ды.  И  брови,  округленные,
как два  лука,  над  этими  блестящими  глазами,  тоже  были  насурьмлены.
Королева играла в шахматы с сестрой. Генрих преклонил перед ней колено,  и
ему была протянута  рука  для  поцелуя.  Но  беседовать  они  не  могли  -
Мелисанда говорила только по-французски, на южном наречии, которого Генрих
не знал.
  Королева через толмача  сказала  Генриху,  что  ей  известно,  кто  он,
известно и о его близком родстве  с  германским  императором  и  королевой
Испании и что она желает сопровождать его при осмотре святынь Иерусалима.
  Итак, вскоре были поданы лошади для свиты, мул для королевы, и началось
паломничество к святым местам.  Королева  была  воплощением  любезности  и
радушия, однако чувствовалось, что  она  чем-то  встревожена  и  удручена.
Вальтер говорил утром Генриху: вероятно, ей угрожает  какая-то  опасность.
Балдуин, ее сын от покойного короля Фулько, третий носивший это имя (*90),
владел до сих пор лишь половиной королевства с городами Тиром  и  Актоном,
но теперь он будто бы собирается  пойти  на  Иерусалим  и  заставить  мать
уступить ему и другую половину. Сказывают, взял он в осаду замок  Мирабель
коннетабля Манассии и намерен вместе  с  храмовником  Гумфредом  де  Тори,
ближайшим своим советником, ударить на Иерусалим. В крепости готовились  к
обороне: коннетабль Манассия, граф Амальрик из Яффы  (*91)  -  второй  сын
королевы, Филипп из Набла и  кастелян  иерусалимской  крепости  Рогард  не
отходили от королевы, отдавая приказания  подъезжавшим  гонцам.  Близилась
буря.
  А королева с невозмутимым видом развлекала гостя, возила его по городу.
Поблизости  от  храма  Гроба  Господня   стоял   величественный,   недавно
построенный храм иоаннитов с красивой резьбой  на  порталах  и  множеством
колоколов. Потом они осмотрели священный пруд, побывали на Сионе в часовне
богоматери, где она однажды уснула, и почтили все эти святыни молитвами  и
возжиганием свеч  королева же иногда, по восточному обычаю, еще бросала на
огонь горсть фимиама, чтобы дым вознесся к небу вместе с молитвой.
  Затем подъехали к храму Гроба. Все спешились и с благочестивым трепетом
начали обходить одну за другой капеллы  -  вид  этих  мест,  увековеченных
шествием спасителя на казнь, глубоко взволновал  Генриха.  Польские  воины
затянули покаянный псалом и так, с пением, шли по храму. Королева  немного
знала латинский, она попыталась объясниться с гостем  на  этом  языке,  но
говорила все о вещах  посторонних,  неуместных.  Почти  с  досадой  Генрих
взглянул на нее и заметил  в  ее  лице  выражение  усталости  -  казалось,
королеве надоела их однообразная прогулка, на все еще прекрасном  лице  ее
застыла тоска.
  Князь понял, что Мелисанде приелась окружавшая ее с детства  обстановка
святости. Вероятно, ей был непонятен пыл пилигримов,  стремившихся  воочию
узреть древние святыни, за которые теперь проливали кровь рыцари  из  всех
стран мира. Для нее  же  стены  эти  были  только  камнем,  а  на  дорогах
иерусалимских она видела только пыль.
  Наконец они вышли из  храма  на  площадь  и  здесь,  охваченные  единым
порывом, опустились на колени, закрыли  глаза  и  стали  молиться.  Открыв
глаза, князь увидел, что Мелисанда с любопытством  наблюдает  за  ним.  Он
встал, королева повела его на крышу  храма.  Взяв  Генриха  за  руку,  она
указала на простиравшийся  перед  ним  город  в  кольце  грозных  стен  со
множеством башен - возрожденный к жизни могучий город, в  котором  правила
она, Мелисанда. Над куполами храмов - иоаннитского, Марии Латинской, Марии
Магдалины,  Иакова  Старшего  и  Иакова  Младшего  -  возвышалась  главная
твердыня города, башня Давида.  Генрих  почувствовал,  что  рука  королевы
дрогнула в его руке, стала мягкой и вялой,  как  поникшая  роза.  От  этой
женщины пахло нардом и киннамоном, надето на ней было роскошное  платье  в
черную и серебряную полоску. Да, немало награбленных сокровищ хранилось  в
подземельях  королевского  дворца,  щедро  платили  генуэзцы,  пизанцы   и
венецианцы за то, чтобы Иерусалимское королевство охраняло не только  Гроб
Господень, но и торговых гостей, купцов, чтобы крепко держало меч, защищая
их рынок и вольный порт.
