ого, не ждете неожиданностей от
природы...
Штейн, действительно, чудес не ждет, но о точности знает больше
Шульца.
- Химера! - он говорит, еле сдерживаясь. - Процент! Никто не сможет
в этой мутной луже словить процент.
- Я смог, - ответствует Шульц. - Я это сто лет наблюдаю, заметил
раньше всех на земле.
Поди, проверь циркача, потратишь годы.
- Нет причин звать космические силы, - негодует Штейн, - а ваша
точность, коллега, всем известна!
28
И тут раздается громкий ленивый голос:
- Процент дела не изменит, вот если б десятую...
Максим, попав в свою стихию, проснулся и живо вычислил, что Шульц ни
в коем разе не пройдет, даже со своим мифическим процентом.
- Надо подумать... - цедит Шульц. Десятая его не устроит, он храбр,
но не безумен. Штейн довольно жмет плечами, разводит руками - "ну,
вот, о чем тут говорить..." Сторонники его в восторге.
Шульц молчит. Что он может им сказать, ведь не заявишь - какая
ерунда, ну, десять, ну, десятая... Истину не постигнешь числом, а
только чувством, и верой! А число я вам всегда найду. Но это нельзя,
нельзя говорить - они чужие, талмудисты и начетчики, иной веры, с
иной планеты...
И чтобы остаться в общей сфере притяжения, не выдать своего
инородства, сохранить видимость общего языка - он промолчал; потом,
когда дали слово, пробормотал что-то невразумительное, обещал
предоставить доказательства в четверг, на той неделе... встал и
странными шагами, будто не чувствуя своего тела, добрался до выхода,
и исчез.
29
- Я позволю себе несколько слов, - скромно молвил Штейн и сошел с
возвышения поближе к своим, в модном мышиного цвета пиджаке, с
бордовым галстуком. Без листков и подсказок он начал свободный
разговор. Чтобы разрядить атмосферу раздражения и задора, он привел
несколько анекдотов, распространенных в Академии, далее перешел к
воспоминаниям о деде, отце, и многих культурных людях, которых знал
- одни качали его на коленях, другие кормили с ложечки, с третьими
он играл в шахматы... Все слушали, разинув рот. Это было похоже на
вызывание мертвых душ; без всяких тарелочек он обходился, и сам в
этот момент смотрелся как симпатичный дух из прошлого.
Что знал о своем деде Аркадий? Какой-то кулак, погиб при
переселении. А Марк? Сохранилась фотография - плотный мужчина с
нагловатыми глазами, щегольскими усиками - приказчик, лавочник... Из
всех только Максим что-то знал, но молодость стыдится воспоминаний.

Штейн плавно перешел к науке. Он говорил о жизни и смерти, о
Жизненной Силе, которая внутри нас, о лжетеоретиках внешнего
источника... Ему претили мошенники и мерзавцы, гнездящиеся в щелях
между истинным знанием и тьмой невежества; живя в пограничном
положении, они воровски питаются частичками света, схватив, тут же
укрываются в темноте, действуют без фактов и доказательств, живут
слухами и сплетнями, используют невежество и страх людей перед
неясным будущим, страх же порождает чудовищ ночи и прочую
мерзость...
 - Но есть среди них искренние люди, можно сказать, верующие. Вот
Шульц. Он любит тьму заблуждений, плесень магии. Что поделаешь,
такой человек. Но я - за свет, за ясность, стройность очертаний -
это истинная наука, она там, где я!
30
- Истинно, говорю вам, она там, где я... - бормотал уязвленный, но
не разбитый Шульц, возвращаясь к себе на этаж. Он шел не тем узким
коридором, которым пробирался Марк, огибая Евгения, кратер, но и не
тем широким и безлюдным, который знал Штейн - он шел домашним,
устланным домоткаными половичками и ковриками теплым ходом, кругом
цвели растения в горшочках и баночках из-под горчицы - дары
многочисленных поклонниц, а со стен светили ему портреты великих
непричесанных людей отечества - безумцев, фанатиков,
впередсмотрящих...
- Он не разбит, - покачал головой Штейн, - отступая, он уходит в
следующий плохо освещенный угол, и так всегда.
