одсчитывал дни, оставшиеся до начала, неуемный
профессор выпархивает из своего закутка. На нем бархатная зеленая
куртка, малиновый берет сдвинут на бровь. Сейчас выйдет на крыльцо,
прыгнет в черную длинную машину подобно дамскому любимцу
Бельмондоше, покатит в берегу великой реки, в дом для избранных...
Нет, остановился, заговорили в дверях, перед бессонным коридором,
который для Марка уже стал домом, а для шефа всего лишь путь к
выходу, к свету, к реке, на которой багровый закат обещает ветреную
погоду.
- Перед нами природа, а значит, мы несвободны в своих фантазиях,
плывем по узкому проливу, с одной стороны Сцилла, известное
чудовище, символизирует закостенелую приверженность старым принципам
и взглядам, конец развития; с противоположной скалы Харибда
протягивает когтистые лапы - тщеславие и себялюбие, склонность
прихвастнуть, выдать желаемое за истину, создать нечто грандиозней
самой природы, поставить себя в центр Вселенной - вот куда выгребает
бедняга Шульц. Нельзя требовать от нашей красавицы того, что дать не
может - бери, что есть.
И вспомнив, что ждут его теплый дом, верные домочадцы, множество дел
и развлечений, приятных глазу - разглядывание марок, писание стихов,
живопись и многое другое, он улыбнулся Марку, махнул рукой и исчез в
темноте. И долго еще доносился звук его веселых шагов: маэстро
преодолевал многочисленные препятствия, щелкая твердым каблуком и
звонко напевая, то ли песенку известного герцога-проходимца, то ли
арию героического тореадора... Марк, не обладавший музыкальным
слухом, позавидовал шефу - и это он может!
10
- Он, конечно, не прав, этот Шульц, - сказал Аркадий, - но
удивительное притяжение испытываешь: он свободен в своих теориях!
- Свобода не вседозволенность, - изрекает Марк, уже под влиянием
нового учителя. Но себе все-таки признался - действительно, голова
кругом - человек свою жизнь коту под хвост, оторвался от чернозема
фактов, что-то лепит из ничего, ковыряется в одиночку... Ты природе
присягал на верность, или не присягал, признайся, Шульц!
Увидев осуждающие брови юноши, Аркадий ухмыльнулся:
- Что поделаешь, не все обаятельное верно, также как не все истинное
обаятельно. И если уж поселился дьявол в науке, отравляя ее
изнутри... и, попав в эту трясину, не умер от принуждения и скуки,
то это, конечно, Шульц.



Глава вторая
1
В том году преждевременно лед растаял, и они с Аркадием отправились
к реке. По воде скользят мелкие серые осколки, веет холодом, природа
потратила уйму сил на растопление льда и утомилась. Над деревьями
вьется коричневый дымок, стволы наливаются красным и желтым,
кустарник отряхиваясь, ждет паводка, птицы...
- Это что за птица? - спрашивает Марк.
- Марк... - ему укоризненно Аркадий, - это же грач.
- Грач? - что вы! - удивляется городской человек.
- Смотрите, какая в нем мощь, и достоинство. Черный цвет - сила!
Люблю черный, он столько в себе содержит...
- А я, наверное, красный... - говорит задумчиво Марк.
Он красный, действительно, всюду замечал, и удивлялся - смотри-ка,
всего лишь чуть иная длина волны, чем, скажем, у синего, холодного
цвета, а какое происходит чудо оживления!.. И вспомнил старое
забытое впечатление.
 Как-то повел его приятель, еще студента, к художнику. Марк нехотя
поплелся, не ожидая ничего, кроме необходимости вежливо хвалить. Они
пришли в подвал, через горы мусора пробрались в глубину, где
светилось и стоял невысокий человек в свитере и лыжной шапочке.
Перед ним стол, заваленный грязной посудой, в углу железная кровать,
и везде картины. Художник доставал их из темных углов, ставил на
стул, ждал немного и молча убирал. Тогда Марк и увидел в первый раз
настоящий красный, мощные всплески, как толчки в грудь.
Ему в течение дня столько людей встречалось теперь, что он глохнул и
слепнул, и вдруг увидел воду, и этих птиц...
- Столько бестолковых рыл... выкинуть бы, как бесполезный груз!
- Что вы, - считает Аркадий, - я хоть и пострадал, а не стал бы.
Ведь кто будет судить - все те же.