  Странно было Генриху здесь, в этом  месте,  где  свершилось  искупление
грехов человеческих, где нагой Иисус был пригвожден  к  кресту,  встретить
алчную женщину, которая нежно сжимала его руку и в то  же  время  железной
хваткой душила арабов, евреев, армян,  сирийцев,  пулланов  и  итальянцев,
собирая в башне  Давидовой  горы  золота,  -  женщину,  которой  наскучила
Палестина и все священные воспоминания.
  Они спустились с крыши. Королева,  -  видимо,  устав  разыгрывать  роль
набожной паломницы, - приказала ехавшим в ее свите жонглерам играть и петь
светские песни. Путь они теперь держали по глухим улицам к Золотым воротам
и храму Соломона. Королева,  до  страсти  любившая  музыку,  приглашала  к
своему двору труверов из Аквитании и Прованса и возила их повсюду с собой,
чтобы развлекали ее. Сама она тоже умела играть  на  многих  инструментах.
Когда выехали через ворота на дорогу  к  Гефсиманскому  саду,  она  велела
принести  музыкальный  инструмент,  сказав,  что  будет  играть  гостю.  В
Кедронской долине они увидели небольшой,  но  красивый  храм,  сооруженный
Мелисандой над гробницей богоматери. Его плавно изогнутая арка  напоминала
дугу смычка, и Генрих внезапно проникся нежностью к королеве  за  то,  что
она приказала выстроить такой храм.
  Гефсиманский сад был невелик, но  тенист.  Его  орошали  воды  Кедрона,
деревья здесь росли густо. Однако  Мелисанда  не  пожелала  задержаться  в
саду: поехали  дальше,  вверх  по  склонам  горы  Елеонской,  где  низкие,
искривленные  оливы  почти  не  затеняли  дорогу   и   откуда   открывался
великолепный вид. У их ног лежала  долина,  за  ней  высились  исполинские
белые стены, прорезанные двумя воротами, - Золотыми и  Гефсиманскими,  над
стенами виднелись куполы храма Соломонова и храма Гроба Господня,  золотые
крыши дворцов, а дальше - бескрайняя, безводная, выжженная солнцем  долина
с серыми холмами, тянувшимися в неведомые дали Азии.  И  что-то  тревожное
было в этих туманных далях.
  - Знаешь, что это такое? - спросила у Генриха королева, указывая  белой
рукой на прилегавшую к горе часть долины. - Это долина Иосафата.
  Генрих вздрогнул. Серая, иссушенная зноем почва, вдоль  рытвин  залегли
синеватые тени. В глубине этого изжелта-серого межгорья протекал источник,
его отмечали ряды белых камней, похожих  на  выкопанные  из  могил  кости.
Старые  оливы  с  узловатыми,  корявыми  ветвями  стояли  здесь   и   там,
скрючившись,  как  паралитики,  над   которыми   спаситель   не   произнес
целительного слова.  Ах,  сколько  уныния  было  в  этом  пейзаже!  Только
Гефсиманский сад, где в последний  раз  молился  спаситель,  радовал  глаз
свежей зеленью, а ведь он был местом величайшей скорби!
  Принесли наконец арабский музыкальный инструмент  -  черный  ящичек,  в
котором  виднелись  деревянные,  отделанные  слоновой  костью   молоточки.
Королева ударила по ним обеими  руками,  и  над  залитой  палящим  солнцем
Иосафатовой долиной понеслись дребезжащие звуки. Труверы стали подыгрывать
на виолах,  застрекотали  и  кузнечики  в  высокой,  порыжелой  траве  под
оливами, росшими вокруг гробницы датской  королевы.  Мелисанда  вполголоса
запела, труверы сразу подхватили ее любимую песенку:

  Qua d je me  rome e
  Da  mo  jardi ,
  Da  mo  jardi  d'amour...
  [Когда я гуляю
  По моему саду,
  По моему саду любви... (фр.)]

  При слове "amour" губы королевы складывались в розовый кружочек, и была
она, несмотря  на  свои  годы,  дивно  хороша.  Черные  ее  глаза  томным,
страстным взором впились в Генриха. Польский князь, покраснев от смущения,
отвернулся. Неподходящее это место для таких песен!
