тается робкими
вопросами прощупать глубину падения, рыла безмолвствуют. Его вводят,
ящики вскрыты. Настучали!.. Предъявляют накладные - "где это? это?"

- Не знаю.
- Скажете в другом месте.
Он другого места боится, наслышан, авантюрист, но нежный человек,
неподготовленный - Глеб вечно за спиной.
- Кому звонили?.. ха-ха...
И он понимает, что наделал. История нешуточная, валюта, миллионы...
"Вышка" обеспечена! Попал в невыгодную фазу, неудачную полосу - лет
пять тому назад и не заметили бы, а, может, похвалили бы?.. Топят!
Нашлись люди, помогли случаю!
Он больше не может. Слишком велик перепад - от антикварных обоев,
зеркал с амурами, приемов у японского посла, журфиксов... кстати,
что это?.. бесконечных дам - к холодному ящику?.. Зачем тянуть! Он
просится в туалет. Его провожают до кабинки, строго-настрого - "не
запирать!" Но он же выдумщик, золотые руки - снимает с крючка
цепочку для слива, обматывает вокруг шеи, и оба конца на тот же
крючок, благо бачок на высоте, чугун, старинная конструкция,
надежная, как ленинградский блокадный утюг. Ноги сами подкосились, и
хлынула вода, омывая пожелтевший в мелких трещинках фаянс...
Часовой, обманутый звуками работающей техники, выждал время,
необходимое для натягивания штанов, потом, не на шутку разозлясь,
рванул дверь. Поздно, обвиняемый устранился от дачи показаний.
5
Именно в тот самый день... Это потом мы говорим "именно", а тогда
был обычный день - до пяти, а дальше затмение. На солнце, якобы,
ляжет тень луны, такая плотная, что ни единого лучика не пропустит.
"Вранье," - говорила женщина, продавшая Аркадию картошку. Она уже не
верила в крокодила, который "солнце проглотил", но поверить в тень
тоже не могла. Да и как тогда объяснишь ветерок смятения и ужаса,
который проносится над затихшим пейзажем, и пойми, попробуй, почему
звери, знающие ночь, не находят себе места, деревья недовольно
трясут лохматыми головами, вода в реке грозит выплеснуться на
берег... я уж не говорю о морях и океанах, которые слишком далеко от
нас.
Утром этого дня Марк зашел к Шульцу. У того дверь и окна очерчены
мелом, помечены киноварью и суриком, по углам перья, птичьи лапы,
черепки, на столах старинные манометры и ареометры, сами что-то
пишут, чертят... Маэстро, в глубоком кресле, обитом черной кожей, с
пуговками, превратился в совершеннейший скелет. В комнате нет многих
предметов, знакомых Марку - часов с мигающим котом, гравюры с
чертями работы эстонского мастера, статуэтки Вольтера с вечной
ухмылкой, большой чугунной чернильницы, которую, сплетничали, сам
Лютер подарил Шульцу...
- Самое дорогое - уже там... - Шульц показал усталым пальцем на
небо, - и мне пора.
Как можно погрузиться в такой мрак, - подумал Марк. - Сплошной бред,
- он говорит Аркадию, пережевывая пшенную кашу, - ему наплевать, как
на самом деле.
 - На самом деле?.. - Аркадий усмехается. - Что это значит? Человеку
наврали, что у него рак, он взял да помер...
 - Аркадий... - Марку плохо спалось ночью, снова мать со своим
неизменным - "ты чем занимаешься?.." - Аркадий Львович, не мне вам
объяснять: мы делим мир на то, что есть или может быть, поскольку не
противоречит законам... и другое, что презирает закон и логику. Надо
выбирать, на какой вы стороне.
И тут же подумал - "лицемер, не живешь ни там, ни здесь".
6
Наступило пять часов. У Аркадия не просто стеклышко, а телескоп с
дымчатым фильтром. Они устроились у окна, навели трубу на бешеное
пламя, ограниченное сферой, тоже колдовство, шутил Аркадий, не
понимающий квантовых основ. Мысли лезли в голову Марку дурные,
беспорядочные, он был возбужден, чего-то ждал, с ним давно такого не
было.
Началось. Тень в точный час и миг оказалась на месте, пошла
наползать, стало страшно: вроде бы маленькое пятнышко надвигается на
небольшой кружок, но чувствуется - они велики, а мы, хотя можем
пальцем прикрыть, чтобы не видеть - малы, малы...
