казались ему лживыми, бесполезными
заклинаниями бешеных сил, которые правят миром. Он оставил
философию, и, поскольку ничего другого не умел, то долго бедствовал,
пока не прибился к тихому берегу.
Жизнь его с тех пор перестала зависеть от идей, он потерял живое
чувство по отношению к разуму, ходам логики, всему, чем раньше
восхищался; осталась привычка к слову. Самая важная часть его
существа оказалась сметена, стерта в те проклятые минуты, когда он
болтался по волнам, ожидая катера, которого могло и не быть. Проще
говоря, он потерял интерес, а вместо него приобрел - тошноту. Все
остальные чувства, кроме забытых им, он сохранил и даже упрочил,
особенно самые простые, и остался, несомненно, нормальным человеком:
ведь куда ни глянь, мы видим разнообразные примеры бесчувствия,
отчего же бесчувствие по отношению к мысли должно казаться
особенным? Каждый раз, бросаясь в спор, изображая страсть, он
надеялся, что интерес вернется... Нет! Более того, такие попытки ему
не сходили даром: презирая себя, он жевал пресные слова, и много
дней после этого не мог избавиться от вкуса рвоты во рту... Потом
забывалось, и язык, память, навыки снова подводили его - хотелось
попробовать еще разик, не пробудят ли знакомые слова в нем прежние
чувства?..
Хватит! Он подошел к зеркалу, разинул рот и долго изучал длинный
пожелтевший клык, который торчал из нижней челюсти угрожающим
островом; жизнь еле теплилась в нем, но все же он защищал вход в
полость. Яков подумал - и решительно схватив зуб двумя пальцами,
жестоко потряс его. Зуб хрястнул, покачнулся, и, сделав еще одно
отчаянное усилие, бывший философ вывернул полумертвый обломок.
Промыл рот ледяной водой, со стоном утерся - и удовлетворенно
вздохнул: теперь он должен будет молчать. Он был щеголем и стыдился
признаков увядания.
5
И продолжение этой истории исчезает в боковом коридоре. Марк тем
временем спешит на новый семинар, к Альбине. Из ее подземелий, цехов
и складов вылезают на свет ладные крепкие мужички, вяжут галстуки,
напяливают модные пиджачки - и на сборище. В научные баталии не
ввязываются, но в случае необходимости плотно заглушают оратора
ножищами - топот, пыль столбом и паркет пузырями. Здесь пламенела
романтика, говорить надо было с искрами в глазах, приветствовали
только сумасшедшие идеи, призывы к благоразумию вызывали
нетерпеливые вздохи - "что он несет?..." Ждали сенсаций, поднимали
на "ура" самое неожиданное и яркое, особенно, если из глубинки,
молодой, никому не известный, еще лучше - без образования, и чтобы
теория про все сразу; чем больше несет несусветного, тем выше
гениальность. "Нам бы Шульца... " - она говаривала мечтательно,
покуривая "гавану". Но Шульц к ней не шел, он не признавал ничьих
безумств, кроме своих. Штейн, начальник Альбины, морщился, но
терпел, чтобы не нарушать спокойствия. Альбина верна, честна,
работяща, заводик ее - чистые деньги...
- Что вы думаете о природе источника? - спрашивает Марк у Альбины.

Вечер, стаканы веером, два торта, кремовых, на столе... "Будь
песочные, стащил бы для Аркадия..." Пепельницы туго нашпигованы
окурками, десяток бутылок из-под "сухаго" на полу... Было! Прежняя
жизнь, ты ушла не обернувшись, начинается мир иной. Я не склонен
жаловаться, оглядываться со слезой или ухмылкой, но, согласитесь,
странное было время, выстроенное по самой последней науке: известно,
что энергия окружающего распада может поддерживать симпатичный
маленький мирок, пусть недолго. А обдует ветром, прелесть кончается:
кто торгуется, кто продается, кто ищет нового уединения... Иллюзии
растаяли, широкий мир оказался сволочь... или дебил, он нам не
подходит!
- Верю во внутреннюю силу, конечно, - Альбина все же ученица Штейна,
- и в Бога, то есть, во внешний свет. Это как приемник и
передатчик... или двигатель и бензин.
Одним словом, Бог это бензин для двигателя внутреннего сгорания.
- Внешний центр - ерунда! Выкладки Шульца в пределах ошибки. Разве
что по Макарычу - не чувствую, значит, существует! VIS VITALIS в
нас, истина - единственное лекарство от страха. Ужасно было бы, если
б человек не располагал собой! - Марк говорит Аркадию на их домашнем
семинаре. Была каша без масла, зато чай с шербетом.
