л Марк, касс ему не
приводилось еще видеть, денег никто не платил. Стипендию выдавали,
но это другое: кто-то притаскивал в кармане пачку бумажек, тут же ее
делили на всех поровну, чтобы до следующего раза "никакого
летального исхода" - как выражался декан-медик, главный прозектор,
он не любил вскрывать студентов.
Делать нечего, Марк потянул дверь, вошел в узкую пустую конурку, а
из нее проник в большую комнату. Там сидели люди, и все разом
щелкали на счетах. Марк видел счеты на старых гравюрах и сразу узнал
их. Вдруг в один миг все отщелкали свое, отставили стулья, завился
дым столбом. Перерыв, понял Марк, и двинулся вдоль столов к выходу,
за которым угадывалось продолжение коридора. Его не замечали до
середины пути, тут кто-то лениво обратился к нему с полузабытым -
"товарищ... вы к кому?.." и сразу же отвернулся к женщине в кожаной
куртке, мордастой, с короткой стрижкой, Марк тут же окрестил ее
"комиссаршей". Комиссарша курила очень длинную сигарету с золотой
каемкой, грациозно держа ее между большим и указательным пальцем, и
если б не эти пальцы, мясистые как сардельки, она была бы копией
одной преподавательницы, которую Марк обожал и ненавидел
одновременно - умела также ловко курить в коридоре, пока он,
студент, выяснял, какие соли и минералы она тайком подсыпала в его
пробирку, это называлось качественный анализ. Подойдешь к ней -
хороша! - уговариваешь - "это? ну, это?.. откройся!..." а она лениво
щурится, сытая кошка, с утра, небось, наелась, - и молчит, и снова
идешь искать катионы и анионы, которые она, без зазрения совести,
раскидала ленивой щепотью...
4
Номера продолжались, но двери стали веселей, за ними слышались
знакомые ему звуки. Эти особые, слегка запинающиеся, монотонные, как
бы прислушивающиеся к бурчанию внутри тела голоса, конечно же,
принадлежали людям, чуждающимся простых радостей жизни и
предпочитающим научную истину ненаучной. Не глядя друг на друга,
упершись взорами в глухие доски, они, как блох, выискивали друг у
друга ошибки, невзирая на личности, и, окажись перед ними
самая-пресамая свежая и сочная женская прелесть, никто бы не
пошевелился... а может раздался бы дополнительный сонный голос -
"коллега, не могу согласиться с этим вашим "зет"... И словно свежий
ветер повеял бы - ухаживает... А коллега, зардевшись и слегка
подтянув неровно свисающую юбку, тряхнув нечесаными космами - с утра
только об этом "зет" - порывисто и нервно возражает - "коллега..." И
видно, что роман назрел и даже перезрел, вот-вот, как нарыв,
лопнет... Но тут же все стихает, поскольку двумя сразу обнаружено,
что "зета" попросту быть не может, а вместо него суровый "игрек".
Здесь меня могут гневно остановить те, кто хотел бы видеть истинную
картину, борения глубоких страстей вокруг этих игреков и зетов, или
хотя бы что-то уличающее в распределении квартир, или простую, но
страшную историю о том, как два молодых кандидата наук съели без
горчицы свою начальницу, докторицу, невзирая на пенсионный возраст и
дряблое желтое мясо... Нет, нет, ни вам очередей, ни кухонной возни,
ни мужа-алкоголика, ни селедки, ни детей - не вижу, не различаю...
Одна дама, научная женщина, как-то спросила меня - "почему, за что
вы так нас не любите?" Люблю. Потому и пишу, потому ваша скромность,
и шуточки, и громкие голоса, скрывающие робость перед истиной, мне
слышны и знакомы, а ваша наглость кажется особенной, а
жизнерадостность ослепительной, и чудовищной... Именно об истине
думаю непрестанно, и забочусь, преодолевая свой главный порок - как
только разговор заходит о вещах глубоких и печальных, меня
охватывает легкомысленное веселье, мне вдруг начинает казаться, что
в них не меньше смешного и обыкновенного, чем во всех остальных -
несерьезных и поверхностных делах и страстях.