Как солнце ни лохматилось, ни упиралось - вставало на дыбы,
извергало пламя - суровая тень побеждала. Сначала чуть потускнело в
воздухе, поскучнело; первым потерпел поражение цвет, света еще
хватало... Неестественно быстро сгустились сумерки... Но и это еще
что... Подумаешь, невидаль... Когда же остался узкий серпик, подобие
молодой луны, но бесконечно старый и усталый, то возникло недоумение
- разве такое возможно? Что за, скажите на милость, игра? Мы не
игрушки, чтобы с нами так шутить - включим, выключим... Такие
события нас не устраивают, мы света хотим!..
Наконец, слабый лучик исчез, на месте огня засветился едва заметный
обруч, вот и он погас, земля в замешательстве остановилась.
7
- Смотрите, - Аркадий снова прильнул к трубе, предложив Марку
боковую трубку. Тот ощупью нашел ее, глянул - на месте солнца что-то
было, дыра или выпуклость на ровной тверди.
- Сколько еще? - хрипло спросил Марк.
- Минута.
Вдруг не появится... Его охватил темный ужас, в начальный момент
деланный, а дальше вышел из повиновения, затопил берега. Знание, что
солнце появится, жило в нем само по себе, и страх - сам по себе,
разрастался как вампир в темном подъезде.
"Я знаю, - он думал, - это луна. Всего лишь тень, бесплотное
подобие. Однако поражает театральность зрелища, как будто
спектакль... или показательная казнь, для устрашения?.. Знание не
помогает - я боюсь. Что-то вне меня оказалось огромно, ужасно,
поражает решительностью действий, неуклонностью... как бы ни хотел,
отменить не могу, как, к примеру, могу признать недействительным сон
- и забыть его, оставшись в дневной жизни. Теперь меня вытесняют из
этой, дневной, говорят, вы не главный здесь, хотим - и лишим вас
света...
Тут с неожиданной стороны вспыхнул лучик, первая надежда, что все
только шутка или репетиция сил. Дальше было спокойно и не интересно.
Аркадий доглядел, а Марк уже сидел в углу и молчал. Он думал.
8
- Гениально придумано, - рассуждал Аркадий, дожевывая омлет, - как
бы специально для нас событие, а на деле что?.. Сколько времени она,
луна, бродила в пустоте, не попадая на нашу линию - туда- сюда?..
Получается, события-то никакого, вернее, всегда пожалуйста... если
можешь выбрать место. А мы, из кресел, привинченных к полу, -
глазеем... Сшибка нескольких случайностей, и случайные зрители,
застигнутые явлением.
- Это ужасно, - с горечью сказал Марк. - Как отличить случайность от
выбора? Жизнь кажется хаосом, игрой посторонних для меня сил. В
науке все-таки своя линия имеется.
- За определенность плати ограниченностью.
Марк не стал спорить, сомнения давно одолевали его. - Что теперь
будет с Глебом? - он решил сменить тему.
- Думаю, упадет в очередной раз, в санаторной глуши соберется с
мыслями, с силами, придумает план, явится - и победит.
- А если случай вмешается?
 - В каждой игре свой риск.
- Я не люблю игры, - высокомерно сказал Марк.
- Не слишком ли вы серьезны, это равносильно фронту без тыла.
Их болтовня была прервана реальным событием - сгорел телевизор. Как
раз выступал политик, про которого говорили -" что он сегодня против
себя выкинет?.." И он, действительно, преподнес пилюлю: лицо
налилось кровью, стал косноязычен, как предыдущий паралитик, и вдруг
затараторил дискантом.
- Сейчас его удар хватит, - предположил Марк, плохо понимающий
коварство техники. Аркадий же, почуяв недоброе, схватил отвертку и
приступил к механическим потрохам, раскинутым на полочке рядом с
обнаженной трубкой. "Ах, ты, падла..." - бормотал старик,
лихорадочно подкручивая многочисленные винты... Изображение
приобрело малиновый оттенок, налитые кровью уши не предвещали ничего
хорошего, затем оратор побледнел и растаял в дымке. Экран наполнился
белым пламенем, глухо загудело, треснуло, зазвенело - и наступила
темнота.
- Всему приходит конец, - изрек Аркадий очередную банальность. -
Зато теперь я спокойно объясню вам, как опасно быть серьезным.




