Герхо был бледен  как  покойник  и  выкрикивал  что-то  бессвязное,
невразумительное. Юдку, мол, поймали и потащили  к  ратуше,  в  подвал   в
городе переполох, народ  рвется  на  виноградник  громить  дом  Виппо,  но
кастелян удвоил стражу у ворот и никого не выпускает из города, - может, к
утру народ угомонится. Сам он, Герхо, выехал из Сандомира через Вислянские
ворота, пришлось дать круг, но страж у  этих  ворот  обещал  впустить  его
обратно в город.
  Тэли сидел на соломенном тюфяке у камина и, почесывая икры, смотрел  на
Герхо ошалелыми глазами.
  - Где поймали Юдку? - стуча зубами, спрашивал старый Гедали.
  - Не знаю, не знаю, - твердил Герхо, искоса поглядывая на сонного Тэли.
- Не знаю, - повторил он еще раз. - Говорят, вроде бы в костеле.
  - В костеле? - ахнула Пура.
  - Ну-ка, Тэли, собирайся! - крикнул Герхо. - Ты ведь поедешь со мной  в
город?
  - Не надо ему ехать, не надо! - простонал Гедали.
  - Собирайся и поезжай! - приказал  Виппо,  сразу  оценив  положение.  -
Гедали, Борух, Пура! Мигом на  коней,  и  в  лес,  в  сторону  Завихостья.
Мельник, что живет  возле  Струги,  приютит  вас  и  спрячет.  Может,  еще
обойдется. Князь...
  Виппо запнулся и вопросительно посмотрел на Герхо. Тот  опустил  глаза.
Все робко повторили вслед за Виппо: "Князь..." Но  слово  это  замерло  на
устах и сникло. Герхо стиснул зубы - на  князя  тут  рассчитывать  нечего.
Тэли будто лишь теперь понял, что произошло. Он вскочил с места и принялся
натягивать высокие сапоги. Слабо мерцавшая лучина освещала всю эту сцену.
  - Только потише, не разбудите слуг! - предупредил Виппо.
  Он сам пошел на конюшню и вывел для Тэли карего фламандского коня. Тэли
вспрыгнул на спину фламандца и, пригнувшись к холке, положил руку на плечо
Виппо.
  - Ты как думаешь, дело серьезное? - шепотом спросил он.
  Виппо поднял обе руки и мягко отстранил Тэли.
  - Возможно, - ответил он неуверенным  тоном  и  прибавил:  -  Вероятно,
серьезное.
  Герхо торопил - пора ехать. Гуля и Гедали выводили из  конюшни  лошадей
для себя и для Пуры. Когда оба друга были уже на дороге  в  Сандомир,  они
услыхали  позади  топот  трех  лошадей,  удалявшихся   в   противоположном
направлении.
  Стояла  теплая,  безветренная  ночь,  кони  мчались  галопом.  С  Вислы
доносились протяжные окрики сплавщиков леса. Все  было  объято  тишиной  и
покоем - в конце лета  такие  ночи  нередки   прозрачная  дымка  застилала
звездное небо. Герхо и Тэли ехали молча, только раз Тэли спросил:
  - Что бы это могло быть?
  - Понятия не имею, - пробурчал Герхо, воюя со своей норовистой кобылой.
  Им долго не открывали Вислянские ворота, и до замка они  добрались  уже
далеко за полночь. Оба полагали, что застанут в  замке  большое  смятение,
однако там не заметно было и тени тревоги. В сенях  стояли  у  камина  два
стражника  они очень удивились, когда Герхо спросил, есть ли кто у  князя.
Князь спит, никого у него нет  был,  правда,  кастелян  Грот,  приходит  и
Готлоб, как обычно, за распоряжениями, но они давно ушли. Герхо повел Тэли
к себе, они сели  на  лавку,  не  зная,  что  думать.  Наступило  краткое,
счастливое мгновение, когда человеку кажется, что все его  беды  -  только
сон, что они уже отошли в прошлое,  канули  в  вечность.  Если  ты  можешь
сидеть на той же постели, на которой сидишь всегда, если под тобою  та  же
овчина, что всегда, значит, и все прочее должно быть, как  всегда.  И  оба
приятеля, успокоившись, принялись толковать о том, что вот Смил  из  Бжезя
может всадить за двадцать шагов стрелу в  мишень,  а  князь  Генрих,  тот,
пожалуй,  стреляет  еще  лучше,  нежели  Смил.  В  замке  царила   тишина,
слышалось, как стражи у ворот и на  городской  стене  перекликаются  своим
монотонным "Слушай!". И все же стоило друзьям  на  минуту  умолкнуть,  как
сердце начинало бешено колотиться, - страшное бремя вновь  угнетало  душу.
Юдку, если верить слухам, заперли в подвале ратуши  из костела ее повели к
алебардникам, охраняющим  княжеский  замок,  -  духовные  власти  передали
преступницу властям светским.