5
Марк шел и шел по пустынному коридору, а лестницы все не было. Он
решил постучаться в любую дверь, спросить, где же поднимаются на
верхние этажи. Он стукнул. после долгой возни ему открыли. На пороге
стоял высокий костлявый человек, он сделал приглашающий жест и
пропустил гостя в помещение. Оставив без внимания вопрос о лестнице,
он приблизил к Марку длинное узкое лицо, и, стараясь дышать
осторожно и неглубоко, спросил:
- Существует ли Жизненная Сила  с точки зрения физики?
Подумал, и ответил сам:
- Не уверен.
Дыхание его все же не оставляло сомнений, также, как и нос, и
увесистые мешки под глазами. Марат, вечный аспирант отдела
фундаментальных величин, занимался серьезнейшим делом - раскапывал
цифры, составляющие одну из мировых констант, подбирался уже к
десятому знаку после запятой. Он постоянно жил в напряжении и страхе
- вдруг за очередным знаком обнаружатся признаки недолговечности,
неустойчивости жизни?.. Больше-меньше на единичку - и все пойдет
колесом, атома целенького не найдешь, не соберешь, что уж тут
говорить о нежных капризных молекулах... Теперь он готовил к опыту
новый прибор. Он собрал его из лучших частей самых современных
японских и американских приборов, и в случае удачи надеялся сразу
вырвать из неизвестности два-три знака. И в то же время боялся
сдернуть одеяло с истины, печаль сквозила вдоль и поперек его узкого
лица с рассекающим пространство носом. Он немного принял, чтобы
поддержать отчаянность в душе, и был не один.
За столом сидел, опустив щеки в ладони, его учитель, Борис, крупный
теоретик, "предводитель дохлых крыс", как называли его завистники -
невысокий мужчина лет пятидесяти, серый, тонкий, но с пузиком...
мутные очи, отрешенность взгляда, короткий лоснящийся носик... ниже
носа лицо быстро сходило на нет. Он, как и Марат, был в синем
халате, продранном на локтях. Борис давно пришел к убеждению, что
все существующее вытекает из одного уравнения: стоит только
подставить в него точные значения нескольких констант, как будут
получены ответы на все вопросы. Поэтому он с нетерпением ждал от
Марата новых и новых знаков, уточняющих нужные ему числа. Каждый раз
не хватало одного-двух, и он постоянно науськивал своего аспиранта,
а тот без устали подкручивал свой прибор, и нужно было видеть, как
лихо справлялся с тем или иным винтом.
Узнав дорогу, Марк обратился к выходу, но хозяева решительно
воспротивились, пошли вопросы, что думает гость о последнем знаке,
устойчива ли жизнь в свете такой-то статьи... Марк был далек от этой
суровой проблематики, подкапывающей краеугольные камни. Ему
казалось, что если жизнь существует, то значит, ей разрешено быть,
как же без разрешения...
- Может и без, если недолго. Жизненная Сила еще не такое может...
скажем, за счет локального фикуса... - уныло промолвил Борис.
- Фокуса?.. - почтительно переспросил Марат.
- Нет, фикуса! Я смотрю, ты современное не читаешь, не знаешь даже
моих теорем. - Борис истерически рассморкался. - Завтра, надеюсь, не
подведешь, мне бы еще знака два-три...
Вот-вот подсохнет чудо-клей, которым Марат присобачил японскую
деталь, она позволит им продвинуться дальше.
Марку стало скучно. Он не понял сути разговора, однако здоровый
инстинкт подсказывал ему бежать из этой трясины не оглядываясь.
Но тут произошло неожиданное. Марат спросил:
 - Вас интересует Парение?.. вы упомянули...
- Смотря в какой смысле... - нерешительно ответил Марк, он боялся
опошления высокой идеи.
- А мы сейчас посмотрим, посмотрим... - Марат подскочил к какому-то
блоку, - это не Vis Vitalis, это небольшое дельце, айн момент!
- Пусть, - тоскливо подумал Марк, - пусть издевается, перетерплю,
если момент...
- Секундочка... - сквозь зубы пропел Марат, он держал во рту
проволочку, одной рукой что-то подкручивал, другой подергивал, левая
нога ерзала меж двух педалей, правая не знала, что делает левая, но,
кажется, была готова надавить на красную кнопку на главном пульте.
Он действовал, слившись с любимым чудищем в единый организм.
- Как все удобно устроено, - подумал Марк, - вот что значит
природный дар, не то, что ты - руки-крюки.