31
Аркадий уходил домой, оставив позади свет, уют, тепло разговора -
там остались свои, а он был чужой, неприкаянный, отставший от своего
стада на полста лет. Он шел напрямик через пустой вестибюль -
наплевать на Руфину, и на все, все, все. Он видел блестящее
сражение, и радовался победе разума над схоластической придумкой. Но
чертовски устал... Что делать? Отказаться от бессонных ночей, от
попыток пискнуть что-то свое, прежде чем исчезнуть?.. Он еще сильней
почувствовал свое одиночество.
И Марк вдруг почувствовал, что устал. Эти несколько дней навалились
на него, разом изменив всю жизнь. Неплохо бы выспаться, а завтра...
Завтра же начну!




К Н И Г А    В Т О Р А Я

             ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ
            Глава первая
            1
Шла зима - туго, переваливаясь со дня на день. Аркадий и Марк мерзли
в своих хоромах, кутались, отлеживались, навалив на себя тряпье.
Аркадия та баба не подвела, подкинула картошечки, и они, поливая
клубни ясным маслицем, с какой-нибудь роскошью вприкуску, селедочной
икрой или морской капусткой, пировали. Светил им голубым и синим
экран, постоянно во что-то играли, угадывали слова, пели, читали
речи, сменялись сановники, переворачивались власти... а эти все о
своем - откуда, к примеру, взялось самое модное поле?.. что такое ум
и как его понять?.. или как представить себе прошлое и будущее в
удивительном многомерном пространстве, в котором ползешь по одной из
плоскостей, надеясь выкарабкаться к свету, а попадаешь наоборот?..
И, наконец, разгорячившись, о главном - что же такое эта чудная и
таинственная Vis Vitalis, кто ее, такую сякую производит,
какие-такие атомы и молекулы, где она прячется, негодница, пусть
ответит! Молчишь?!.. Потом, устав, заводили по привычке о судьбах
страны, что катимся, мол, в пропасть, и без малейшего сомнения
признавали - катимся...
Счастливые времена, словно купол непроницаемый над ними, или
благословение? Иначе как объяснить ту сладость, обстоятельность,
неторопливость, разнообразие суждений и бесстрашие выводов, с
которыми решались мировые проблемы, не отходя от чугунка с
дымящимися клубнями. Марк пока радовался всему - пустая комната в
Институте, на подоконниках рухлядь, выуженная из оврагов, подвалов,
свалок и мусоропроводов, плюс мелкие кражи каждый день. Чуть стихнет
суета дня, он выходит на охоту, встречает таких же, знакомится... Он
был весел и полон надежд. Однако, вскоре стало ясно, что не избежать
хождений с протянутой рукой: свалки хороши, но надо и что-то
свеженькое заиметь.
- Идите, идите, - ободрил его Штейн, - вам будут только рады. Многие
хотят избавиться, а выбрасывать морока. И с людьми познакомитесь.
Сходите к Шульцу, поучительное зрелище.
И Марк к нему первому пошел - интересно, да и недалеко.
2
Всего-то два с половиной коридора, три лестницы, минут двадцать
нормальной ходьбы. И сразу попадаешь на место, не то, что к другим
идти - закоулки, тупики, коммунальные вонючие квартиры, огромные
общие кухни с десятками замусоленных газовых плит с табличками над
ними, посредине сдвинуты столы, на них грудами пальто, шубы, плащи,
пиджаки, к ножкам жмутся ботинки и ботики, сапоги и туфли, по углам
разбросаны шарфы и варежки... Двери, двери, везде гомон, рев,
звяканье металла о дешевый фаянс - везде жрут, панически жрут и
веселятся. Выбежит порой из ревущей смрадной дыры мужичок, видно,
провинциал, прибыл на защиту или поучиться, ошалело покрутит
головой, схватит пальтишко и бежать. Но не тут-то было, за ним
вылетает девка в чем-то блестящем с большими пробелами, поймает,
обхватит, обмусолит всего, уведет обратно... Или попадаешь на
площадь, пересечение трех коридоров, и вдруг навстречу множество
детей на самокатах и трехколесных велосипедах, мчатся по скользкому
линолеуму, визжат, падают... Или инвалиды навстречу, сплошными
колясочными рядами, не протолкнешься, пенсионеры афганского призыва
- пальба, мат... Завязнешь с головой, забудешь, куда шел, очумеешь
от непонимания, и, завидев креслице в углу, уютный свет-торшер,
столик с журналами, приползешь, сядешь, положив голову на грудь...
