ть свое счастье.
     - Ах, так, Кобс! - говорит он. - Хочу верить, что вы его найдете.
     Ну, коридорный может меня заверить - да и заверил,  приложив  к  голове
сапожную щетку и как бы отдавая честь в  соответствии  со  своей  теперешней
профессией, - что он все еще не нашел своего счастья.
     Так  вот,  сэр!  Коридорный  покинул  "Вязы",  когда  срок  его  службы
кончился, мистер Гарри уехал к старой леди в Йорк, а старая леди была готова
вырвать все зубы у себя изо рта (будь у нее зубы) ради своего внука, так она
его обожала. И что же сделал этот младенец - а младенцем  вы  вполне  можете
его назвать и будете правы, - что же он сделал? Да сбежал от старой леди  со
своей Норой и отправился в Гретна-Грин жениться!
     Да, сэр, коридорный служил вот в этом самом "Остролисте" (он  несколько
раз уходил отсюда, ища места получше, но по той или  другой  причине  всегда
возвращался), как вдруг в один прекрасный летний  день  подъезжает  почтовая
карета, а из кареты выходят наши ребятишки. Кондуктор и говорит хозяину:
     - Не могу понять, кто они такие эти  маленькие  пассажиры;  но  молодой
джентльмен сказал, что их обоих надо везти сюда.
     Молодой джентльмен выходит; помогает выйти  своей  леди;  дает  на  чай
кондуктору и говорит нашему хозяину:
     - Мы будем  здесь  ночевать.  Отведите  нам  гостиную  и  две  спальни.
Отбивные котлеты и вишневый пудинг на двоих! - И  тут  он  берет  под  ручку
девочку в небесно-голубой мантильке и входит в дом смелей смелого.
     Коридорный предоставляет мне  судить,  до  чего  были  удивлены  все  в
гостинице, когда эти малютки одни,  без  старших,  поднимались  наверх  и  в
особенности когда он, коридорный, уже увидевший детей, хотя они его  еще  не
видели, сообщил хозяину свое  мнение  насчет  той  экспедиции,  которую  они
предприняли.
     - Кобс, - говорит хозяин, - если так, придется мне отправиться в Йорк и
успокоить их родственников. А тебе придется их сторожить и развлекать,  пока
я не вернусь. Но, прежде чем мне за это  браться,  Кобс,  надо  тебе  самому
убедиться, правильно ты догадался или нет.
     - Слушаю сэр, - говорит Кобс, - будет сделано сию минуту.
     И вот коридорный идет  наверх  и  видит,  что  мистер  Гарри  сидит  на
грома-аднейшем диване (а диван и так-то большой был, но в сравнении с  этими
крошками казался Великой Уэйрской кроватью * ) и вытирает  глаза  мисс  Норе
своим платком. Ножонки их, конечно, не доставали до пола, и коридорный прямо
не в силах выразить, до чего маленькими казались ребятишки.
     - Это Кобс! Это Кобс! - кричит мистер Гарри, подбегает к коридорному  и
хватает его за руку.
     Мисс Нора подбегает к нему с другой стороны, тоже хватает его за  руку,
и оба прыгают от радости.
     - Я видел, как вы выходили из кареты, сэр, -  говорит  Кобс,  -  и  мне
показалось, будто это вы. Потом я решил, что не ошибся - узнал вас по  росту
и по фигуре... По какому делу вы едете, сэр?.. По брачному?
     - Мы хотим обвенчаться в  Гретна-Грин,  Кобс,  -  отвечает  мальчик.  -
Потому  мы  и  убежали.  Нора  немножко  приуныла,  Кобс,  но   теперь   она
развеселится, раз мы узнали, что вы нам друг.
     - Благодарю вас, сэр, и благодарю вас, мисс, за ваше доброе мнение  обо
мне, - говорит Кобс. - У вас есть с собой багаж, сэр?
