которые
заставляют   совсем   по-другому   оценить   взаимоотношения   грабителя   и
ограбленного? Безусловно так - почти всегда. Правда ли, что  при  ограблении
частных  домов,  когда  подозрение  неизбежно  падает   на   слуг,   невинно
заподозренный всем поведением и повадкой бывает так похож на виновного,  что
и  опытный  сыщик  должен  выносить  свое  суждение  очень  осторожно?   Да,
несомненно. При таких обстоятельствах обычно нет ничего  обманчивей  первого
впечатления. Когда в общественных увеселительных местах  вор  узнает  сыщика
или же сыщик вора -  хотя  ранее  они  были  друг  другу  незнакомы,  -  что
позволяет им распознать друг друга? Должно быть, при  любом  переодевании  в
человеке все же ощущается, что он невнимателен к происходящему вокруг и  что
пришел он сюда не повеселиться, а ради своей особой цели? Совершенно верно -
так и узнают. Разумно или бессмысленно  верить  тем  версиям  о  похождениях
воров, какие слагаются по собственным их рассказам в тюрьмах, исправительных
домах или где-нибудь еще? Вообще говоря, нет ничего более нелепого.  Ложь  -
их привычка и промысел; они всегда - даже когда не ждут от  этого  выгоды  и
когда им не к чему вас обольщать, - скорей соврут, чем скажут правду.
     От этих тем мы незаметно переходим к самым  знаменитым  и  страшным  из
крупных преступлений, совершенных за последние пятнадцать  -  двадцать  лет.
Перед нами люди, принимавшие участие в раскрытии чуть ли  не  всех  убийств,
вплоть до совсем недавнего, и в преследовании и поимке убийц. Один из  наших
гостей сумел нагнать пароход с переселенцами и взойти на его борт,  полагая,
что с ним отплыла из Англии преступница - та, что недавно повешена в Лондоне
за убийство. Мы узнали от него, что пассажиров не оповестили о его задании и
они, должно быть, по сей час ничего не подозревают о том; что он сошел  вниз
с капитаном, державшим фонарь - по- тому что было темно и в  третьем  классе
морская болезнь всех уложила в  койки,  -  завязал  разговор  с  тою  миссис
Мэннинг, которая в самом деле оказалась на борту, насчет ее багажа, и не без
труда добился от нее, чтобы она подняла голову и повернулась лицом к  свету.
Убедившись, что это не та, кого он разыскивает, он спокойно пересел  обратно
на правительственный катер, стоявший борт о борт с пароходом, и поплыл домой
с добытыми сведениями.
     Когда мы исчерпали и эту тему, занявшую в нашей беседе изрядное  время,
двое-трое поднялись со стульев, пошептались с  сержантом  Уитчемом  и  снова
уселись. Сержант Уитчем наклонился немного вперед и, упершись обеими  руками
в колени, скромно повел такую речь:
     - Мои товарищи по службе просят меня  рассказать  маленькую  историю  о
том, как я захватил Томпсона, по прозванию  "Улюлю".  Не  след  бы  человеку
рассказывать о том, что он сделал сам; но все же, так как со мной никого  не
было и, стало быть, кроме меня, некому об этом рассказать, попробую, если не
возражаете, сделать это, как могу.
     Мы  заверяем  сержанта  Уитчема,  что  он  очень  нас  обяжет,  и   все
располагаются слушать с большим интересом и вниманием.