Очнешься глухой ночью, коридор пуст, где ты, что с тобой было, куда
теперь? Даст Бог, к утру найдешь.
А к Шульцу идти было просто, он вокруг себя пошлости не терпел - и
Марк пошел. Многие, правда, говорили - не ходи, заговорит, обманет,
заворожит... Другие, напротив, советовали - не враг, а свой,
понимаешь?.. - и противно так, многозначительно поднимали брови.
Третьи только о пользе дела: Шульц любит искренность, увлеченность,
слабых ободряет, обязательно что-то подскажет, и поможет.
- И что вам сказал Шульц? - спросил юношу вечером Аркадий. - Он
ведь, кажется, еврей?
3
- При чем здесь это, мы говорили о науке, - сухо ответил Марк.
Не хватало еще, чтобы они, как два провинциальных жида, выясняли, из
каких они там местечек, не рядом ли жили, или что-нибудь еще, сугубо
специфическое. Тут Марк споткнулся, потому что специфического не
знал. Конечно, они только о науке, цель у них одна; тем и прекрасно
это занятие, что цель одна... если задача, конечно, доведена до
полной ясности, до уничтожающего личные примеси белого каления -
формулы и закона.
Вблизи он был еще выше, и не такой молодой, каким смотрелся на
расстоянии, сухощавость оказалась не гибкой, чувствовалась
окостенелость хрящей, выпирали пропитанные солями сочленения, с
большим сопротивлением гнулась поясница. Пригласил сесть, отошел от
стола, глянул через плечо, во взгляде вдруг обожгла
заинтересованность. Марк привык к недосягаемости и чопорности
прибалтийских величин, над которыми посмеивался Мартин, а здесь
чувствовалось - уязвим, как любой теплый человек, и в то же время
попробуй, одолей! Неуловимым движением достанет кольт, пальнет
из-под руки, не целясь... "Ошибка резидента", "В эту ночь решили
самураи..." и прочая чепуха тут же полезла юноше в голову - карате,
у-шу... Вот что значит не настоящий интеллигент! Ценишь высокое, вот
и питайся себе чистым нектаром, так нет!..
- И о чем же вы с ним толковали? - с наигранной наивностью спросил
Аркадий.
- О Жизненной Силе, конечно, о чем же еще, - мрачно ответил Марк.



4
Он с досадой вспоминал свою неловкую развязность,
непоследовательность, сбивчивость - мог бы сказать вот это, ответить
так... уж слишком скукожился перед авторитетом. Будь он уверенней,
вспомнил бы свои бесконечные, как институтские коридоры, монологи,
логические цепи... удивительно быстро забываются эти, логические...
А иногда словно кто-то тихо и твердо скажет на ухо - "вот так!" -
вздрагиваешь, ужасаешься - и веришь; и никогда не забудешь, как
стихотворение из детства. Эта, через голову разума протянутая рука
пугала и бесила его, унижала - и привлекала, как ничто другое. Он
ощущал, что связан, спеленат, что все лучшее кто-то говорит за
него... А он хотел все сделать сознательно, в открытую, без
унизительного заигрывания с самим собой. И в то же время тянулся к
своей тайной самости как к загадке. "Наука поможет все это
распутать, размотать; нет чуда, есть только сложность!
Программа его внушает уважение своими масштабами. Действительно,
разве не лучше строить жизнь, исходя из идеалов - высоких,,
перспектив - далеких, истин - абсолютных?.. чем укореняться на своем
пятачке, да рылом в землю?..
- Чем же вы недовольны, наверное, всласть поговорили? - Аркадий
смотрел на Марка с хитрецой.
5
Поговорили... Марк начал издалека, с общей проблемы в историческом
аспекте, но тут же был прерван. Костлявым пальцем указано было ему
на жестяные ходики с цветочками на зеленом радостном циферблате, с
мигающими кошачьими глазами - так, так, так... Ходики из детства,
может, и вы помните их?.. Раздосадованный, сбитый с подготовленного
предисловия, он кинулся в самый водоворот, начал прямо с высших
проявлений, с интуиции, подсознательных прорывов, роли некоторых
веществ, самых интригующих - со всего, чему объявил войну до полного
разоблачения. Откуда догадка, открытие, как рождается то, чего
безусловно на свете не было...