- Паразиты на едва живом теле!
 - Не может быть рая среди мусорных куч. Живите себе наукой,
живите... пока можете, но будьте терпеливей с людьми - они в
большинстве бедняги... Впрочем, сходите к Ипполиту, вот та-а-м
увидите... а может и разживетесь нужным.
И он пошел к этим двум, как их называли - паучкам, у них тоже поля,
космические ритмы, энергия, но у Шульца-то всерьез, истово -
"верую", а эти удобно устроились, имели пару комнат, кран с довольно
сносной водой, два диванчика, кухоньку - рядом мясной ларек...
Химический столик в углу, на нем импортный счетчик, дающий всю
картину космического влияния в цифрах и графиках. От Шульца они
шарахались, а он, увидев их, свирепел, и мог запустить тяжелым
предметом - за дискредитацию великой идеи.
2
- Мне эти Ипполитовы штучки, коне-е-чно, противны, я прирожденный
материалист, - говорил Аркадий.
В те дни старик вовсю экспериментировал, мигали лампочки, мутнели и
покрывались рябью голубые экраны, услада обывателя, среди глубокой
ночи раздавались дикие звуки, напоминающие о схватках весенних
котов... Увы, давно уж не безумствовали коты, сказывалась нехватка
белковой пищи, они тихо и отвратительно ныли по углам, и,
удовлетворившись вялым противостоянием, расходились... - нет, то не
коты, то жаловались ржавые водопроводные трубы, терзаемые Аркадием.

- Я материалист, но объясните мне с современной точки зрения, как
выглядит мысль.
Марк мутнел лицом и сквозь зубы цедил - "двести девять реакций...
структурные переходы, объемная система связей..." Полуправда
казалась ему кощунством, оскорблением великого явления, хуже всякой
выдумки. Он сам себе противен становился за эти убогие слова,
выдающие ужасающее непонимание! К тому же выплеснуть все это чужаку
и дилетанту! Словно раскрыть случайному прохожему семейную трагедию.
Как объяснить не понимающему современных азов головоломный путь от
простого разложения на ощущения, символы, через химию и голографию,
до прозрачности понимания? Ну, не полной, конечно, но хотя бы как в
детских часиках: крутятся колесики за прозрачной задней стенкой,
дергаются рычажки, вздрагивает лежащая на боку пружинка, источник
движения... Он вспомнил, как впервые увидел вырезанное сердце
лягушки, лежащее на плоском стеклышке, как оно силилось
приподняться, опадало, и снова... Свой ужас он помнил. И все же,
чуда нет, есть сложность!
Снова выпал снег, ветер пронизывал лодыжки, из-под зернистого
покрова выглядывали бурые листья, на рябине мотались увесистые
пурпурные гроздья... река бурлит, чернеет...
- А мы рябиновки припасем, - радуется Аркадий, - у меня на самом дне
приятели, наши люди.
Рассеянное и мягкое проглядывало в нем сквозь грубую оболочку. Мысль
старика, не зная логических границ, неслась бурным потоком, идеи,
одна за другой, выпархивали голубками, но из-за худосочности далеко
не улетали.
 - Он по строению своему не ученый, - решил юноша, - а ты-то сам?..

 - Я - конечно! - тут же ответил он себе. - Я-то - да!
- Вы обещали рассказать про Ипполита, - напомнил ему Аркадий.
3
Его встретил на пороге среднего роста блондинчик со стертыми чертами
лица и глубокими глазницами, из которых струилось нечто мутно-синее,
расплывчатое, воздушно-водянистое... Тонкогубый со страшным
неподвижным лицом человечек, он жалил мгновенно и тут же улыбался,
задумчиво и ласково. Глеб его боялся - еще отравит или нашлет
порчу... Он воду в графине заговаривал прямо на заседаниях, где
каждого видно перед зеленым сукном - и близко не подходил, а вода
заряжена, хлебнувшие несли такой бред... Он и диссертацию свою
зарядил, одурманил оппонентов. Теперь он консультант в спорных
случаях, когда, к примеру, требовали от науки - был ли сглаз или не
было сглаза... Ипполит обнюхивал и тут же давал ответ.
Когда-то привели его к Глебу, изможденного, взъерошенного, словно
кота из проруби вытащили; пригрей доктора, говорят, скоро уедет.