Глава третья
            1
Теперь, если его спрашивали - "как дела?", он уже не отвечал как
раньше -"ничего", а только - "никак". Счастливчик, а вечно недоволен
- так о нем говорили. И, действительно, по здешним понятиям ему
везло - сделал важную работу, втерся в первые ряды, якшается с самим
Штейном... Но покоя не было в нем, наоборот, с годами беспокойство
усиливалось - "И что, это все?" - он спрашивал себя. Главные вопросы
оставались неразрешенными, а мудрости примириться с этим по-прежнему
не было. Он больной, уже говорили, здоровый не станет так себя
мучить.
- Отчего бы вам не записать все это? - спросил Аркадий, выслушав
язвительный отчет Марка об институтских хитросплетениях. Старик
шаманил над варевом из овощных очисток, подзаборной зелени и двух
мелко раздробленных котлет, которые ухватил по ветеранскому пайку.
Он называл суп "молодежным". - Довольно ядовито получится.
- Писать? Зачем? - удивился Марк. Писанина не казалась ему почтенным
занятием, несмотря на молодость, построенную на книгах. А, может,
именно потому?. - Плавание в тумане, ловля блох в темноте. Результат
- банальность: любовь, ненависть, страх... Что я - я? могу нового
сказать? Я и не жил.
- Опять вы со своей фундаментальностью... - скривился Аркадий. - А
что же вы делаете, если не живете? Все будет новое - все!..
- Эти "хобби" не для меня.
Аркадий пожал плечами и приступил к разливанию супа по тарелкам. Еда
заняла их и отвлекла от высоких тем.
2
Нет, нельзя сказать, что пропал его интерес к делу, но рядом с
интересом поселилось равнодушие, и даже отчаяние: никчемная жизнь
грозила ему из темного угла, а он больше всего боялся пустой жизни.
Оттого ему часто становилось тошно, душно, в тридцать пять он не мог
смириться с тем, что оказался обычным человеком. Он раскрывал журнал
и видел: модные пиджаки удаляются, шикарный английский рокот уже за
углом... "сделано, сделано" звенели ему колокольчики по утрам, но и
это его все меньше волновало - "пусть... надоело бежать по общей
дорожке..." Но позволить себе остаться на обочине, ни с чем... как
Аркадий, которого выкинули за борт жизни? Самому?.. Ему не простила
бы мать, и Мартин, конечно, тоже.
Как-то они основательно надрались с Аркадием... Ну, можно ли было
представить в начале! Старик, захмелев, завел свою любимую песню:
- Мы вольные птицы, пора, брат, пора
 - Туда где, туда где, туда где, туда
 - Когда где, когда где, когда где, когда
 - Всегда где, всегда где,  всегда где,  всегда
.......................................
 - А не надоела ли тебе моя рожа? - Марк сам себе надоел.
 - Не-е, ты мне кое-кого напоминаешь... Я тоже был идиот.
 - Я сам себе надоел, понимаешь?.. Устал от себя.
- Ты еще молодой, нельзя так говорить, дело-то интересное у тебя.
- Дело-то, конечно, ничего... Я сам себе не интересен стал.
- Главное - живи, тогда все еще можно починить.
В тот вечер у них была "шрапнель" - солдатская каша, банка отличного
майонеза и много хлеба. Старик всегда беспокоился - "хватит ли
хлеба?" Его хватило, и до глубокой ночи они, спотыкаясь, вели
сердечный разговор. Вышли на балкончик, что повис над оврагом.
Звезды лупили с высоты бешеным светом. "Бывает осенью, - сказал
старик, - а луны, этой плутовки, не надо". Он свет луны считал
зловещим, в лунные ночи стонал, кряхтел, вставал раз двадцать, жадно
сосал носик чайника, сплевывая заваренную траву.
Марк, как пришел к себе, лег, так все перед ним поплыло; он устроил
голову повыше и в такой позе исчез. Очнулся поздно, идти некуда, на
душе пусто. Лежал и думал, что же происходит с ним, почему его
стройные планы рассыпаются, жизнь сворачивает на обочину, а из него
самого прет что-то непредвиденное, непредсказуемое - он начинает
ненавидеть день, ясность - и самого себя.
3
- Вы хотя бы самому себе верите? - спросил его как-то утром Аркадий.
Они схватились по поводу неопознанных объектов. Старик доказывал,
что наблюдают: идея ласковой опеки со стороны неземных служб
сомкнулась в нем со вполне земным опытом.
- Не нужно им приборов - и так слышат, видят, даже в темноте.
Такого рода прозрения посещали Аркадия периодически, с интервалами в
несколько месяцев. Марк не мог поверить в болезнь, искренно считая,
что стоит только развеять заблуждение, как против истины никто не
устоит.