- Жизнь не может быть ужасна, если с нами - шербет!
6
Семинары у Фаины. Она его предупреждала - "ко мне не ходи". Он не
мог ее понять: дома одна, здесь другая... Ее подруги, эти
толстозадые, золотом обвешанные... Перед ним иногда брезжило - как
же ты?.. Но он отмахивался - что это мне... И правда, он по-прежнему
ел, что попало, спал, где придется, просиживал единственные штаны на
работе, и у Аркадия за никчемными разговорами. "Этот зек" - она
по-другому старика не называла.
- Он невиновен, ты знаешь, что было.
- Он по-другому виновен.
Собирались у нее в основном женщины и девочки, научный молодняк.
Фаина умело гипнотизировала их уверенным голосом и крупными жестами.
У нее салфеточки, скатерть - натуральный бархат, печенье
обязательно, и наука шла отборная, густая, без перекуров и
перерывов; любили подробности, детали, ругали идеи и концепты -
затуманивают факты.
- Сейчас мы рассмотрим... - она тягуче, помогая себе движениями
крупных пальцев. Он смотрел - неужели мы с ней?.. Когда она ходила,
ничто в ней не смещалось, не тряслось - непоколебимо, незыблемо,
никаких безобразных излишеств: выпирающего живота, висящих складок -
все пригнано, мощно, обтекаемо... Ее комнаты казались ему
средоточием здравого смысла: ни тебе безумных полетов, ни
пришельцев, ни блюдечек с тарелочками... стены не размывались, не
расплывались мутными пятнами, не дрожали в горячем мареве, как у
Шульца, прямые линии не гнулись, параллельные быстро догадывались,
что не пересекутся, углы не надеялись сомкнуться или разойтись
пошире... В каком-то смысле отдохновение, отрада, милый уголок, где,
проснувшись утром, обнаружишь себя в той же кровати, над головой все
тот же лакированный пейзажик, в колбе на столе не ждет тебя
нечаянная гадость, а только собственная оплошность. Зрелище разумной
и спокойной работы полезно, когда сходишь с ума. Давнишняя истина -
не самые умные, искренние, честные, страстные, бескорыстные,
самоотверженные делают все лучшее на земле, кое-что остается и
другим - холодным, логичным, расчетливым, честолюбивым, коварным...
Напор, трудолюбие и мастерство часто оказываются на вершине,
невзирая на личные недостатки.
7
- А, я всегда сходил с ума, - говорил Аркадий. У них в те дни
варенье было, клубничное, старику подарили. Марк понемногу стал
замечать, что Аркадия многие любят, помогают ему, и он, если может,
без громких слов бросается поддержать, и даже однажды выручил
какую-то парочку, окруженную хулиганами: втерся в толпу в своем
неизменном ватничке, кого похлопал по плечу, кого слегка отпихнул, и
понемногу, понемногу вытащил... Он не любил ужинать в одиночестве:
как только вечер, стучит с неизменной иронической улыбкой - "кушать
подано, господа..."
- Варенье - событие по нашим временам! - радуется Марк.
- Времена как времена, бывает хуже. Впрочем, я даже в лагере выбрал
себе занятие, - говорит Аркадий, - воду искал. Вырезал двурогую
палочку и, перед начальством, как перед дикарями, то подниму ее, то
рогами в землю тычу... Миклухо-Маклай. Только холодно было, против
холода оказался я бессилен.
Решили сварить геркулесовую кашу и поливать вареньем, сытно и
вкусно.
- Вы так не сварите, как я, - уверяет Аркадий, - надо без лишней
воды, к чему нам она...
- Вода нужна... - Марк уныло ему в ответ, он как раз искал чистую
воду; с химией дело пошло, а с водой заминка.
- Знаете, что может пить человек?.. - старик поднял бровь, и пошел
плести про болотную и канализационную, про канавы и ручейки, лужи и
коровьи следы, росу и медвежью мочу...
- Смотрите - каша. Вдумайтесь - это же идеальная модель творчества.
Ворчит, шипит, вздувается, вроде бы толку нуль... и вдруг образуется
ма-а-ленькая дырочка - и весь пар моментально в нее! Страсть и
сосредоточенность. Такого я почти не видел. Однажды, правда,
смотрел, как работал плотник, осетин. Брал полено, начинал мощно,
страстно, а по мере приближения к форме остывал, умело прятал
страсть, и холодно, цепко вглядывался, с блеском в серых глазах...