     - Томпсон-Улюлю, - говорит сержант Уитчем, чуть смочив губы  грогом,  -
Томпсон-Улюлю был знаменитый конокрад, барышник и  плут.  Томпсон  вместе  с
одним жуликом, работавшим с  ним  от  случая  к  случаю,  вытянул  у  одного
деревенского жителя кругленькую сумму под тем предлогом, что устроит его  на
должность - старая уловка! - а потом попал в полицейскую газету из-за лошади
- лошади, которую он увел в Хартфордшире. Я должен был выследить Томпсона и,
для начала,  понятно,  решил  выяснить,  где  он  пребывает.  Жена  Томпсона
проживала с маленькой дочкой в Челси *. Зная, что Томпсон в отъезде, я  стал
караулить возле дома, особенно по утрам, когда приносят почту, полагая,  что
Томпсон, по всей вероятности, переписывается с женой. И верно, однажды утром
приходит почтальон и сдает письмо у дверей  миссис  Томпсон.  Открывает  ему
маленькая девочка, принимает письмо. Мы не всегда полагаемся на почтальонов,
хотя в почтовых конторах чиновники всегда очень к нам обязательны. Почтальон
же - тот может и помочь, а может и нет, как когда. Как бы  там  ни  было,  я
перехожу улицу и говорю почтальону, после того как он сдал письмо:
     - Доброе утро, как поживаете?
     - Спасибо, как вы? - отвечает он.
     - Вы только что доставили письмо миссис Томпсон?
     - Да, доставил.
     - А не приметили вы случаем, какой на нем был штемпель?
     - Нет, - говорит, - не приметил.
     - Вот что, - говорю я, - буду я с вами  откровенен.  Я  веду  небольшую
торговлишку и отпустил Томпсону кое-что в кредит; и не могу я того стерпеть,
чтоб это у меня за ним пропало. Я знаю, что у него завелись деньги, и  знаю,
что он в отъезде, и если бы вы мне сказали, какой на письме штемпель, я  был
бы вам очень обязан, вы бы очень этим  одолжили  мелкого  торговца,  который
разорится, если понесет потерю.
     - Хорошо, - говорит он, - но, право же, я  не  посмотрел  на  штемпель.
Знаю только, что в письмо были вложены деньги - по-моему, соверен.
     Для меня этого было довольно, потому что я, конечно,  знал,  что,  если
Томпсон послал жене  деньги,  она,  наверно,  напишет  Томпсону  с  обратной
почтой,  чтобы  подтвердить  получение.  Так   что   я   сказал   почтальону
"благодарю-де вас" и остался стоять на страже.  Было  за  полдень,  когда  я
увидел, как девочка  вышла.  Я,  конечно,  пошел  за  ней.  Она  забежала  в
писчебумажную лавочку, и мне нет нужды вам говорить, что  я  подглядывал  за
нею в окно. Она купила почтовой бумаги, конвертов  и  перо.  Я  подумал  про
себя: "Идет как по маслу!" - проследил за нею до  дому,  а  сам,  уж  будьте
уверены, не ушел, так как знал, что миссис Томпсон пишет письмо своему Улюлю
и что письмо вот-вот сдадут на  почту.  Примерно  через  час  девочка  вышла
опять, на этот раз с письмом в руке. Я подошел и стал  ей  что-то  говорить,
неважно, что; но адрес мне подглядеть не удалось,  потому  что  она  держала
письмо печатью кверху. Однако же я приметил, что на оборотной стороне письма
было то, что мы называем "поцелуйчиком" - капля сургуча около  печати,  -  и
опять, вы сами понимаете, для меня этого было довольно. Я проследил, как она
сдавала письмо, подождал, когда она ушла, потом зашел в  контору  и  сказал,
что мне нужен начальник. Когда он вышел ко мне, я ему сказал,  что  я,  мол,
офицер  сыскной  полиции;  что  только  что  сюда  было   сдано   письмо   с
"поцелуйчиком" для человека, которого я разыскиваю; а чего я от  вас  прошу?