Вспыхнула ослепительная лампочка, и Марк услышал: - Невозможно по
техническим причинам - нет такого горючего.
 В глубоком недоумении, он поблагодарил, попятился, и вышел.
6
Борис и Марат продолжили дело, прерванное появлением Марка.
Придерживая пузико, Борис осторожно наклонился и вытащил из-под
стола большой химический стакан с разведенным спиртом. Он где-то
вычитал, что наилучшее действие оказывает 70%-ная жидкость, и с тех
пор они разводили. Ритуал происходил в конце дня или перед обедом, и
делу не мешал.
- Все правильно, - торжествующе сказал Марат, имея в виду отсутствие
конкурентов. Приятно сознавать себя первыми в джунглях науки, с
мачете в руках, прорубающими путь другим.
Борис кивнул, он не сомневался в Марате. Он радовался, что когда-то
верно выбрал направление, и пошел, пошел... не оглядываясь, не
встречая по пути ни единого человека. Он верил в уравнение
неописуемой красоты, оно висит над миром как фантастический остров,
источая свои милости людям в виде миллиардов решений по всем
вопросам. Иногда, в снах, оно представлялось ученому сверкающей
светом сетью, ажурной и в то же время плотной... по ее хрустальным
нитям, текли к нам приказы, мгновенно воплощаясь в материю.
Марат твердой рукой разлил жидкость по стаканчикам, они не спеша
выпили, и задумались - предстоял тяжелый день.
- Что у него с горючим? - рассеянно спросил Борис. -Куда он
собрался?
- Куда все, - подумав, ответил Марат, - а если повезет, то в Штаты.

Если дело не касалось уравнения, Борис не слушал: то, что
предопределено, все равно свершится. Точно также его не волновало,
что есть, где спать, во что одеться - брюки на теле, и ладно.
Контакты с существами иного пола он отвергал. Марат старательно
подражал шефу, но не мог подавить пристрастия к пышнотелым
лаборанткам, надеялся на свадьбу, после диссертации, конечно. "Тебе
бы еще парочку знаков... " - задумчиво говорил Борис. Этих знаков
постоянно не хватало.
Они снова разлили и выпили.
 - Как же ты... - вдруг медленно сказал Борис, - а клей?.. Что же ты
ему намерил, пустая голова?..
- Разве я мерил? - не понял Марат. Спирт действовал на него странным
образом. - А что я ему сказал?..
Клей, стиснутый двумя шероховатыми поверхностями, медленно застывал.
Теперь ничто не помешает сделать новый шаг: взмах мачете - и впереди
простор.

7
Тем временем дома, в своей научной каморке Аркадий трясущимися
руками заливал в кювету последние капли раствора, все, что осталось
у него от двухмесячных усилий, ужасной неблагодарной химической
каторги. Благополучно добравшись до красной черты, ниже которой
раствору опускаться запрещено, он облегченно вздохнул - хватило...
зажал отверстие потемневшим от кислот корявым пальцем, перевернул
сосудик, потряс его, и как жертвоприношение понес к японскому ящику.
Отодвинул заслонку и аккуратно вложил кювету в ячейку прибора. Тот
отозвался негромким звоном - понял вопрос, и тут же, не удосужившись
призадуматься, с насмешливым звяканьем выбросил из недр клочок
плотной желтоватой бумаги с множеством цифр. Аркадий подобрал весть,
вгляделся - опять! Опять знакомая уклончивость, присущая иностранной
технике - то мало, видите ли, ему информации, то недостаточна
концентрация, то примеси затуманивают нежные японские мозги...
Теперь все начинать сначала. Аркадий сидит, уставившись на кучу
грязной посуды - единственный достоверный результат его долгих
усилий. Вот чем веселый физик отличается от малахольного химика - не
знает этой гнусной унизительной обязанности выгребать за собой горы
грязи в самые тяжелые минуты поражений и неудач.
Аркадий, оставь химию в покое! И рад бы, я же физик... но без химии
в жизни не поймешь ни черта!