Вот как надо! Увы, я опоздал, нет больше пару...
- А во мне, наверное, слишком много страсти... и безалаберности:
делаю быстрей, чем думаю.
- У вас успехи, но думать не умеете.
- Как! - Марк был возмущен, он только и делал, что думал.
- Думать... это как читать глазами. А вы губами шевелите. Вы, чтобы
поверить, должны прочувствовать мысль. Так можно, и даже интересно,
но страшно задерживает. Мне это знакомо. Бьешься, как муха в
сиропе... Бывает наоборот - музыку слушает, книги читает, уверен,
что чувствует, а на деле подкрашенное чувством рассуждение, мысли с
придыханием.
- Насчет меня вы ошибаетесь, - сдержанно сказал Марк.
Он не мог согласиться, хотя знал, что логика дается ему с трудом, он
устает и раздражается, не доверяя простой цепочке причин и
следствий. Его постоянно относит в какие-то углы и закоулки, в
поисках загадок и противоречий.

8
- Есть такое учение - зен-буддизм, - вещает Аркадий. - Что будем
делать с птичьим желе, курицу съели, а бульон застыл. Желе с
картошкой, что ли?.. Так вот, зен... Умирал мудрец, ученики к нему
приступом, не взирая на критическое состояние, - скажи да скажи, в
чем смысл жизни. А он ничего связного не может вылепить, хоть и
мудрец, а жил, не рассуждая. И вдруг зацокала на крыше белка. И он
враз все понял, только успел сказать им - вот! - и умер.
У Марка мгновенно комок в горле, дыхание заперто... ничего не понял,
зато увидел - одинокая хижина в горах, ледяная циновка, умирающий на
ней, эти идиоты перед ним на полу... и белка, которая случайно в тот
момент... или не случайно?..
Аркадий увидел остановившиеся глаза, отвернулся, кинулся вылавливать
из кастрюли - "это вам, вам, я уже..." Марк быстро проморгал глаза -
устал, нервы подводят, и уже обычным голосом - "эти японцы,
наверное, другие..." - понес что-то про культуру, о чем
представления не имел, тем временем приходил в себя.
Такие моменты с ним случались с детства: он знал, что в нем есть
слабость, как течь в броневом корпусе, и тщательно скрывал это от
окружающих. Какая-нибудь досадная мелочь, одно слово, промелькнувшая
тень, звук, неизвестно отчего, почему - и он останавливается, себе
уже не принадлежит, охвачен порывом... или восторгом?.. как ни
называй, ясней не станет.
 Аркадий молча отмывал тарелки под слабым ручейком, вода с утра течь
не хотела. Потом спросил:
 - Так что же он понял, этот старик?
Марк пожал плечами - уже натянул на себя привычную оболочку. Он от
всего этого - нелепого, туманного, нежизненного - убегал, всю жизнь
открещивался, чтобы припасть к чистому источнику знания, исправить
природный недостаток, почти уродство. Так он искренно считал, а чем
искренней живешь и поступаешь, тем меньше выбора остается:
искренность это почти судьба и неизбежность...если б не озорной или
коварный случай, перемешивающий карты, сметающий точки над "i"...
Мартин вовремя подвернулся, весь восторг юноши направился на него, и
на дело, которому гений служил.
9
Были и другие семинары, иногда приходилось ноги уносить. Попал
как-то к некоему Копытову с компанией. Семинар начался с отчаянной
выпивки, пошли разговоры о том, что "надо доказать этим евреям..."
Мальчики с воровскими челками, хором - "докажем: Федор Сергеевич,
докажем..." Начали приставать к Марку - "что не пьешь?..", а, узнав,
откуда он, тут же полезли на брудершафт - хоть и жидовская морда, а
Штейновский выкормыш... Марк, отпросившись в туалет, дал деру и
больше в тот коридор ни ногой. А что за "докажем"? Речь шла о вечной
жизни, которая теоретически возможна, стоит только остановить порчу
постоянно обновляемых структур, или беспрекословно восстанавливать
испорченные... "И будем тогда - вечно!" - приговаривал Копытов,
размахивая огромным пальцем.
- Ну, триста еще выдержу... а дальше? - подумал Марк. - Сколько
накопится ошибок, провалов?.. уму непостижимо, как все пережить...