только одного, чтобы вы мне разрешили посмотреть, куда  оно  адресовано.  Он
был очень любезен - вынул целую кучу писем из ящика под оконцем, рассыпал их
по конторке обратной стороной кверху - и вот  среди  них  нашлось  то  самое
письмо с поцелуйчиком.  На  конверте  значилось:  "Мистеру  Томасу  Пиджону,
Почтовая контора в Б..., до востребования". В тот же вечер поехал я в Б... (
от Лондона - сто двадцать миль, или около того). На другое утро, спозаранку,
я отправился на почту; повидался с  чиновником,  в  чьем  ведении  было  это
отделение; сказал ему, кто я такой; и что моя задача - выследить, кто придет
за письмом для мистера Пиджона. Он был со мной очень вежлив  и  сказал,  что
"вам-де будет оказано всяческое наше содействие; вы можете подождать внутри,
в конторе; а мы позаботимся дать  вам  знать,  когда  кто-нибудь  придет  за
письмом". Ну хорошо, я жду три дня и уже начинаю  думать,  что  никто  и  не
придет. Наконец клерк мне шепнул:
     - Эге! Сыщик! Тут кто-то пришел за письмом!
     - Задержите его на минутку, - сказал я, а сам  вышел  с  заднего  хода,
обежал кругом и стал перед конторой. Тут я увидел молодого паренька, по виду
конюха, державшего лошадь за поводья  -  поводья-то  натянулись  через  весь
тротуар, пока он ждал у почтовой конторы, чтобы ему подали в оконце  письмо.
Я стал похлопывать лошадь и всякое такое.
     - А ведь это, - говорю я пареньку, - кобыла мистера Джонса!
     - Нет, не его.
     - Нет? - говорю я. - Очень она похожа на кобылу мистера Джонса!
     - А все-таки она не мистера Джонса кобыла, - говорит он, - она  мистера
такого-то, из "Щита Варвика".
     Вскочил и был таков - вместе с письмом! Нанял я коляску,  взобрался  на
козлы и так быстро покатил вслед за ним, что я въезжаю  во  двор  при  "Щите
Варвика" в одни ворота, а  он  тут  же  в  другие.  Зашел  я  в  буфет,  где
прислуживала молодая женщина, и спросил стакан грогу. Тотчас же входит и  он
и вручает ей письмо. Она бегло взглянула и, ничего не сказав, сунула  письмо
за зеркало над каминной полкой. Что тут делать дальше?
     Прикидывал я и так и этак в уме, пока  пил  грог  (не  спуская  глаз  с
письма), но так ничего и не придумал. Попробовал снять комнату  в  доме,  но
шла конская ярмарка или что-то еще, и гостиница была  переполнена.  Пришлось
устраиваться на стороне, но я денька два то и  дело  захаживал  в  буфет,  и
письмо все лежало за зеркалом.  Наконец  надумал:  напишу-ка  я  сам  письмо
мистеру Пиджону и посмотрю, что из этого выйдет. Написал, сдал на почту,  но
только я нарочно поставил  на  адресе  вместо  "мистеру  Томасу  Пиджону"  -
"мистеру Джону Пиджону", посмотрим, думаю, что из этого  выйдет.  На  другое
утро (очень дождливое!), вижу, идет по улице почтальон, и я мигом в буфет  -
пока почтальон еще не дошел до "Щита Варвика". Входит и он с моим письмом.
     - Стоит у вас мистер Джон Пиджон?
     - Нет... А впрочем,  подождите,  -  говорит  девушка  и  достает  из-за
зеркала письмо. - Нет, - говорит она, - это Томасу,  и  он  тоже  у  нас  не
стоит. Не окажете ли вы мне любезность снести это на  почту,  на  улице  так
мокро!
     Почтальон  сказал  "можно!",  она  вложила  письмо  в  другой  конверт,
надписала, подала. Он сунул письмо в шляпу и пошел.
     Я без труда разглядел  новый  адрес.  На  конверте  значилось  "мистеру
Томасу Пиджону, Почтовая контора, Р..., Нортгемптоншир, до востребования". Я
немедленно двинулся в Р...; сказал там на почте то же, что и в Б...; и опять
пришлось мне ждать три дня, пока кто-то  явился.  Наконец  приезжает  другой
парень верхом на лошади.