Глава седьмая
            1
Топливо, видите ли... идиоты... Марк покрутил головой, поминая
острым словом двух выживших из ума алкашей и их бессмысленное, с его
точки зрения, сооружение. Коридор казался ему еще более глухим и
угрюмым местом, чем раньше, хотя теперь он знал дорогу наверх. Зря
расстраиваешься, этот путь совсем не самый худший. К примеру,
широкий и светлый коридор Бутырской тюрьмы, он все-таки хуже. Или
взять пропахшие тухлой сельдью черные ходы универмагов, что, они
лучше? Или коридоры общежитий с разъезжающими по ним на самокатах
малолетними преступниками?.. Марк, не умея долго горевать, вспомнил
Аркадия - ведь старик предупреждал - бедняги... Надо признать: было
что-то великодушное в этой темной парочке, он им кто? - случайный,
чужой, а они - пожалуйста, от всей души, прибор включили, выдали
прогноз... Ему стало неудобно за свое высокомерие, кривую усмешку,
подмывающее желание тут же высказаться, сравнять с землей, чуть что
не по нем...
Резко хлопнула дверь, и в коридор вышла молодая женщина в джинсах и
чем-то воздушном выше пояса, ее появление сразу прервало самоедство
Марка. Она оказалась впереди на пару шагов, но не обернулась, хотя,
конечно, заметила присутствие молодого человека. Я вам о странном
флирте, о небрежной прическе и кривой юбке, заигрываниях через "зет"
и "игрек", а тут сама сексуальная революция вырвалась из тесной
комнаты на свободу.
Марк шел за ней, механически передвигая ноги, сочувствуя каждому из
продольных и поперечных движений, которые совершала джинсовая
известная всеми миру ткань. Эти сдвиги, следуя закону резонанса,
вызывали в его впечатлительной душе пики и всплески, и не только в
душе, но и во всем теле, вот уж истинно признак молодости. Будь он
поопытней. усмотрел бы в этих сложных движениях чрезмерную
старательность, присущую провинциалке, в них было что-то заученное и
наивное, легкости не хватало, слегка иронического взгляда - вот как
я его... Простая девочка, неопытная и любопытная, вышла в коридор не
случайно - движение и громкий разговор по соседству пробудили многих
дремлющих, кто про буфет вспомнил, кто про дом, кто взволновался -
зачем незнакомец, не было бы беды... Началось шушуканье, уши влипали
в стены...
Девушка подошла к одной из дверей, оглянулась. В ее взгляде было
любопытство - увенчались ли ее старания успехом?.. Она заметила -
даром не пропали, и, довольная, скрылась, а Марк пошел дальше.
2
Видение вывело его из равновесия, но не так сильно, как в столовой.
Он знал, что с молодыми девицами необходимы долгие переговоры,
отвлекающие от дел свидания, а он сейчас не должен так поступать. С
той, подавальщицей, все могло быть ясней, проще, но как
подступиться...
Коридор стал выкидывать странные штуки - то устремится вверх, так,
что приходится карабкаться, преодолевая скольжение по стертому до
блеска линолеуму, то устремляется вниз с угрожающей быстротой... И
за очередным углом открылась картина, которая могла разве что
присниться, и то человеку, что-то знающему о знаменитом африканском
кратере, в котором пасутся стада жвачных зверей.
Перед ним провал шириной метров сто, внизу зияние, рваные камни,
чернота, блеск стоячей воды, туман от удушливых испарений. Наверху -
чистое сияние, остатки крыши, скрученные неведомой силой стальные
прутья... По краю кратера меж бетонных блоков и груд кирпича вилась
тропинка, по ней, один за другим, уходили на обед сотрудники, минуя
официальный выход - до перерыва оставалось немало. По ту сторону
провала находилась другая часть здания, и лестница, ведущая наверх.
Онемев и оглохнув, Марк наблюдал величественное явление, почти
природное по своему масштабу, и только через некоторое время
почувствовал, что его настойчиво дергают за рукав. Оглянувшись, он
увидел у самого края пропасти в уцелевшей стене дверцу, из нее
просовывалась пухленькая ручка, и время от времени мелькала голова,
заросшая волосами, похожими на шерсть бурундука.
- Сюда, прошу вас... - шептал ему человек в стене.
Марк протиснулся в дверцу и оказался в тесной каморке, чудом
уцелевшей при крушении... или взрыве?.. а может метеорит обрушился
на храм науки?.. Перед ним небольшого роста жирный человечек,
горбатый от сала на загривке, действительно, напоминающий бурундука,
но лишенный жизнерадостности, присущей этому симпатичному зверьку.