- Вы это всерьез?
 - Странный вопрос, я никогда не играю в прятки с истиной, это она
со мной играет, - высокопарно ответил Аркадий, и добавил:
- Насчет слежки... Я кожей чувствую!
 С этим спорить было невозможно, Марк замолчал.
 - Послушайте, - сказал ему Аркадий через пару дней, - почему бы нам
в воскресенье не пройтись?
 - Что-то случилось?
 - Ничего не случилось, - раздраженно ответил старик, - там можно не
спеша обо всем поговорить.
Он плотно завесил окна в комнате - "чтобы из леса не
подсмотрели...". Марк заикнулся об экономической стороне и что
техника не позволяет. "Дозволяет, дозволя-я-ет..." - с жуткой
уверенностью тянул Аркадий, а потом объявил, что подсматривать можно
не только через окна, а также используя электропроводку и
водопроводные трубы. "Про волноводы слыхали?.." Он перерезал все
провода, наглухо прикрутил краны.
Надо ждать просветления, решил Марк, а пока приходилось сидеть в
темноте, разговаривать шепотом и слушать бесконечные лагерные байки.

В воскресенье утром старик натянул дубовой твердости валенки,
намертво вколоченные в ярко-зеленые галоши, на лицо надвинул щиток
из оргстекла, чтобы не вдыхать напрямую морозный воздух, поверх
телогрейки напялил что-то вроде длинного брезентового плаща.
Плащ-палатка - решил Марк, всю жизнь бежавший от военкома как черт
от ладана - "вообще-то годен, но к службе - никак нет..." Он до сих
пор с трепетом вспоминал старуху, горбунью из особого отдела - "мы
вас возьмем..." - и отчаянные попытки мухи отбояриться от паука.
4
Они пошли по длинной заснеженной дороге, потом по узкой тропиночке,
где снег то держит навесу, то ухнешь по колено, мимо черных
деревенских заборов, вялого лая собак, нерешительных дымков, что
замерли столбиками, сливаясь с наседающим на землю сумраком...
Прошли деревню, стали спускаться в долину реки, и где-то на середине
спуска - Марк уже чертыхался, ботиночки сдавали - перед ними
оказалась вросшая в землю избушка. Два окна, у стены узкая
скамейка... Старик молча возился с замком, Марк с изумлением
наблюдал за ним - столько лет скрывал! Дверь бесшумно распахнулась,
словно упала внутрь, открывая черную дыру.
 - Входите.
Марк нагнулся, чтобы не задеть головой, хотя был скромного роста. Из
крошечных сеней прошли в комнатенку, единственную в этой халупе.
Аркадий вытащил из щели между бревнами коробок, чиркнул, поджег
толстую фиолетовую свечу, что торчала посредине блюдца на большом
круглом столе. Здесь же лежали кипы старых газет и с десяток яблок,
хорошо сохранившихся. Ну, и холод, не подумал - почувствовал кожей
Марк. Свет пламени перебил слабое свечение дня, возникли тени.
Половину помещения занимала печь, в углу топчан, у стола два стула,
перед окном разваленное кресло.
- Чей дом? - как бы небрежно спросил Марк.
- Мой.
5
Когда его выгонят из города... Он был уверен, что вытурят -
р-разберутся в очередной раз, наведут порядок... или придерутся к
бесчинствам в квартире, запахам, телевизионным помехам... Он всегда
готовился. А здесь блаженствовал, хотя понимал, что смешно - никуда
не скроешься.
- Здесь нет микрофонов, - гордо сказал он. - Сейчас печь растопим.

Засуетился, все у него под рукой, и минут через десять пахнуло
теплом. Аркадий поставил кочергу в угол, вытер слезящийся глаз.
- Притащусь сюда, когда дело дойдет, вползу и лягу. Не хочу похорон,
одно притворство. Издохну спокойно, а весной будет красивая мумия. Я
в другую жизнь не верю, не может нам быть другой, если здесь такую
устроили.
- Я бы так не смог... - подумал Марк, - хочется, чтобы заслуги
признали, пусть над остывшим телом, чтобы запомнили. Ерундой себя
тешу, а живу бесчувственно, бессознательно...
- Я был у Марата, - сказал Аркадий, вытирая клеенку.
6
Марк знал, что старик передал какие-то образцы корифею по части
точности. Он завидовал Марату, его обстоятельности, непоколебимой
вере в факты, цифры, тому, как тот любовно поглаживает графики,
вычерченные умелой рукой, верит каждому изгибу, вкусно показывает...