- Чувствую удивление и искренность, это немало. Но нет руководящей
идеи, чтобы продвинуться в море фактов. - Шульц выскользнул из
кресла, моментально оказался у стены, взялся за цепочку, не спеша,
отслеживая каждый щелчок, поднял гирьку - и бросил через плечо
острый взгляд индейца.
- Неужели не чувствуете гармонию ритмов жизни?.. Vis Vitalis... - и
пошел, пошел, все у него укладывалось, объяснялось, струилось
неразрывной нитью... по наитию, по велению сердца он лепил мир
чуткими пальцами, обратив незрячие глаза к небу.
В конце концов Марк осмелился возразить, в самом ажурном месте, где
мэтр перескакивал пропасть в два скачка, оттолкнувшись в воздухе от
воображаемой опоры.
- Что ж... так и будете - обеими ногами на земле, - маэстро
язвительно усмехнулся. - Факты косная почва, общий взгляд - воздух
ученого, среда полета. Но вы молоды, не закостенели еще, как ваш...
- он помолчал, сдержав недостойный выпад против Штейна, сгибая и
разгибая громко хрустящие пальцы.
- Э - э, да он истеричен... - подумал Марк, придававший большое
значение твердости поведения; отыскав слабость у гения, он
почувствовал себя уверенней.
6
- С ним невозможно спорить, он верит, - сказал Аркадий.
В доме не было света, тускло горела свеча, фиолетовые наплывы
оседали, вещество превращалось в газ и влагу, багровые всплески
озаряли стены... Хорошо им было сидеть, думать, никуда не
стремиться, слушать тепло под ложечкой и вести свободный разговор.

- Зачем спорить, пусть себе... - вяло ответил Марк.
То, что противоречило его воззрениям, переставало для него
существовать. Зато он был готов яростно сражаться со сторонниками -
за акценты и оттенки.
- Я видел его лабораторию... - Марк вздохнул. Он с волнением и
жалостью вспомнил небольшое помещение, к двадцать первому веку
отношения не имеющее - логово алхимика, известное по старинным
гравюрам. Нет, куда мрачней, неприглядней: из углов смотрит безликая
бедность, ни бархатного тебе жилета на оленьем роге у двери, ни
причудливого стекла, колб и реторт ручного отлива, ни медных
завитушек на приборах, латунного блеска, старинных переплетов,
пергаментов и прочих радостей... Этот человек выстроил свою жизнь
как отшельник, все современное забыл, пропахал заново десять веков
от бородатых греков-атомистов до начал Живой Силы, первых неуклюжих
ростков истины, и здесь... нет, не изнемог, просто ему уютно стало,
спокойно, он нашел время, соответствующее своему духу, и создал
теорию...
- Он ничего современного не читает, - с ужасом сказал Марк, - и при
этом на все имеет ответ!..
Действительно, Шульц, получивший глубокое образование, лет тридцать
тому назад понял, что путь современной науки бесплоден, не дает
человеку общего взгляда на мир, что биология зашла в тупик,
одурманенная физикой и химией. Он заперся, вчитался в старинные
книги и чуждыми науке методами обнаружил доказательства
существования космического источника энергии, который поддерживает
во всем живом противостояние косной холодной материи. Все, чем
увлекалась современность, оказалось лишь обольстительной формой,
оболочкой вещей, следствием скрытых от недалекого глаза причин.
Сущность Живой Силы недаром оставалась тайной триста лет: причины
искали совсем не там, где они скрывались!.. Он вылепил теорию, как
истинный творец-создатель - из ничего, теперь осталось только
усмирить некоторые детали, которые упрямо вылезали из
предназначенного им ложа. С этими деталями всегда беда, не хотят
подчиняться, но не разбивать же из-за них прекрасную теорию!
- ... Гнилые веревочки, бараньи жилы... а запах какой!.. Закопченные
барабаны, гусиные перья, дергаются, что-то сами по себе пишут...
Процент? Да он больной!
- Блестящий ум, - возразил Аркадий. Ему доставляло удовольствие
находиться в оппозиции, верный признак модного в то время
заболевания. - Зачем ему проценты?..
- Но есть основы... - захлебнулся от возмущения юноша.
- Вот-вот, - без особого одобрения кивнул Аркадий. - Я против, но,
согласитесь, Шульц счастливый человек - все понял. Своя картина
мира. Куча философов стремилась...
- Ну-у-у... - только и мог вымолвить Марк.