     Быть может, я поверю коридорному, если он даст мне свое честное  слово,
что маленькая леди взяла с собой зонтик, флакон с нюхательной солью, полтора
круглых ломтика  поджаренного  хлеба  с  маслом,  восемь  мятных  лепешек  и
головную щетку - на  вид  совсем  кукольную.  Джентльмен  вез  ярдов  десять
веревки, ножик, три-четыре листа почтовой бумаги, сложенных в несколько раз,
апельсин и фарфоровую именную кружку.
     - Как вы намерены поступить, сэр? - спрашивает Кобс.
     -  Утром  уехать,  -  отвечает  мальчик  (храбрый  он  был   прямо   на
удивление!), - и завтра обвенчаться.
     - Отлично, сэр! -говорит Кобс. - Вы согласны, сэр, чтобы я  сопровождал
вас?
     Когда Кобс сказал это, дети снова запрыгали от радости и закричали:
     - О да, да, Кобс! Да!
     - Так вот, сэр, - говорит Кобс, - простите, если я  осмелюсь  высказать
свое мнение, но вот что я вам посоветую. Я знаю одну лошадку,  сэр,  которую
можно запрячь в фаэтон, - а фаэтон взять напрокат, -  и  эта  лошадка  очень
быстро довезет вас и миссис Гарри Уолмерс-младшую до места  (причем  я  буду
сидеть за кучера, если разрешите). Я не вполне уверен, сэр, что эта  лошадка
будет свободна завтра, но если бы даже вам пришлось прождать до послезавтра,
стоит все-таки взять именно ее. Что касается счетика, сэр, то если даже  все
деньги у вас выйдут, не беспокойтесь: я совладелец этой гостиницы, так  могу
и подождать с оплатой.
     Коридорный уверяет меня, что, когда они  захлопали  в  ладоши  и  снова
запрыгали от радости, называя его "Добрый Кобс!" и "Милый  Кобс!",  а  потом
потянулись  друг  к  другу  через   него   и   поцеловались   от   восторга,
переполнившего их доверчивые сердечки, он решил,  что  поступает  как  самый
подлый негодяй - до того совестно ему было обманывать их.
     - Не нужно ли вам  чего-нибудь,  сэр?  -  спрашивает  Кобс,  до  смерти
стыдясь самого себя.
     - После обеда нам хотелось бы пирожных, - отвечает мистер Гарри, сложив
руки на груди, выставив вперед ногу и глядя  в  лицо  Кобсу,  -  и  еще  два
яблока... и варенья. К обеду подайте нам сухарной водицы. Хотя Нора привыкла
пить поллафитника смородинной наливки за десертом - и я тоже.
     - Я закажу все это в буфете, сэр, - говорит Кобс и уходит.
     Коридорный и сейчас уверен, как был уверен тогда, что он лучше сразился
бы с хозяином в бокс, лишь бы не вступать с ним в заговор,  и  что  он  всем
сердцем желал, чтобы нашлось где-нибудь  такое  немыслимое  место,  где  эти
малютки могли бы заключить немыслимый брак и потом веки вечные  наслаждаться
немыслимым счастьем. Однако все это было  невозможно,  поэтому  он  выполнил
приказание хозяина, и хозяин спустя полчаса уехал в Йорк.
     Коридорный удивляется, до какой степени все женщины в  доме  -  все  до
одной, замужние и незамужние, - полюбили этого мальчика, когда  узнали,  что
он затеял. Коридорный еле удерживал их, - ведь они уже готовы были броситься
в комнату и расцеловать мистера Гарри. Они с риском для жизни взбирались  на
что попало, лишь бы взглянуть на него через стекло в двери. Они толпились  у
замочной скважины. Они были без ума от него и его смелости.
     Вечером коридорный пошел  взглянуть,  что  поделывает  беглая  парочка.
Джентльмен сидел на скамье в оконной нише, поддерживая обеими руками леди. А
у нее слезы текли по щечкам,  и  она  лежала  очень  усталая  и  полусонная,
склонив головку на его плечо.