Ипполит отряхнулся, оправился, ездил... Глеб вздыхал, но исправно
платил командировочные. Потом поймали доктора где-то в Африке - влез
не в то окно, был выслан, на этот раз застрял в Институте
окончательно, пришлось отсиживаться в глухомани. Несколько лет пил
горькую - заграница была заказана ему - потом осмотрелся, почитал
газеты, и придумал себе дело.
Ученик его Федор, вернее, Теодор, был старше Ипполита лет на
тридцать, австрийский коммунист, приехал когда-то строить мир
восходящего солнца, и здесь, отсидев много лет за мечту, имел время
подумать о жизни. Он сам пришел к давно известной идее, что есть
неземная сила, которая несет нам жизнь и все прочее, что с ней
связано. Помимо политики он был фотографом, о науке мало что знал,
но Ипполиту фотограф, ох, как был нужен, и он взял старика. Тот,
сброшенный с высот коммунизма в бездны, в тайны, охотно прилепился к
новому учителю. Ипполит благосклонно принимает восхищение
престарелого узника совести -" мой ученик..." Для начала он его
трахнул гипнозом. Теодора уговаривать не надо - вмиг окоченел,
застыл тонким костлявым мостиком меж двух широко расставленных
стульев, и по нему протопало стадо лабораторных девиц со всего
крыла, от бухгалтерии до верхних секретных лабораторий.
4
Зачем им Марк, им Штейн был нужен, их постоянный гонитель и
мучитель. Шульц редко на люди вылезал, не от мира сего, а Штейн
развлекался - не уставал клевать проходимцев в темечко, легко,
играючи, весело, и ни на какие уговоры и заговоры не поддается! Они
ему заряженную воду подсунули, а он, видите ли, воду не пьет; тогда
кофе отравили еще в зернах плюс подстраховались, заговорили
кофемолку - и снова никакого действия! Узнали, какие журналы читает,
пропитали каждую страничку страшным полем, от которого, Теодор
утверждал, тряся седой бородкой - "крыс умерл..." - и опять
безрезультатно. Подговорили тогда одну из девиц, предварительно
напичкав враждебными полями, отдаться знаменитости. Штейн клюнул,
однако, отведав коньяка, девица стала невменяемой, и потом не могла
вспомнить, передала ли смертоносный заряд или рассеяла при интимных
обстоятельствах... Не удалось, а Штейн постоянно наносил удары,
писал академикам, не совсем свихнувшимся от безделья и новых веяний.
Ипполита начали теснить... Тут силы, стоящие за ним, сделали знак
ручкой - хоть и проштрафился, а наш человек. Глеб поддакнул, Штейн
узнал и призадумался... И вдруг умирает главный обожатель
космических тем, поля моментально ослабли, силы уравнялись. Ипполит
на время притих, а потом снова обнаглел, стал вылезать с намеками,
астрологическими прогнозами, смутными, но угрожающими... Но Штейна
опасался за язык и связи, искал к нему пути и в тыл заходящие
тропинки.
5
Они перед Марком раскинули фотографии чудес - широким веером. Но к
чуду предрасположенность надо иметь. Марк молча и весьма скептически
рассматривал. Ипполит, увидев, что ни смутные видения на фоне
городских пейзажей, ни парящие в воздухе предметы и тела не
развлекают гордого юношу, тут же перестроился. Люблю это слово, оно
мне о чем-то полузабытом напоминает... Перегруппировался, и говорит
- "я вам сам продемонстрирую..." Другое дело - опыт, Марк
приготовился смотреть внимательно, чтобы эти наперсточники его не
провели.
Ловкий щелчок пальцами - и осветился небольшой круглый столик,
покрытый грубой тканью, на нем перевернутое блюдечко. Фокусник
напыжился, кивнул - тут же подскочил Теодор-ассистент и бережно снял
блюдце. Марк увидел большую рублевую монету со знакомым профилем,
успел подумать -"уже не в ходу..." и от удивления дрогнул - монета
неровными скачками перемещалась по скатерти.
- Никаких ниточек, веревочек, все натурель... - торжествующе
проблеял старый коммунист. Марк провел рукой над столом - ничего,
заглянул вниз - и там чисто... Ипполит в стойке охотничьей собаки
делал неровные пассы и, захлебываясь, бормотал. Монета ползла к
краю. Чародей занервничал, повысил голос, в уголках рта показалась
пена. Несколько поспешно Теодор схватил блюдце и накрыл монету
-"маэстро устал..."