     - Нет ли писем для мистера Томаса Пиджона?
     - А вы откуда?
     - Из Новой гостиницы, близ  Р..."  Письмо  подают,  а  тот  в  галоп  и
ускакал. Я порасспросил насчет  Новой  гостиницы  под  Р...,  и,  когда  мне
сказали, что это уединенное строение, что-то вроде заезжего двора,  и  стоит
оно милях в двух от станции, я подумал: "Поеду и  погляжу".  Все  оказалось,
как мне описывали, и я зашел  поразведать,  что  и  как.  Хозяйка  сидела  в
распивочной, и я попробовал завязать с ней  разговор;  спрашиваю,  как  идут
дела, заговариваю о погоде, сыро, мол, и все такое, когда в открытую дверь я
увидел в соседнем помещении - то ли гостиная, то ли кухня, -  сидят  у  огня
трое мужчин; и один из  них,  если  судить  по  данному  мне  описанию,  сам
Томпсон-Улюлю!
     Я вхожу, подсаживаюсь к ним, стараюсь завести приятный разговор, но они
оробели... приумолкли... косятся на меня,  переглядываются  уж  как  угодно,
только не любезно. Примерился я к  ним,  и  убедившись,  что  они  все  трое
крепкие ребята, каждый крупнее меня, да приняв еще в соображенье, что вид  у
них неласковый... что дом стоит  на  отлете...  до  железной  дороги  -  две
мили... что надвигается ночь, - я решил, что не худо мне будет глотнуть  для
храбрости грогу. Итак, я заказал себе стаканчик - и пока я сидел  у  огня  и
попивал, Томпсон встал и вышел.
     Тут еще та была трудность, что я не мог сказать  наверняка,  впрямь  ли
это Томпсон, потому что я его до тех пор в глаза не видал; и нужно мне  было
вполне удостовериться, что это он и есть. Так или иначе, а ничего теперь  не
оставалось, как последовать за ним и брать быка за рога.  Я  настиг  его  во
дворе, где он разговаривал с  хозяйкой.  Впоследствии  выяснилось,  что  его
разыскивал за что-то еще полицейский офицер из Нортгемптона и, зная, что тот
офицер (как и я) рябой, он и принял меня за него.  Как  я  уже  сказал,  он,
когда я подошел, стоял во дворе и разговаривал с  хозяйкой.  Я  положил  ему
руку на плечо - вот так - и сказал:
     - Томпсон-Улюлю, бросьте! Я вас знаю. Я сыщик из Лондона, и я беру  вас
под стражу за уголовное дело!
     - А плевал я на вас! - говорит Улюлю.
     Мы вернулись в дом, и два его товарища стали громко возмущаться, и  вид
их, смею вас уверить, мне не нравился.
     - Отпустите человека. Что вы собираетесь с ним делать?
     - Я вам скажу, что я собираюсь с ним делать. Я  собираюсь  отвезти  его
сегодня вечером в Лондон - и не быть мне живу, если я его не отвезу.  Я  тут
не один, как вы, может быть, воображаете. Займитесь каждый своим делом и  не
суйтесь. Так оно для вас же будет лучше,  потому  что  я  отлично  знаю  вас
обоих.
     Я их в жизни не видел и слыхом о них не слыхал, но  выпад  удался:  они
присмирели и держались в  стороне,  покуда  Томпсон  собирался  в  путь.  Я,
однако, подумал про себя, что они,  чего  доброго,  нагонят  нас  на  темной
дороге и попытаются отбить Томпсона; и я сказал хозяйке:
     - Кто у вас тут есть из мужской прислуги, миссис?
     - А никого, мы мужской прислуги не держим, - говорит она сердито.
     - Но есть же у вас, полагаю, конюх?
     - Да, конюх у нас есть.
     - Позовите его.
     Приходит молодой парень с лохматой головой.