  Вдруг на дороге от  Гефсиманских  ворот,  которая  была  видна  как  на
ладони, появилось облачко пыли. Королева прекратила музыку и велела слугам
отправиться навстречу. Вскоре прискакала на разгоряченном коне Годьерна  и
с нею  несколько  слуг.  Все  заволновались:  так  и  есть,  дурная  весть
подтвердилась! Король Балдуин захватил  и  сжег  богатый  Мирабель,  замок
коннетабля  с большим войском он подходит к Иерусалиму. Годьерна  кричала,
что город всеми покинут, что нет рыцарей, нет никого, кто хотел  бы  выйти
на стены, что некому защищать ворота, а к югу  от  Золотых  ворот  большая
брешь в стене еще не заделана, и через нее может  войти  всякий,  кому  не
лень.
  Мелисанда  быстро  овладела  собой,  лицо  ее  опять  стало  царственно
спокойным. Сжав губы, она погнала своего мула, за ней поскакали все. Ехала
она молча и только у самых ворот воскликнула:
  - Что тут долго думать! Город оборонять нельзя, прошу всех  за  мной  в
башню Давидову.
  Галопом промчались они по пустынным улицам - купцы попрятались в домах,
кое-кто с грохотом запирал двери на железные засовы.
  Вот и башня. Генрих,  не  знавший  города,  не  решился  отделиться  от
королевской свиты и вместе со всеми въехал на подъемный мост.
  Этот мост вел к  воротам,  которые  находились  меж  двумя  башнями  из
тесаного  камня.  За  воротами  был  небольшой  двор,  окруженный  стенами
невероятной толщины. В углу этого  поросшего  сухой  травой  двора  стояла
самая высокая из башен - башня  Давида  с  мощными  зубцами  и  минаретом,
откуда можно было обозревать окрестности.  На  Западе  еще  не  умели  так
строить - действительно, башню Давидову нельзя было  взять  силой,  только
голод или измена могли заставить ее защитников сдаться неприятелю.  Кругом
бегали слуги, раздавались приказы. Кастелян Рогард уже  был  в  башне,  он
занимался приготовлениями к обороне. Через ворота вереницей шли  верблюды,
ослы, мулы и рабы, нагруженные съестными припасами. Все  это  сбрасывалось
тут же, во дворе, в кладовые ничего не  заносили,  а  верблюдов  и  других
вьючных животных сразу отправляли обратно в город,  чтобы  в  крепости  не
было лишних ртов. Манассия поспешно взобрался на минарет -  посмотреть,  с
какой стороны  подходит  войско.  Королева  с  Филиппом  из  Набла  верхом
объезжала валы и стены, проверяя их неприступность. Все беспокоились,  что
нет Амальрика, младшего сына королевы. Он появился, когда  уже  собирались
поднимать мост. Это был юноша семнадцати лет, очень тучный,  сидел  он  на
огромном, тяжелом нидерландском коне. Граф Антиохии и Эдессы,  видимо,  не
слишком был встревожен угрожающим положением - вслед  за  ним  рабы  несли
корзины  и  клетки  с  его  любимыми  котами.  Амальрик  тотчас   принялся
устраиваться с удобствами  в  одном  из  нижних  помещений  башни  Давида:
расставил клетки, налил собственноручно молока в мисочки,  не  обращая  ни
малейшего  внимания  на  суматоху.  Но  как  ни  был  он  поглощен  своими
перепуганными котами, которые с жалобным мяуканьем разбрелись по  комнате,
он сразу приметил Генриха и чужих рыцарей и спросил Годьерну, что  это  за
люди. Тут подбежала  к  ним  Иветта  в  монашеском  чепце,  сестры  вдвоем
принялись что-то толковать племяннику. Лицо у  Амальрика  было  серьезное,
глаза умные. Он внимательно слушал теток, потом с досадой махнул рукой.
  Генриху сказали, что он должен покинуть башню. Князь пытался  объяснить
- он-де желал бы остаться в крепости, защищать королеву,  -  как  вдруг  в
открытые ворота въехал Вальтер фон Ширах. Правая  его  рука  была  поднята
ладонью вперед в знак мира. Поклонившись Годьерне как  старшей  из  дам  в
этом месте, он торжественно произнес:
  - Во имя розы, креста, храма и  меча  я  пришел  забрать  отсюда  брата
нашего, Генриха.
  Князь очень удивился, но  Годьерна  понимающе  кивнула.  В  эту  минуту
появилась Мелисанда. Она хотела было возразить, но Вальтер, выбросив  руку
вперед, приветствовал ее  по-римски.  Королева  сжала  губы,  нерешительно
посмотрела на Генриха.
  - Он имеет право! - крикнул Амальрик, стоявший у окна.