Уселись в кресла, начался прощупывающий разговор - что я вам, что вы
мне... Марк, еще не очнувшись от удивления, согласился выступить на
семинаре, даже не подумав, куда вступает, он такие тонкости не
замечал. В обмен добился многого - ему отдали два приборчика,
необходимых для ежедневной работы. Причины щедрости юноша не понял.
Ипполит же считал обмен сказочно удачным - упомянуть при случае, что
Штейн, в лице своего ученика, опыт одобрил - вот это да!.. Марк,
окрыленный удачей, нагруженный - дали ему в придачу всяких трубочек
и колбочек - вышел, эти двое, стоя в дверях, приветливо махали ему
руками, пока он не дошел до поворота.
Дверь закрылась, и тут же была заперта, блюдце сняли, монету
перевернули. Она оказалась хорошо выполненной подделкой из легкой
фольги. Под этой крышечкой сидел, растерянно шевеля усами, поджарый
рыжий тараканишко - "что-то не так, господа?.."
- Теодор, - холодно сказал Ипполит, - опять дебила подсунул, чуть не
угробил все дело. Убей и выбери послушного.
6
Марк шел, к радости примешивалась досада - не разоблачил! К тому же
он смутно начал понимать: выступать в этой компании не следует. А
что не вывел на чистую воду... так ведь ничего бы не дали! Истинная
наука потерпела бы урон. К тому же, понятно, что фокус. Нет, ты
приспособленец, разве истина не дороже? А работать как? Такое
надувательство долго не протянет, лопнет само, не стоит терять
время, впереди большие дела. И все-таки... Так он себя корил и
убеждал, было неприятно, смутно на душе, вернее, где-то за грудиной,
и под ложечкой.
... Магнит! Нет, материал немагнитный... Полая доска, моторчик?..
Монету надо было поднять, дурак! Он кинулся обратно, но приятная
тяжесть в руках остановила. Эх! он медленно пошел в свою сторону,
постепенно преодолевая стыд. Он должен был простить себе
беспринципность, на это требовалось время.
7
Проживший нелегкую жизнь, Теодор убивать не любил. Он легким толчком
сбросил таракана на пол, дал ему шанс, и задумчиво наблюдал, как
усатая тварь суетливо рыщет по гладкому линолеуму. Не найдя укрытия,
зверь рискнул и изо всех сил бросился в угол. Ипполит медлил.
Таракан, наконец, нашел трещину, вполз в нее и скрылся. Теодор
демонстративно топнул, имитируя убийство. Он не мог понять, зачем
было показывать мальчику рекламный опыт, когда можно
продемонстрировать истинное парение... Учитель чрезмерно скромен.
- Нужно двух? трех? - цепко мыслил Ипполит, - нет, получится как в
басне, тараканы не договариваются. Это не покажешь Шульцу, тем
более, Штейну... Пора на пришельцев переходить, там все наглядней,
эффектней.
8
- Когда человечество начиналось, все было чудо, - говорил Аркадий
как-то вечером, - пришла наука и начала теснить чудеса, ведь, если
понятно, как устроено, то вроде бы и чуда нет. В конце концов
останется незатронутым один вопрос - кто устроил это... и зачем?..

Он, как всегда, то ли шутил, то ли всерьез, легкомысленная личность.

- Чтобы узнать все-все, нужен новый акт творения, причем гласный,
наглядный, с полным освещением в прессе, с культурным толкованием.
Вот как только с мыслями быть, не знаю... Недавно у меня родилась
одна, значит, творение совершилось? Мысли ведь не соберешь из
бессмысленных частей.
- Вы удивительно мудрите, - раздраженно говорит Марк, - надо с
элементарного начинать, с примитивного ощущения. Идти от него, нигде
не отрываясь от химии, от структуры, идти, идти...
- Знаю, знаю, - без энтузиазма ответил Аркадий, - я шучу. Путь
правильный и единственный, но процесс, говорят, бесконечен, никто
всю картину не охватит. Чувствуешь себя в ряду ползущих из большого
мрака в чуть меньший мрак. Научное постижение - своего рода
истерический паралич: хотим знать, как двигаем ногами, но ведь уже
знаем, если движемся.
- Вы вечно передергиваете, - вскипел Марк, - многое делаем, не
осознавая, в этом сложность. Словно посадили за машину, сунули в
руки рычаг - "дави на газ!", а все остальное само по себе!
- Ну, ну... - примирительно сказал старик, - я и сам так думаю...