3
Бурундук, его звали Зиленчик, был по профессии геронтологом, проще
сказать, посвятил жизнь теориям, объясняющим широко известный
процесс, поражающий всех без исключения живых существ. Он исследовал
старение. К этому его побуждал постоянный страх перед неизбежной
смертью: он искал любые способы и лазейки, чтобы отодвинуть
неприятное событие. Эгоистическое чувство, насыщенное подлинной
страстью, принесло свои плоды - Зиленчик собрал в необъятных книгах
все, что когда-либо говорилось о старости и смерти, не упустив ни
одну из теорий: он не мог позволить истине улизнуть по малоприметной
тропинке, обложил ее со всех сторон. Всегда один - он избегал
нервных потрясений, всегда молчалив, ненавязчив по отношению к
начальству, он ничего не имел своего, кроме заросшей рыжей шерстью
головы и простого карандаша, который в случае надобности обгрызал
зубами.
Весь в теориях, он жил в Институте незаметно и бедно, но
беспечально, лет двадцать, и жил бы так с удовольствием дальше, если
б не предательский случай. Хотя, как сказать, может, случайным
счастьем были именно эти десятилетия, а конец покоя
закономерностью?.. Теперь он жаждал высказаться, оправдаться, все
объяснить - и нашел благодарного слушателя. Марку хотелось знать
все, что происходило в его новом доме. Свое жилье он считал
убежищем, а дом непременно должен быть здесь.
- Странно, мне досконально описали путь наверх, и ни слова об
этом... явлении... Когда это случилось?
- Кажется, всегда... - рассеянно ответил геронтолог, и,
спохватившись, добавил: - На прошлой неделе, что ли... Впрочем, не
знаю, словно вечность утекла. А до этого здесь было неплохо...
4
Действительно, задумано было на славу - проект английский, мебель
финская, приборы японские и американские... а у порога кубышечка
Руфина, начальница отдела кадров. Она появлялась в критические
минуты, когда ученый, пытаясь прошмыгнуть в Институт, делал вид, что
вовсе не опаздывает, складывала губы сердечком и жеманно
здоровалась; это означало, что опоздавшего ждут крупные
неприятности... Второй по значению женщиной считалась Агриппина, она
когда-то была завхозом, а стала заместителем директора по общим
вопросам. Агриппина была в два раза выше Руфины и в три толще, что
кажется невозможным, пока не увидишь их вместе. Несмотря на разные
размеры, они были подругами, говорили одинаковыми тихими и тонкими
голосами, и вокруг них постоянно возникали водовороты сотрудников.
Руфина отвечала перед Глебом за то, чтобы каждый сотрудник знал свое
место, Агриппина за все остальное имущество. Но была и третья дама.

Она располагалась в комнате с красивым окном на лес и поляны. О
существовании комнаты за кабинетом академика знали многие, но
упоминать ее считалось неприличным. Приходя оттуда, сотрудники
говорили - "вызывал инспектор..." и все понимали, откуда они идут.
Там сидела широкобедрая и голубоглазая Оленька, последняя любовь
Глеба, и вершила всю дальнобойную политику Института. Из комнаты
вела лестница вниз, у черного хода ждал лимузин академика. Иногда
Оленька уставала от руководства, призывала к себе молодых и
перспективных сотрудников, и говорила им печально:
- Ах, как трудно нынче стало управлять Институтом...
5
- А как же Глеб? - захотел узнать Марк, - разве не он управляет?
Оказывается, путешествуя по заграницам и неся свет науки в
развивающиеся страны, Глеб редко бывал дома. И только благодаря
Оленьке и двум другим, преданным директору женщинам, жизнь текла
размеренно, люди работали, не замечая дня и ночи, окна пылали,
телефоны трезвонили...
Директор появлялся неожиданно и с блеском. В вестибюль вбегали два
молодца, метали на пол ковер, красный с золотом, спешили дальше,
метали второй сверток на лестницу... И сразу за ними стремительным
шагом, засунув руки в карманы лилового манто, раскланиваясь и
улыбаясь, шел рослый худощавый мужчина с лихими усами какого-нибудь
испанца, или итальянца...
Опять! Чтобы больше не возвращаться к постылой теме, повторяю: Глеб
не был евреем, и если кому-то кажется, то - нет! Все, кому
следова