     - Миссис Гарри Уолмерс-младшая устала, сэр? - спрашивает Кобс.
     - Да, она утомилась, Кобс, - ведь она не привыкла  уезжать  из  дому  и
теперь опять приуныла. Кобс, как вы думаете, не могли  бы  вы  принести  нам
яблоко по-норфолкски?..
     - Простите, сэр, - говорит Кобс. - Что вы изволили...
     - Печеное яблоко по-норфолкски, наверное, подкрепит ее,  Кобс.  Она  их
очень любит.
     Коридорный пошел заказать это подкрепляющее средство,  и  когда  принес
его, джентльмен подал яблоко леди, потом принялся кормить  ее  с  ложечки  и
немного отведал сам, так как леди совсем засыпала и была довольно сердита.
     - Как вы думаете, сэр, - говорит Кобс, -  не  пора  ли  взять  свечу  и
отправиться на покой?
     Джентльмен согласился с ним, и тут горничная стала  первая  подниматься
по огромной лестнице, леди в небесно-голубой мантильке последовала за ней  в
сопровождении галантного джентльмена, и  когда  они  подошли  к  ее  дверям,
джентльмен поцеловал ее и удалился в свои покои, а коридорный тихонько запер
за ним дверь на ключ.
     Наутро во время завтрака коридорный еще острее почувствовал,  какой  он
низкий обманщик, когда дети (они еще с вечера заказали кипяток с  молоком  и
сахаром, гренки и смородинное желе) спрашивали его  насчет  лошадки.  Он  не
прочь признаться мне, что с трудом мог смотреть в лицо этим  крошкам,  зная,
какой он отъявленный лжец. Однако он, как  троянец,  продолжал  рассказывать
всякие небылицы про лошадку. Он сообщил детям,  что,  к  несчастью,  лошадка
подстрижена лишь наполовину и в таком виде ее нельзя запрягать, так как  это
ей вредно. Но к вечеру ее, конечно, подстригут, а завтра в восемь часов утра
подадут фаэтон. Сидя здесь, в  моей  комнате,  и  вспоминая  обо  всей  этой
истории, коридорный полагает, что миссис  Гарри  Уолмерс-младшая  как  будто
начала сдавать. Перед сном ей не завили  волос,  а  сама  она  не  умела  их
расчесывать, и когда они падали ей на глаза, это ее  смущало.  Но  ничто  не
смущало мистера Гарри. За завтраком он держал свою чашку и  уплетал  желе  с
таким видом, точно был не самим собой, а своим отцом.
     Коридорный предполагает, что  после  завтрака  они  принялись  рисовать
солдатиков, - во всяком случае, ему известно, что множество  таких  рисунков
потом нашлось в камине, и все солдаты на них были изображены  верхом.  Позже
мистер Гарри позвонил в колокольчик - удивительно, до чего  хорошо  держался
этот мальчик! - и спросил бодрым тоном:
     - Кобс, тут поблизости есть хорошие места для прогулок?
     - Да, сэр, - ответил Кобс. - Тут есть, например, Дорожка Любви.
     - Ну вас совсем, Кобс! - Мальчик так именно и выразился. - Вы шутите!
     - Простите, сэр, - возразил Кобс.  -  тут  одна  дорожка  действительно
называется Дорожкой Любви. Гулять по ней очень приятно, и я почту  за  честь
показать ее вам и миссис Гарри Уолмерс-младшей.
     - Нора, милочка моя, - сказал мистер Гарри, -  это  прелюбопытно.  Нам,
право, стоит посмотреть Дорожку Любви. Наденьте шляпку, душенька моя  милая,
и пойдемте туда с Кобсом.