  Выйдя во двор, Вальтер взял Генрихова коня под уздцы.  Оба  вскочили  в
седла  кони, гулко топоча, сделали круг по двору и промчались через ворота
башни Давидовой. Отряд Генриха следовал позади.
  Оглянувшись, Генрих увидел, что мост  медленно  поднимается,  -  громко
скрежетали тяжелые цепи.
  - Зачем ты меня увел оттуда? - спросил Генрих.
  - Пускай короли дерутся между собой, а мы, священнослужители и  рыцари,
должны охранять свои владения.
  - Но ведь я не ваш! - вскричал князь.
  - Будешь нашим! - ответствовал Вальтер.
  И они на всем скаку влетели во двор обители тамплиеров.



14

  Вокруг дворца и храма  все  было  объято  тишиной  и  покоем.  Медленно
затворились за всадниками огромные ворота, выходившие  на  площадь  Морию
слуги тщательно заперли их на все  цепи  и  засовы.  Повседневная  мирная,
благочестивая жизнь рыцарей-храмовников шла  своим  чередом,  ничто  в  их
подворье не напоминало о том, что над Иерусалимом сгущались тучи.
  Генриха снова провели к великому магистру. Тот пригласил князя сесть, а
сам, расхаживая по комнате, начал тихим,  ровным  голосом  рассказывать  о
цели и назначении ордена  храмовников,  о  недолгой  его  истории,  о  его
нынешнем и грядущем величии.
  - В эту самую минуту, - говорил магистр, -  к  Иерусалиму  приближается
его законный  король,  который  намерен  подвергнуть  город  разграблению,
осадить родную мать и брата, запершихся в башне, что воздвиг  псалмопевец,
отец Соломона. А мы  в  нашей  уединенной  обители  живем,  посвятив  себя
служению господу и людям. Нам, я  знаю,  ничто  не  грозит,  ибо  рядом  с
королем Балдуином находится его друг и наш брат, Гумфред де Торн. Когда бы
мы повсюду имели преданных людей, исчезли бы раздоры с лица земли.
  - Цель наша, - продолжал он, - состоит не в уходе за  недужными,  не  в
охране паломников и даже не в борьбе с мусульманами.  Творить  благие  сии
дела - высокая честь, но мы стремимся к еще более  высокой.  Наша  цель  -
установись мир на земле, ради того и трудимся мы все сообща. Неисповедимою
волей промысла божьего мы поставлены охранять эти места,  где  скрестились
все пути, где собираются короли всех стран. Недавно побывали тут кесарь  и
французский король, многие епископы и рыцари. Отсюда мы можем наблюдать  и
постигать все. Здесь пред нами открываются движущие силы всех  событий,  и
мы можем направлять их по своему усмотрению.
  Генрих не очень понимал, к чему клонит магистр. Полный впечатлений день
подходил к концу, однако жара не спадала,  чувствовалось  знойное  дыхание
пустыни. Меж дворцом тамплиеров и городской стеной  был  небольшой  садик
Генрих  слышал,  как  Тэли  и  Герхо  бегают  там  по  откосу   и   весело
перекликаются. Они затеяли стрельбу в мишень, укрепив ее на стене.  Голуби
Бертрана де Тремелаи уже спали за окном в устроенных  для  них  домиках  с
сетками вместо крыш. "Зачем их держат взаперти?" - подумал князь. Птицы то
и дело просыпались, тихо  и  нежно  воркуя,  как  дитя,  пробуждающееся  в
постели у матери. От жары у Генриха мутилось в голове, из  речей  магистра
он понял только одно - ему надлежит вступить в орден тамплиеров и вместе с
ними споспешествовать установлению божьего мира на земле. При  этой  мысли
он улыбнулся. Вспомнились ему ятвяги, пруссы, литвины, поморяне,  датчане,
саксонцы, мадьяры, галичане  и  как  их  там  еще,  этих  соседей  Польши,
вспомнились раздоры между братьями. И, будто тень,  промелькнула  мысль  о
его собственном назначении.
  - Мы - великая сила, - говорил магистр Бертран.
  "Что ж, воспользуемся этим, - думал Генрих.  -  Все,  что  придаст  мне
силу, укрепит меня и возвысит, - все на благо. Говорила ведь сестра Рикса,
что в их краях о человеке, побывавшем в Святой земле, складывают  легенды.
Вот и я вернусь из паломничества, окруженный ореолом святости, могущества.
Пускай же и я буду отмечен белым облачением и красным крестом.  А  все  их
обеты я давно уже дал себе сам и намерен исполнить. Почему же мне не стать
рыцарем Храма?"