- Коне-е-чно, важно не опротиветь себе слишком рано, когда еще силы
в расцвете, - рассуждает на заданную тему Аркадий. - Презирающий
себя во цвете лет опасен для окружающих.
В тот вечер у них никакой еды, кроме двух ржаных сухариков. Марк
свой проглотил и по рассеянности сгрыз второй.
- Аркадий, я нечаянно...
- Ерунда, сейчас найдем еду, люблю искать, - старик зарылся с
головой в хлам, долго сопел, и с торжеством вытаскивает -
"смотрите!"
Прошлогодний апельсин, потемневший, сморщенный, размером с голубиное
яйцо.
- Отличный чай получится! - и стал рассказывать, как долгое время
пил заварку из лаврового листа - представьте, вкусно!
И тут же перешел на запахи; оказывается, есть теория, что запахи
судьбу решают. Самые ответственные решения принимают, мол, по
запаху.
- Отчего бы и нет, если, говорят, судьба даже от нашего имени
зависит!.. Была у меня одна особа, всем хороша, но вот запах... Из
подмышек несло ванилью. Нет, мылась лучше меня, гора-а-здо, а все
ваниль... Я ее оставил, с детства не любил ваниль; у Глеба дома так
пахло, булочки пекли.
10
Как-то у Шульца на семинаре собрались все его мальчики, патлатые,
грязные, было и несколько приезжих лиц, одного Марк видел по
телевизору - заряжающий полем газеты и журналы человечек с
ярко-рыжими волосами. "Повелитель поля", писали о нем. Чтобы
приоткрыть щель в космос, Шульц сжег две гусиные лапы и еще какую-то
гадость, дышать стало нечем. И вдруг заблистало в кромешной тьме,
засверкал огонь...
- Вот оно! - завопили сторонники контакта.
- Нет, не-е-т! - заревел неожиданным басом Шульц, - я честный
ученый, это еще не то, не то!
И, действительно, не то, просто кто-то догадался внести свечу...
Далее пошли честные тонкости - стрелки что-то выписывали сами по
себе, возникали и пропадали свечения, часы замедляли ход в
предчувствии вечности... И все это скрупулезно документировалось,
подсчитывалось - маэстро обожал точность.
Сторонники чудес заскучали перед тривиальными явлениями и, пользуясь
смогом, стали исчезать; растворились в темноте и сотрудники, чтобы,
не теряя времени, продолжить поиск. Какое слово! Так и хочется
задержать на языке - поиск, да! К концу из зрителей остались Марк и
рыжий заклинатель, который с непроницаемым лицом следил за
шульцевскими выкрутасами. Наконец, докладчик взял колбу с прозрачным
раствором - решающий шаг.
- Осторожно, - говорит гость, - заряжено...
- Какое вы имели право... - задохнулся от возмущения Шульц.
- Эт-то случайно получилось, долго смотрел, - оправдывался заезжий
чародей.
- Я ее сейчас разряжу... - зловеще говорит Шульц, хватает флакон и
одним духом выпивает жидкость. Рыжий в смятении, вскакивает:
- Этим можно целый полк оживить!
- Я вам покажу, как полем командовать... - Шульц хватается за горло,
оседает, хрипит... Марк к нему, нюхает колбу - чистейший спирт!
- Спирт не заряжается, - вздохнул с облегчением гость, и тут же
улизнул.
 - Происки, враги... - хрипит Шульц, - там вода была!
 - Может, кто-то воду в спирт превратил?
 - Что вы, это был бы конец света - никто не может.
11
- В чем смысл?.. Я думаю, через взрывы, рассеяние, раскидывание
галактик, мы придем к единому стремлению - туда! -
Шульц дернул кистью, указывая на потолок, - чтобы слиться,
раствориться, исчезнуть в едином огне...
- Я чувствую - источник внутри, там происходит что-то тайное... -
робко возражает Марк.
- Вы поглощены собой, рассматриваете свои внутренности в микроскоп.
Я сам в молодости грешил. Смотрите почаще ввысь, увидите свет, а не
эти, пусть тонкие и красивые, но отражения. Чем могу быть полезен?..

- Вот того бы немного, американцы делают...
- Дешевка! Навоз! Ребята сделали, да бросили. - Шульц кивает в
дальний угол, где дымится свежая куча, - сделайте милость,
освободите место.