     Коридорный  предоставляет  мне  самому  судить,   каким   подлецом   он
чувствовал себя, когда на прогулке эти малыши объявили ему, что решили, если
он будет у них старшим садовником, платить ему две тысячи гиней в год за то,
что он им такой верный друг. В эту минуту коридорному хотелось, чтобы  земля
разверзлась у него под ногами и поглотила его, - так стыдно ему было,  когда
сияющие глазки детей доверчиво смотрели на него. Итак, сэр, он по  мере  сил
постарался перевести разговор на другую тему и повел детей по Дорожке  Любви
на заливные луга, где мистер Гарри чуть  было  не  утонул,  добывая  водяную
лилию для Норы - ведь этот мальчик ничего не боялся... Ну, вот, сэр, наконец
они устали до смерти. Все вокруг было для них так ново и незнакомо, что  они
совершенно выбились из сил. И тут они улеглись на берег, поросший ромашками,
совсем как "Дети в лесу", или лучше сказать - на лугу, и заснули.
     Коридорный не знает (быть может, я знаю?),  но  ничего,  это  не  имеет
ровно никакого значения, - не знает, почему он  чуть  не  разревелся,  когда
поглядел, как эти прелестные ребятишки спят на  травке  в  тихий,  солнечный
день и, наверно, даже сейчас не видят  таких  радужных  снов,  какие  видели
наяву. Но, господи! Как подумаешь о себе - чем ты сам-то занимался чуть не с
колыбели, и до чего ты ничтожный человек, и почему всегда получается, что  у
тебя есть только "вчера" да "завтра", а "сегодня" для тебя не  существует  -
так даже как-то чудно делается!
     Так вот, сэр,  они,  наконец,  проснулись,  и  тут  коридорный  кое-что
подметил, а именно - что миссис  Гарри  Уолмерс-младшая  не  в  духе.  Когда
мистер Гарри обнял ее за талию, она сказала, что  он  ей  "так  надоел!",  а
когда он сказал:  "Нора,  майская  луна  моя,  разве  ваш  Гарри  может  вам
надоесть?", она ответила: "Да, и я хочу домой!"
     Вареная курица и пудинг из хлеба с  маслом  несколько  оживили  ее,  но
коридорный должен  сознаться  мне  по  секрету,  что  не  худо  было  бы  ей
внимательней прислушиваться к голосу любви и не  так  самозабвенно  уплетать
смородину. Тем не менее мистер Гарри  держался  хорошо,  и  его  благородное
сердце было по-прежнему  полно  любви.  В  сумерках  миссис  Уолмерс  совсем
осовела  и  расплакалась.  Поэтому   миссис   Уолмерс   ушла   спать   рано,
по-вчерашнему, и мистер Гарри последовал ее примеру.
     Часов в одиннадцать -  двенадцать  ночи  хозяин  возвращается  домой  в
наемной карете вместе с мистером Уолмерсом и какой-то пожилой леди.  Мистера
Уолмерса вся эта история как будто забавляет, но вместе с тем  лицо  у  него
очень серьезное, и вот он говорит нашей хозяйке:
     - Мы перед вами в большом долгу, сударыня, за то, что вы так заботились
о наших детишках, и никогда  не  сможем  вознаградить  вас  по  заслугам.  А
теперь, сударыня, скажите, пожалуйста, где мой мальчик?
     Наша хозяйка отвечает:
     - За милым мальчиком  присматривает  Крбс,  сэр.  Кобс,  проведи  их  в
сороковой!
     Тут мистер Уолмерс говорит Кобсу:
     - А, Кобс, очень рад видеть вас! Я догадался, что вы здесь!
     А Кобс говорит на это:
     - Да, сэр. Ваш покорный слуга, сэр.
     Быть может, мне странно будет это слышать, но коридорный уверяет  меня,
что, когда он поднимался по лестнице, сердце у него стучало как молоток.
     - Простите, сэр, - говорит  Кобс,  отпирая  дверь,  -  надеюсь,  вы  не
прогневаетесь на мистера Гарри. Ведь мистер Гарри прекрасный мальчик, сэр, и
впоследствии вы будете им гордиться.