Не то, что Марк - мимоходом, стесняясь - кривули на клочках, может
так, может наоборот...
- И что?
- Я обычный маленький пачкун, к тому же старый и неисправимый.
Аркадий сказал это спокойно, даже без горечи в голосе.
- Так и сказал? - изумился Марк.
- Он мне все объяснил. Никаких чудес. Наука защитила свои устои от
маленького грязнули. А так убедительно было, черт! Оказывается,
проволочка устала.
- Марат технарь, пусть мастер, но страшно узкий. Спросите его об
общих делах, он даже не мычит, он дебил! - Марк должен был
поддержать Аркадия. - К тому же, каждый день под градусом.
- Он уже год как "завязал", строгает диссертацию, хочет жениться. Не
спорьте, я пачкун. Может, все мы такие - мечтатели, бездельники и
пачкуны... Но это меня не утешает. Ладно, давайте пить чай. Хату я
вам завещаю.
Аркадий заварил не жалея, чай вязал рот. - Я понял, - с непонятным
воодушевлением говорил он, - всю жизнь пролежал в окопе, как солдат,
а оказалось - канава, рядом тракт, голоса, мир, кто-то катит по
асфальту, весело там, смешно... Убил полвека, десятилетия жил
бесполезно... К тому же от меня не останется ни строчки! Что же это
все было, зачем? Я не оправдываюсь, не нуждаюсь в утешении, нет...
но как объяснить назначение устройства, износившегося от бесплодных
усилий?!.. Возможно, если есть Он, то Им движет стремление придать
всей системе дополнительную устойчивость путем многократного
дублирования частей? То есть, я - своего рода запасная часть. К
примеру, я и Глеб. Не Глеб, так я, не я, так он... Какова
кровожадность, вот сво-о-лочь! Какая такая великая цель! По образу и
подобию, видите ли... Сплошное лицемерие! А ведь говорил... или
ученики наврали?.. - что смысл в любви ко всем нам... Мой смысл был
в любви к истине. Вам, конечно, знакомо это неуемное тянущее под
ложечкой чувство - недостаточности, незаполненности, недотянутости
какой-то, когда ворочается червь познания, он ненасытен, этот
червяк... А истина ко мне даже не прикоснулась! Она объективная,
говорите, она общая, незыблемая, несомненная для всех? Пусть
растакая, а мне не нужна! Жизнь-то моя не общая! Не объективная!
Кому она понятна, кроме меня, и то... Из тюремной пыли соткана, из
подозрений, страстей, заблуждений... еще несколько мгновений... И
все?.. Нет, это удивительно! Я ничего не понял, вот сижу и вижу -
ну, ничегошеньки! - Аркадий всплеснул руками, чувство юмора
вернулось к нему. - Зачем Богу такие неудачники! Я давно-о-о
догадывался - он или бессердечный злодей, или не всесилен, его
действия ошибками пестрят.
7
Марк слушал, и думал о своем. Ему ясно было, что он погибает, вместе
с этим беднягой, ничуть не лучше его... лишается уважения тех
немногих, кто стоял за спиной, к кому он обращался в трудные минуты
- мать, Мартин... Он становится никем, теряет облик, расплывается
туманным пятном - и вынужден искать новую опору, уже ни на кого не
полагаясь, никому не веря...
- Как выпал в первый раз этот чертов осадок, я с ума сошел, потерял
бдительность, - с жаром продолжал старик. - Представляете -
прозрачный раствор, и я добавляю... ну, чуть-чуть, и тут, понимаешь,
из ничего... Будто щель в пространстве прорезалась, невидимая - и
посыпался снег, снежок, и это все чистейшие кристаллы, они плывут,
поворачиваются, переливаются... С ума сойти... Что это, что? Откуда
взялось, что там было насыщено-пересыщено, и вдруг разразилось?..
Оказывается, совсем другое вещество, а то, что искал, притеснял
вопросами, припирал к стенке, допрашивал с пристрастием - оно-то
усмехнулось, махнуло хвостиком, уплыло в глубину, снова неуловимо,
снова не знаю, что, где... Кого оно подставило вместо себя
неряшливому глазу? Ошибка, видите ли, в кислотности, проволочка
устала... Тут не ошибка - явление произошло, ну, пусть не то, не то,
сам знаю - не то!
Марк с жалостью воспринимал этот восторженный и безграмотный лепет,
купился