     - Помогите-ка мне, - говорю, - молодой  человек.  Я  -  офицер  сыскной
полиции, из Лондона. Этого человека зовут Томпсон. Я его взял под стражу  за
уголовное дело. Мне нужно отвезти его к железной дороге, на станцию.  Именем
королевы приказываю вам ехать с нами; и заметьте, друг мой, если вы откажете
мне  в  помощи,  вы  наделаете  себе  таких  хлопот,  что  и  сами  того  не
представляете!
     Вряд ли когда-нибудь вы видели, чтобы человек сильнее вылупил глаза.
     - Ну, Томпсон, поехали! - говорю я.
     Но когда я вынул наручники, Томпсон закричал:
     - Нет! Только не это! Этого я не стерплю! Я тихо поеду с вами, но  этих
штук я носить не желаю!
     - Томпсон-Улюлю, - говорю, - я буду  по-хорошему  с  вами,  если  и  вы
поведете себя по-хорошему. Дайте мне честное слово, что вы мирно поедете  со
мной, и я не стану надевать на вас наручники.
     - Согласен, - говорит Томпсон. - Только наперед я выпью стакан бренди.
     - Я и сам не прочь, - сказал я.
     - Дайте и нам по стакану, хозяюшка, - сказали два  его  товарища,  -  и
черт вас возьми, констебль, вы позволите вашему  подручному  тоже  промочить
горло, а?
     Я  разрешил,  и  все  мы  выпили  вкруговую,  а  потом  мы  с   конюхом
благополучно отвезли Улюлю на станцию, и я в тот же  вечер  доставил  его  в
Лондон. Впоследствии его оправдали за недостатком  улик;  и,  насколько  мне
известно, он всегда меня нахваливает и говорит,  что  я  лучший  человек  на
свете.
     Когда сыщик под гул одобрения закончил рассказ,  инспектор  Уилд  важно
затянулся, посмотрел в упор на хозяина дома и начал так:
     - Неплохую штуку отколол я с  Файки,  тем  самым,  которого  судили  за
подделку акций Юго-Западной железной дороги, совсем  на  днях.  А  как  было
дело? Могу рассказать.
     По моим сведениям этот Файки с братом имели фабрику в  тех  вон  местах
(он указал куда-то через реку в  сторону  Сэррея  *),  и  они  там  покупали
подержанные экипажи. И вот, после нескольких  безуспешных  попыток  схватить
его другими  способами,  я  написал  ему  письмо  за  вымышленной  подписью,
сообщая, что могу предложить ему для покупки лошадь и фаэтон;  и  что  я  на
следующий день приеду к нему, чтобы он  мог  посмотреть  товар,  а  в  цене,
добавил я, мы сойдемся, продается за бесценок. Затем мы  со  Строу  пошли  к
одному моему знакомому, который держит конюшни и дает  напрокат  лошадей,  и
взяли мы у него на один день фаэтончик - прямо-таки шикарный выезд!  Поехали
мы,  значит,  туда,  прихватив  еще  одного  моего  товарища  (не  из  наших
сотрудников);  и,  оставив  товарища  близ  трактира  в  фаэтоне,  чтоб   он
присмотрел за лошадью, мы пошли на фабрику - там же неподалеку.  На  фабрике
мы увидели за работой несколько крепких  молодцов.  Посмотрели  мы  на  них,
соразмерили мысленно наши силы, и стало мне ясно, что  провести  такое  дело
тут на месте и пробовать  нечего.  Их  было  слишком  много.  Надо  выманить
голубчика за дверь.
     - Мистер Файки, - спрашиваю, - дома?
     - Нет, ушел.
     - А скоро ждете его домой?
     - Да не так чтоб скоро.
     - Н-да! Ну, а брат его дома?
     - Я его брат.