     По словам коридорного, он в эту минуту  был  настроен  так  решительно,
что,  вздумай  отец  прекрасного  мальчика  ему  противоречить,  коридорный,
наверно, дал бы ему затрещину, а там будь что будет.
     Но мистер Уолмерс сказал только:
     - Нет, Кобс, не бойтесь, друг мой. Благодарю вас!
     И тут он входит в комнату, потому что дверь уже открыли.
     Коридорный тоже входит со свечой в руке и видит,  как  мистер  Уолмерс,
подойдя к кровати, тихонько нагибается и целует личико спящего. Потом  стоит
и с минуту смотрит на него, удивительно похожий на мальчика (говорят, он сам
когда-то увез миссис Уолмерс); потом осторожно трясет его за плечико:
     - Гарри, милый мой мальчик! Гарри!
     Мистер Гарри вскакивает и смотрит на него. Смотрит и на  Кобса.  И  так
развито было в этом малыше чувство чести, что он  смотрит  на  Кобса,  желая
убедиться, не повредил ли он чем-нибудь своему другу.
     - Я не сержусь, дитя мое. Я хочу только, чтобы  ты  оделся  и  вернулся
домой.
     - Хорошо, папа.
     Мистер  Гарри  быстро  одевается.  Когда  он  уже  почти  готов,  слезы
подступают у него к горлу и подступают все больше и больше, в то  время  как
он стоит и смотрит на отца, а отец  стоит  и  спокойно  смотрит  на  него  -
вылитый портрет своего сына.
     - Пожалуйста, нельзя ли... - до чего он был мужественный, этот ребенок,
и как он удерживал набегающие слезы! - Пожалуйста, милый папа...  нельзя  ли
мне перед отъездом... поцеловать Нору?
     - Можно, дитя мое.
     И вот отец берет мистера Гарри за руку, а коридорный  идет  впереди  со
свечой, и они входят во вторую спальню, где у кровати сидит пожилая леди,  а
бедная маленькая миссис Гарри Уолмерс-младшая  крепко  спит.  Отец  подносит
ребенка к подушке, а тот на мгновение прижимается личиком к  теплому  личику
бедняжки, ничего не  ведающей  маленькой  миссис  Гарри  Уолмерс-младшей,  и
тихонько притягивает его к себе - зрелище, столь трогательное для горничных,
которые заглядывают в дверь, что одна из них восклицает: "Как не  стыдно  их
разлучать!". Но эта горничная, как сообщает мне коридорный, была от  природы
мягкосердечна. Впрочем, ничего худого о ней сказать нельзя. Отнюдь нет.
     Коридорный говорит, что тем дело и кончилось. Мистер  Уолмерс  уехал  в
карете,  держа  мистера  Гарри  за  руку.  Пожилая  леди  и   миссис   Гарри
Уолмерс-младшая (впрочем, она так и  не  носила  этой  фамилии,  потому  что
впоследствии вышла замуж за какого-то капитана и умерла в Индии)  уехали  на
другой день. В заключение коридорный спрашивает меня, согласен ли  я  с  ним
вот в чем: во-первых, что не много найдется женихов и невест,  которые  были
бы и вполовину так невинны и простодушны, как эти дети; во-вторых, что  было
бы куда как хорошо для многих  женихов  и  невест,  если  бы  их  остановили
вовремя и вернули домой порознь.


ТРЕТЬЯ ВЕТКА

     Счет

     Снег шел целую неделю. Время это пролетело для меня так быстро,  что  я
усомнился бы в том, что прошла неделя, если бы на столе  у  меня  не  лежало
одно документальное доказательство.
     Дорогу расчистили уже накануне, а упомянутый документ был моим  счетом.
Он красноречиво свидетельствовал о том, что я ел, пил, грелся и  спал  среди
гостеприимных веток "Остролиста" целых семь дней и ночей.