  Но магистру Бертрану он о своем решении ничего не сказал,  сделав  вид,
будто не  разумеет,  чего  от  него  хочет  старый  рыцарь.  Когда  беседа
закончилась,  Генрих  удалился  в  свои  покои  и  заснул  крепким   сном,
охраняемый польскими воинами.
  Несколько дней над городом висела зловещая  тишина,  которую  время  от
времени  нарушали  крики,  доносившиеся  откуда-то  издалека.  В   обители
тамплиеров жизнь текла по заведенному порядку: на заре все  шли  к  мессе,
потом занимались науками и ратными  упражнениями,  потом  обедали.  Как-то
утром Генриха призвал к себе великий магистр, но беседа их в самом  начале
была прервана: в окно  влетел  голубь  и  сел  на  стол  перед  Бертраном.
Молниеносным движением руки магистр придержал птицу, другой рукой  вытащил
из-под крыла трубочку и, развернув ее, прочитал какие-то  письмена.  Затем
он извинился перед Генрихом и быстрыми шагами вышел из комнаты. Вскоре  во
дворе послышались голоса, шум: кто-то отдавал приказания, отпирали  замки,
выводили из конюшен лошадей, покрытых  шелковыми  и  бархатными  попонами.
Хотя Генрих еще не носил плаща тамплиеров, он присоединился к  выезжавшему
со двора отряду, заняв место между Вальтером фон  Ширахом  и  Джориком  де
Белло Прато, молодым, очень  подвижным  французом.  Как  он  узнал,  после
нескольких  дней  бесполезного  кровопролития  Гумфред  де  Тори  и   граф
Амальрик, выступив посредниками, убедили королеву-мать и  короля  Балдуина
заключить перемирие. Теперь Гумфред вызывал  тамплиеров,  чтобы  они  были
свидетелями переговоров в башне Давидовой - эту-то весть и принес почтовый
голубь магистра Бертрама.
  Когда отряд тамплиеров подъехал к крепости, мост  уже  опустили   перед
ним, а также вдоль рвов и валов, толпились рыцари Балдуина.  Вооружение  у
них было легкое, не в пример западным рыцарям: большинство,  по  арабскому
обычаю, было без панцирей, только при мечах  и  луках.  Конечно,  с  таким
оружием им не удалось бы захватить хорошо укрепленную башню -  капитуляция
королевы была вызвана причинами скорее морального порядка, нежели  страхом
перед войском сына. В просторном дворе башни Давидовой  тамплиеры  увидели
на фоне серых  каменных  стен  живописную  процессию.  Из  башни  выходила
королева в платье  золотой  парчи,  с  прозрачным  покрывалом  на  завитых
волосах  казалось, она вот-вот  упадет  в  обморок,  ее  поддерживали  обе
сестры и Филипп из Набла. Гумфред де Тори, которого Генрих узнал по  плащу
с красным крестом, прохаживался по двору, отдавая  приказы  и  выгоняя  из
укрытий лучников  королевы   если  же  ему  попадался  воин,  тащивший  из
крепости добычу, Гумфред огромным своим мечом плашмя ударял  грабителя  по
чем придется. Был он большого роста, светлые усы топорщились  над  губами,
как растрепанный пук вереска.
  Королева сошла по ступеням  и  остановилась  посреди  двора.  Тамплиеры
выстроились в каре, Генриха как особу королевской крови  магистр  поставил
по правую руку от себя. Тут раздался топот коней, заискрилась  в  утреннем
солнце пыль под их копытами. Приехали оба королевича, Балдуин и Амальрик.
  Балдуин соскочил с коня и, бросив поводья, направился  к  матери.  Этот
стройный,  на  редкость  красивый  юноша  был  одет   весьма   причудливо.
Мусульманские шаровары в красную  и  белую  полоску  придерживал  широкий,
похожий ка корсет, серебряный пояс, сверкавший  на  солнце.  На  голове  у
Балдуина был тюрбан с золотыми  кольцами,  расположенными  в  виде  венца
концы тюрбана свисали на плечи юноши. Балдуина сопровождал отряд воинов  в
полуарабских одеждах. Амальрик выступал лениво, но с достоинством.
  Король Балдуин склонил колено и приложился к руке матери. Все  обратили
внимание на то, что не видно Манассии, - как утверждал Балдуин, коннетабль
похитил сердце его матери и настраивал ее против сына.  Но  вот  показался
воин, несший меч коннетабля  король встал на ноги, и воин подал  ему  этот
меч. Балдуин жадно схват