     - Вот как неудачно-то вышло... Я ему вчера написал,  сообщил  ему,  что
есть у меня на продажу лошадка с фаэтоном, и я не поленился,  прикатил  сюда
на этой самой лошадке, а брата вашего нет дома.
     - Да, его нет дома. Вам не трудно будет заглянуть в другой раз?
     - Да нет, никак не могу. Мне надобно продать - вот оно в  чем  дело;  и
откладывать я не могу. Может быть, вы его разыщете?
     Сперва он сказал, что это никак не возможно, потом, что,  право-де,  он
не знает, а потом, что пойдет попробует. Так, в  конце  концов  он  поднялся
наверх, где был у них вроде как бы чердачок, и вот сходит вниз сам  Файки  в
жилете, без сюртука.
     - Ну, - говорит он, - дело у вас, как видно, срочное.
     - Да, - говорю, - очень срочное, и вы сами увидите, продаем по  дешевке
- прямо за бесценок!
     - Мне сейчас не так уж нужна упряжка, - говорит он, - но все-таки,  где
она у вас?
     - Да пожалуйста, - говорю я, - тут рядом и стоит. Сходите посмотрите.
     Он ничего не  заподозрил,  и  мы  пошли.  И  тут  сразу  же  получилась
неприятность: когда мой товарищ  попробовал  прокатиться  по  дороге,  чтобы
показать лошадку на рыси (а править лошадьми он не умел - правил  как  малый
ребенок), лошадь понесла. В жизни не видал я такой скачки!
     Когда лошадь отскакала свое и фаэтон стал, Файки обошел  его  и  так  и
этак с видом знатока. Я тоже.
     - Видите, сэр, - говорю я. - Фаэтончик самый подходящий.
     - Да, неплох, - говорит он.
     - Еще бы! - говорю я. - А лошадка какова! (Я вижу, он смотрит на нее.)
     - Ей нет и восьми! - добавил я, оглаживая ее передние ноги.
     (Честное слово, нет на свете человека, который бы меньше  знал  толк  в
лошадях, чем я, но я слышал, как мой приятель, у которого мы взяли  напрокат
фаэтон, говорил, что лошадке восемь лет, вот я и сказал с  понимающим  видом
"нет и восьми".)
     - Нет восьми? - переспросил он.
     - Нет и восьми, - говорю я.
     - Отлично, - говорит он. - Сколько же вы просите за все?
     - Чтоб не торговаться, моя первая и последняя цена за весь  комплект  -
двадцать пять фунтов!
     - Очень дешево, - говорит он и смотрит на меня.
     - А то нет? - отвечаю я. - Я же вам сказал,  отдаем  за  бесценок!  Так
вот, чтобы попусту не болтать, мне надо поскорее сбыть, потому и цена такая.
Я и  дальше  пойду  вам  навстречу:  можете  уплатить  мне  сейчас  половину
наличными, а на остальное нацарапаете мне расписку.
     - Это что-то очень дешево, - говорит он опять.
     - Еще бы не дешево! - говорю я. - Садитесь и испробуйте сами,  и  -  по
рукам! Давайте прокачу!
     И что же вы думаете - залезает он в фаэтон,  мы  тоже,  и  покатили  по
дороге. Я ведь должен был показать его  одному  железнодорожному  служащему,
которого мы посадили у окна в трактире, чтобы он его  нам  опознал.  Но  тот
растерялся и не мог сказать, он это или не он - а по какой причине? Могу вам
объяснить: хитрец, понимаете ли, сбрил усы.
     - Славная лошадка, - говорит он, - рысистая; и фаэтон легок на ходу.
     - На этот счет можете не сомневаться, - говорю я. -  А  теперь,  мистер
Файки, поведу я с вами дело напрямик, чтобы вам не тратить время зря.  Я  не
кто иной, как инспектор Уилд, и вы арестованы.
     - Нет, вы шутите? - говорит он.
     - Отнюдь не шучу.
     - Так сгореть мне на месте, - говорит Файки, - если это  не  преск