12
- Меня все меньше волнует то, что называют жизнью. Это вовсе не она,
а жалкая действительность. Чувствуете разницу?.. - спрашивает
Аркадий. - Смотрите, кругом смута, все разворочено и разворовано,
толпы без дела и крова, кто в истерике бьется - нет еды, кто в
отчаянии руки ломает - родину отняли... Я от этого устал, и не
приемлю больше - это не жизнь. Вот моя кухня, вы сидите, на плите
еще что-то бурчит, в задней комнате для души припасено - вот жизнь!
Мы хорошо живем - у нас плов!
Баранью косточку Аркадию подарил один эстонец, привез издалека мешок
костей и продавал чертовски дорого. Марк ему пару слов по- ихнему,
вспомнил детство, Аркадий же уставился на кусочек мяса, висевший на
кривом ребре.
- Вытта, - говорит эстонец, - это пота-а-рок...
Вокруг мяса навертели риса, моркови, лука, и постепенно, сидя на
тесной кухоньке, пьянели от запахов. Аркадий снова про теорию, что
запах все решает, и про ту свою особу... Наконец, поставили миску на
стол, ели, конечно, с хлебом, плов слабоват для русской души.
- Мне эти общие планы, перспективы, история, власть - надоели
смертельно; я старый человек, меня всегда вовлекали - скажи,
скажи... Вот я и говорю - "идите вы..." Ведь что произошло: сидели
на вековой льдине, и вдруг - лед тронулся, господа... трещины
спереди, сзади, сбоку, и мы плывем, плывем! Это хорошо! Что мы
должны? Во-первых, развести огонь, чтобы самим стало светло, тепло,
во-вторых, заняться любимым делом, всем бездельникам на страх и
зависть... в-третьих? - бросать бутылки в океан, запечатанные, с
записками, так всегда делали умные люди, когда терпели крушение. Нам
уже не помочь, но мы сами еще кое-кому так проясним мозги... Ведь
что-то узнали, успели понять!.. И последнее, в-четвертых, да?.. -
умереть не слишком трусливо. Мир идет не туда? Ну, и черт с ним, но
пока мы живы... и, может, все-таки эти странные мутанты... или
юродивые? почему-то выживающие, каким-то чудом перевесят?..
Аркадий знал, что делать и не боялся крупных неприятностей -
ураганов, наводнений, стрельбы - "отбоялся" - он говорил, но... слаб
человек, бледнел от стуков в дверь, от вида управдомов и секретарш,
дворников и продавщиц.
- Мелкая гадость меня доконает, какой-нибудь крошка-микрофончик...
или дама в ЖЭКе крикнет -"квартиру отниму!" Эт-то опасно. Всю жизнь
готовлюсь получше умереть, и нет уверенности, что подготовился.
- Родился, и тут же готовиться обратно? К чему тогда вся затея? -
спрашивает Марк с иронией, но всерьез.
- Масштаб! В течение жизни мы в силах что-то изменить, повернуть,
иногда даже на равных со случаем! А вот в конце избежать нет сил -
берут и запихивают в духоту, как негодного петуха. Чрезвычайное
событие! Могу сравнить только с рождением. Вот вам две опорные
точки, отсюда и масштаб. Главное - сохранить масштаб!.. Да, забыл...
еще про этот зен... - Аркадий сгребает остатки плова.
- Удался плов. Тут важно пламя... Так вот: встретишь учителя - убей
учителя! И даже круче: встретишь Будду, и его самого - убей!
Марка покоробило, но он и виду не подал. Современный человек все
может сказать, и выслушать.
- Не знаю... - он уклончиво, чтобы показать объективность. - И как
это у них практически?
- У каждого по-своему, думаю.
13
- Почему вы так мало говорите о работе? - спрашивает Аркадий, - как
ваши дела?
- Ничего дела.
- Знаете, мистер "ничего", так долго не бывает, чтобы все ничего.
И все, кто ни спрашивал, получали в ответ - "ничего". На деле же
многое происходило, но медленно, со страшным скрипом, и постоянно
кто-то его обгоняет, то один журнал, то другой... Только собрался
разобраться, что за шипы такие, которыми его вещество впивается
намертво, не отдерешь, только взялся, несут журнал - сделано,
говорят, знаем уже... И так все время. Получается, будто стоишь в
стороне и наблюдаешь, как здоровые мужики тянут рояль на шестой
этаж. Хочешь руки приложить, а тебе места нет... Хотя, со стороны
глядя, работа у него просто кипит, каждый день догадки, отгадки,
много удовольствия от деталей, и мрачность его проявляется только к
вечеру, когда он, вымотанный, идет домой - "ну, ничего, решительно
ничего крупног