7
Молча, царственным движением Шульц распахнул перед юношей дверь и
стоял у порога, как художник, показывающий гениальный труд профану -
снисходительно, с огромным внутренним превосходством. Потом
повернулся, и спросил:
- Чем я могу вам помочь? - и склонил голову к плечу, разглядывая
Марка. Костистый, седой, зрачки словно дырочки с рваными краями,
вбирают в себя, и ничего наружу...
- Эт-то вы бросьте... - чуть не вырвалось у Марка, ему стало
тревожно за свое изображение, падающее в черную дыру. Что попросить?
Составленный заранее список теперь казался ему постыдным - обычная
химия; он боялся язвительной усмешки - тривиален, мелкое насекомое,
жалкие поиски под фонарем... И он, с желанием показать себя и в то
же время подкузьмить алхимика, спросил про вещество, которое совсем
недавно выделили из птичьих мозгов; оно помогало возвращаться из
дальних странствий. Шутили, что его бы в свое время одному ведомству
- собирать невозвращенцев, но ведомство лопнуло, отягощенное
прошлым, а вещество... Быть его у Шульца не могло: оно выделялось по
секретному методу, африканские невольники, пыхтя, перерабатывали
тонны птичьих мозгов, чтобы добыть миллиграмм голубых кристаллов.
Какие-то крохи проникали к нам контрабандой, в шурупных шляпках...
ну, шурупы, которыми крепятся дужки очков, и то по заказу мафии.
- Это я вам дам, - просто сказал Шульц, - ребята мои пробовали.
Добыли пару граммов, доказали превосходство, и бросили.
Пошарил длинным пальцем на полке меж пыльных колб, извлек стаканчик,
в нем пробирка, заткнутая грязной ваткой - "берите"...
И, не ожидая благодарности, повернулся, ушел к себе.
- И что там было? - Аркадий любопытен как ребенок, качество
необходимое настоящему ученому, чтобы расковыривать машинки и
куколки.
- Представьте, по спектрам то самое... около процента. Остальное
черт знает что, волосы, щепки... Еще он сказал - "у нас свой
путь..." Другие пытались, догоняли, горели, сгорали, а он как начал
копать, так никого и не встретил, ни лиц, ни спин...



8
- Похоже на защитную реакцию живого тела - выброс щупальца; своим
ядом оно растворяет ясные структуры знания, отравляет изнутри,
оспаривает основу - метод, продвигает тьму, не тривиальную серятину,
невежество, а именно - тьму! Он ненавистник света, ясности, дай ему
волю, всю науку обратит в первобытное состояние, когда делом чести
было выдумать свою систему, все объяснить, все переврав, придумав
недостающие детали... Мы это преодолели, несмотря на отступления,
изгибы, ниши, в которых обломки тьмы, слизь заблуждений - там и
гнездится коварный Шульц. Смотрите, что делается, - говорил Марку и
другим соратникам Штейн, разгуливая по пустой комнате, которую по
старой памяти называли "красным уголком", теперь в ней ничего
красного, но и удобств тоже никаких, кроме десятка колченогих
стульев да старой школьной доски.
- Видите, что происходит? - спрашивал он, расхаживая по бугристому
линолеуму, и отвечал на свой вопрос, - новый поповский шабаш на
носу, слова им не скажи - ты против духовности! А на деле те же
выродки, которые держали народ в подчинении и страхе, теперь
устраивают тошнотворное шоу с кадилами, спектакль, новый психоз...
Впрочем, - он добавил, устало махнув рукой, - пусть лучше лбы
расшибают, чем пьют до посинения. Но каково жулье! - садятся на
корточки и прыгают, а потом докладывают - летали! Рядом истинные
полеты, не лягушачьи игры, а всерьез... но это дорого стоит, а
платить никто не хочет, работать не может, только умеют кровь реками
лить... и блюдечки таскать по столам... Идиоты, бедняги, морлоки...

- Шульц против марсиан, - ни с того ни с сего заметил Марк, он
должен был защитить противника, который ему помог.
- Шульц исключение, он честный безумец. Зачем ему пришельцы, он сам
единственный пришелец во всем космосе.
Несмотря на ругань и обступающие его темные силы, Штейн был полон
планов, верил в победу разума, счастливый, наивный человек.


9
Как-то вечером, когда Марк, расставив вокруг себя недавние
приобретения, п