     Вчера я решил переждать еще сутки, чтобы дорога хорошенько укаталась, -
эта отсрочка была мне нужна для завершения моей задачи.  Я  приказал,  чтобы
счет мой лежал на столе, а карета стояла у подъезда "завтра в  восемь  часов
вечера". И назавтра в восемь часов вечера я вложил свой  дорожный  пюпитр  в
кожаный футляр, заплатил по счету и  облачился  в  теплые  пальто  и  плащи.
Теперь мне, конечно, не хватило бы времени добавить замерзшую  слезу  к  тем
сосулькам, которые, несомненно, в изобилии висели на фермерском доме, где  я
впервые увидел Анджелу. Мне нужно было доехать до  Ливерпуля  по  кратчайшей
дороге, получить там свой  багаж  и  погрузиться  на  корабль.  Хлопот  было
немало, и я не мог терять ни часа.
     Я простился со всеми здешними моими друзьями  -  и,  пожалуй,  даже  на
время со  своей  застенчивостью  -  и  стоял  уже  с  полминуты  у  подъезда
гостиницы, пока конюх лишний раз обматывал веревкой мой чемодан, привязанный
наверху кареты,  как  вдруг  увидел  фонари,  движущиеся  по  направлению  к
"Остролисту". Дорогу так занесло снегом, что стука колес не было слышно,  но
все мы, стоя у подъезда, видели,  как  между  окаймлявшими  дорогу  снежными
сугробами к нам приближаются фонари, и притом очень быстро. Горничная тут же
догадалась, в чем дело, и крикнула конюху:
     - Том, они едут в Гретну!
     Конюх, зная, что женщины нюхом чуют  любую  свадьбу  и  тому  подобное,
помчался по двору с криком "Сменную четверню!", и вся гостиница сразу пришла
в движение.
     Мне было грустно, но интересно взглянуть на счастливца, который любит и
любим, и, вместо того чтобы отбыть немедленно, я стоял у подъезда гостиницы,
пока  к  ней  не  подъехали  беглецы.  Молодой  человек  с  живыми  глазами,
закутанный в плащ, выскочил из кареты так стремительно,  что  чуть  не  сбил
меня с ног. Он обернулся, чтобы извиниться, и - клянусь  небом!  -  это  был
Эдвин!
     - Чарли! - воскликнул он, отшатнувшись. - Силы небесные, что  ты  здесь
делаешь?
     - Эдвин! - воскликнул я, тоже отшатнувшись. - Силы небесные, а  ты  что
здесь делаешь?
     Но тут я ударил себя по лбу, и невыносимо  яркая  вспышка  сверкнула  у
меня перед глазами.
     Он втащил меня в маленькую приемную (где всегда теплился слабый огонек,
но не было кочерги, и где проезжие ждали, пока запрягут лошадей)  и,  закрыв
дверь, сказал:
     - Чарли, прости меня!
     - Эдвин! - отозвался я. - И тебе не стыдно? Ведь я любил ее так  нежно!
Ведь я так давно отдал ей свое сердце!
     Я больше не мог говорить.
     Моя горячность поразила его, но он имел жестокость сказать мне, что  не
думал, что я приму все это так близко к сердцу.
     Я посмотрел на него. Я уже не упрекал его. Но я смотрел на него.
     - Мой милый, милый Чарли, - продолжал он, - умоляю тебя, не  думай  обо
мне  дурно!  Я  знаю,  ты  имеешь  право   требовать   от   меня   полнейшей
откровенности, и, верь мне, я до сих пор всегда был с  тобой  откровенен.  Я
ненавижу скрытность. Это низкое свойство, и я не терплю его. Но  мы  с  моей
любимой скрывали все это ради тебя же самого!
     Он и его любимая! Это придало мне твердости.
     - Вы скрывали все это ради меня, сэр? - переспросил я,  удивляясь,  как
может он произносить подобные слова с таким честным, открытым лицом.
     -