кроме как иногда... Как, по-вашему, живут миллионы - без знания,
впустую, что ли?
- Мне их жаль, - подумав, признался юноша, - в их жизни есть
какое-то содержание, но нет, я думаю, света. Строительство жизни
необходимо: мы должны придавать ей направление и смысл.
Однако, как говаривал мой приятель, не все так просто. Мы зависим от
каких-то ничтожных генов и первых детских впечатлений. Ярый
сторонник внутреннего строительства и совершенства, Марк с
изумлением и страхом наблюдал, как проявляются в нем
непозволительные черты, страхи, сомнения... "Это живет во мне дух
отца, которого я почти не помню, его Жизненная Сила... - так он
думал порой, - отсюда моя неустойчивость, излишняя
впечатлительность... Хочется жить с ощущением покоя под ложечкой,
будто носишь в себе теплый мирок, непродуваемую ветром
сердцевину..."
Получил наследство, вот и разбирайся... Понемногу из сундучка
вылезало такое, чего он видеть не желал, имея свое представление о
высоком и достойном.
9
- Не стоило ходить туда... Впрочем, что теперь жалеть... - Штейн,
вздохнув, сделал неопределенное движение рукой. еврейский жест, в
котором отчаяние сочетается с пониманием комизма положения. - Купили
вас на дешевый фокус. Какая-нибудь мушка под монетой.
Марк был потрясен - муха! Он-то думал - моторчик, электроника.
Штейн усмехнулся - "чем проще, тем убойней действует..." И стал
рассказывать о каком-то колдуне в Сибири, который обижал цветы, рвал
их и ругал громким голосом; при этом другие, находящиеся в комнате
растения, возмущались, переставали отделять нектар, отворачивались
от обидчика или стремились ужалить, а если обида казалась им
смертельной, то засыхали рядом с замученным цветком.
- Разум - чужеродная субстанция, - закончил рассказ Штейн. - Стоит
расслабиться, и летим в полный мрак.
- Как много слабых людей, - задумчиво сказал Марк, - хотят быть
обманутыми, и тут же находятся жулики.
- Не так все просто, - ответил ему наставник, - мы сами себя
обмануть готовы.



10
Как-то в те дни он, ради канцелярской мелочи, забежал к Зиленчику, и
угодил на праздник. Старичок сиял:
- Вчера все изменилось к лучшему! - Что же произошло? - спросил
Марк.
- Во-первых, починили дверь...
Выдавленная дверь никак не влияла на планы и возможности
завоевателей: пока владелец находился у себя, никто не смел и
приблизиться, мы же не дикари! Однако сам факт ремонта показался
Зиленчику добрым знаком. С утра явились два угрюмых алкаша, жаждущих
опохмелки, с ними третий, трезвый невысокий старик, он поставил на
пол деревянный ящик с инструментами - "чинить будем?"
- Будем, будем! - ученый в восторге.
Плотник приступил, двое за спиной молча наблюдали. Теплота и
необычность картины ремонта на краю огромного разрушения умилили
Зиленчика - "смотри-ка, нашли время, силы, значит, все восстановим,
все еще будет..." - он даже всплакнул, отойдя в укромный уголок...
Дверь вставили в проем, починили, для крепости набили красивую
планку, лакированную, и зачем-то привинтили две прочные стальные
петли, хотя ученый не просил об этом и довольствовался врезным
замком.
- Во-вторых, вызывал Глеб.
И не только подал руку, правда, не глядя, но и простил, заверил, что
ничего случайного и непредвиденного не планируется. Кончилось
непрерывное ожидание погрома, как наивный Зиленчик называл
выселение, можно спокойно посидеть, почитать, подумать...
11
Марк ушел  и нескоро узнал продолжение истории. А было так.
Зиленчик в своей каморке ликовал, наконец, прекратились его страхи.
Он решил отметить событие. Постелил на стол салфетку, заварил в
крошечном чайничке крепкого свежего чаю, обычно он довольствовался
испитым до розовой бледности, достал из тумбочки хлеб, любимое сало
- правоверным он не был, ведь ученый, черт возьми! - и баночку
тщательно охраняемого меда, он прятал его в самую глубину, чтобы
наглые молодые люди не позаимствовали, пока он выбегал в туалет.
Подготовив все к трапезе, он спокойно отправился в теплую светлую
кабинку, не спеша пообщался с лю