливость игры, воля случая,
возможность неожиданных сочетаний... Конечно, Марк мгновенно
поставил бы меня на место, указав на простые законы и периоды,
лежащие в основе гармонии, и был бы прав. Уж слишком часто мы
растекаемся лужею, не удосужившись рассмотреть за пыльными
драпировками простую и жесткую основу... Но я возвращаюсь к своему
герою, он на пороге новой жизни.
     Марк шел и думал - наконец, он встретит своего Глеба. Наверняка
это седой старик, мудрый, все поймет... Перед ним сказочный образ
юношеских лет, простота взгляда, решительность и всезнайство той
газетной статьи. Он хочет видеть идеал, лишенный сугубо человеческих
слабостей. Трудно поверить в гения, который чавкает за едой, потеет,
впадает в истерики... Что поделаешь, юность, в своей тяге к
совершенству, безжалостна и неблагодарна.
     А небо над ним ослепительное, осенние деньки, поле окаймлено
сверкающим желтым, за Институтом синий лес, над ним грозные тучи.
Кругом тьма, здесь ясно, здесь центр земли, все самое лучшее
собрано, славные дела творятся!.. Пусть я не верю, как он, но почему
бы не свершиться чьей-то судьбе по сценарию славного индийского
фильма, в котором ружье само выстрелит через десять лет и поразит на
месте негодяя, а юное и светлое существо добьется блаженства.
Простая мудрость таких сюжетов становится ясней с годами, жажда
счастливого конца оказывается сильней любви к истине. О чем мы тогда
тоскуем? - чтобы все неплохо кончилось, без больших унижений, боли и
душевных мук. Уверяем себя, что заслужили, умеем себя утешить; это
не достоинство, а дар нам, чтобы не было так страшно.




ГЛАВА  ТРЕТЬЯ
            1
                 Полсотни лет тому назад здесь было поле, росла рожь, и жили два
мальчика - Глеб и Аркаша. Учились в сельской школе, потом уехали в
город, там учились. Способные ребята, правда, Глеб шалопай, красивый
малый. Надо бы упомянуть о времени, но об этом многие уже писали -
люди исчезали, приходили другие... И с Глебом случилась неприятная
история, в компании что-то лишнее сболтнул, а, может, слышал, как
другие говорили... Одни пошли под суд, другие просто растворились в
утреннем тумане, а Глеб выплыл. После этого многих арестовали, и
Аркадия тоже. Донос показали - знакомым бисерным почерком... А Глеб
стал академиком, директором нового Института. Деревню свою снес,
зато построил на этом месте город, провел электричество, газ, дорогу
протянули. Были здесь открытия, книги, статьи, и Глеб радовался,
что, как хороший корабль, плывет и не тонет. Та мелкая история,
минутная слабость забылась - пропал Арканя, а что я мог?..
     Проходит тридцать лет и в вестибюле на коврах появляется
странного вида личность, вахтер не пускает, оскорбляются зеркала...
Выходит Глеб, обнимает за плечи этого бродягу - "Аркашка, друг..."
Они идут в директорский кабинет, и здесь бывший заключенный говорит
академику, что знает про донос.
- Такое время было, Аркадий, с ножом к горлу... Могло быть наоборот.

     Что скажешь, могло. Но все же было вот так, а не иначе.
 - Тебе давно отдохнуть пора, - говорит Глеб, - но я пойду
навстречу, дам тебе место, работай. С условием - молчи. Пойми, так
уж случилось.
     Аркадий согласен, он мечтает осуществить свои идеи, хотя сил в
себе больше не чувствует. "Случилось... Сначала дни радостно бежали,
я жил. Потом - ползком по грязи... Вдруг что-то невероятное
произошло - и опять ясный день, но ты уже как бы ни при чем. Ушло
время."
     Да, старость - становишься ни при чем. Удивительно интересно
может быть вокруг, как в кино, а ты стоишь невидимкой, тебя уже
никто не слышит. Ни сделать, ни крикнуть невозможно - бесполезно:
новые пришли, они сами хотят все свершить, сила и время на их
стороне. Особенно, если твое дело наука - в ней, если первый сделал,
то второго быть не может. По крупному счету, конечно. Хотя второй
тоже человек, ему должно быть интересно жить, копошиться.
исследовать что-то, и приходить домой довольным. Аркадий не хочет
понимать, что и не второй он, и не сотый даже, а вообще не в счет.
Он решил головой пробить стену. Что тут скажешь... Можно проклинать
время, людей, несправедливость случая... или пожелать гибкости
несчастному, и мудрости - найти новый интерес.
2
     Марк шел, здание постепенно вырастало, оно казалось громадным в
окружении хрупких берез, как трехлетних детей, в нем было что-то
мрачное и одновременно наивное - неуклюжесть рыцарских доспехов
среди изящества извилистых линий ландшафта.
- Договорились?
 - Шантаж, Аркадий, не ожидал от тебя. Что он тебе, какой-то
парень... Да у нас мыши не протиснуться!
- Отдай его Штейну.
- Своему врагу?  Ну, Аркаша... Что у тебя новенького?
- Все старенькое.
- Ты непримирим, по-прежнему. Стащил резонатор. Я ведь тоже могу
тебя разоблачить.
 - Вырвал из мусорной кучи.
- Подготовлен к списанию. А ты предъявил какую-то дрянь. Пил,
наверное, с кладовщиком? Какая мерзость, Аркадий...
- Не пил, мне вредно. Выбросили, я подобрал.
- А что ты дома устроил?.. Как ты живешь!
- Так договорились?
     Ответа не последовало. Академик не привык, чтобы его припирали
к стенке. Высокий изящный старик, и не старик вовсе - спортсмен,
ловелас... Задавить бы, да сил не хватит.
- А ты злодей, Арканя... Ну, иди, иди...


3
     Не так-то просто выстроить город в лесу, в поле, ведь белых
пятен у природы не бывает, она, как известно, боится пустоты. Вот
если б срыть холм, залить всю местность бетоном, вбить, как гвозди,
небоскребы, то, может, и получилась бы полная победа, и все милости
взяты на ура. На это сил не хватило, желание- то всегда с нами, но
денег нет, и природа осталась. Сначала, остолбенев, наблюдала, потом
постепенно пришла в себя и начала наступать. Конечно, не джунгли у
нас, нет той буйной силы, чтобы разваливать мрамор и гранит, и все
же...
     Паника среди мышей и крыс оказ