  - А судить ее будет князь? - с надеждой в голосе спросил Тэли.
  - Кто знает! Может, суда и вовсе не будет, - ответил  Герхо,  и  трудно
было понять, хорошо это или плохо.
  - Послушай, Герхо, - с жаром сказал вдруг Тэли. - Сходи утром  пораньше
к князю и скажи ему - пусть судит ее как хочет,  только  чтобы  судил  он,
он...
  - А ее здесь судить больше некому. К епископу ее не повезут.
  - Ну да, ну да! - подхватил Тэли. - К епископу ее везти  нельзя.  Пусть
судят здесь.
  - Разве это лучше?
  - Да как же! Князь ведь ее знает... князь ее знает... Он недавно был  у
Виппо и видел ее... Еще спрашивал, когда она примет крещение...
  Герхо нетерпеливо заворочался.
  - Много ты понимаешь"
  - Нет, понимаю, -  сказал  Тэли  и  повторил  уже,  менее  уверенно:  -
Понимаю... А может, ты и прав, ничего я не понимаю, одно мне ясно - надо с
утра пораньше пойти к князю.
  Но это им не удалось. Оба  так  крепко  уснули  на  лавке,  что,  когда
проснулись, было уже поздно. В этот день в Сандомире собиралось  вече.  На
рынке и вокруг замка глашатаи стучали в доски, созывая народ. Герхо и Тэли
вскочили как полоумные, кинулись к княжеским покоям. По дороге им  попался
Лестко  он был очень бледен и утирал платком пот со лба. На  заре,  сказал
Лестко, он одел князя, и князь сразу пошел в костел,  где  все  утро  идет
богослужение, молят господа о прощении грешников. Лишь теперь  они  узнали
от Лестко об  истории  со  святыми  дарами,  о  том,  что  Юдка  совершила
неслыханное  святотатство.  Герхо  побелел  как  полотно  и  в   бешенстве
схватился за кинжал, висевший у него на поясе. Тэли слушал,  ровно  ничего
не понимая  он продолжал твердить, что Герхо должен идти к князю,  просить
о  помиловании  для  Юдки,  и  подталкивал  его  вперед.  Все  трое  будто
обезумели. Наконец, слыша, что стук досок не смолкает, Тэли покинул друзей
и помчался на рынок. Народ толпой шел за  глашатаем,  -  должно  быть,  от
ратуши. У входа в ратушу стояла стража, но возле деревянной пристройки  на
задах никого не было. Тэли  крадучись  стал  пробираться  вдоль  стены,  с
отчаянием вглядываясь в решетчатые оконца подвалов. В третьем  подвале  он
увидел женщину, сидевшую на охапке соломы.
  - Юдка! - крикнул Тэли в окно. - Юдка!
  Она  повернула  к  нему  измученное  лицо.  Тэли   отпрянул   -   таким
мертвенно-бледным было это лицо. Под  широко  раскрытыми  глазами  темнели
круги, глаза казались черными и горели лихорадочным огнем.
  - Юдка... - повторил Тэли,  просунув  через  решетку  свои  беспомощные
руки, слишком белые, какие-то чужие в студеной тьме подвала. Юдка замерла,
замер и Тэли. Пальцы  у  него  окоченели,  будто  мотыльки,  залетевшие  в
холодное помещение. Юдка прикрыла лицо руками и горько зарыдала.
  - Тэли! - повторяла она, всхлипывая. - О, Тэли!
  В бессилии своем они только и могли, что называть друг друга по  имени.
О чем тут было разговаривать! Но вот Юдка подползла к окну  -  подвал  был
низкий, не выпрямиться - и полулежа прикоснулась ледяными пальцами к рукам
Тэли.
  - Что ты натворила. Юдка? - с ужасом спросил Тэли.
  Она неожиданно скривила рот и сказала:
  - Уходи, уходи поскорей!
  - Что случилось, Юдка? - снова спросил он.
  Но она молча отвернулась, и лицо ее скрыла  тень.  Медленно  опустились
красивые руки, на которых Тэли заметил следы побоев и ссадины.  Видно,  ее
били, пытали. Юдка сидела неподвижно, будто окаменев.
  - Уходи, уходи! - вдруг крикнула она. - Сам видишь, нечего тебе со мной
возиться. Ступай прочь! Теперь меня убьют.
  - Юдка, что ты? Это же я, Тэли, я всегда тебя любил.
  Она обратила к нему свои огромные глаза.
  - А я тебя не любила. Я была нехорошая.
  Тэли обеими руками уцепился за прутья решетки.
  - Юдка, Юдка, не говори так!
  - Я всегда любила князя, - усмехнувшись, сказала Юдка. - Ради  князя  я
приехала, князя ждала, князю была любовницей. Никто об этом не знал,  одна
Пура. Спроси у Пуры. Еще, может, Герхо знал...
  - Герхо?
  Тэли сжимал решетку и чувствовал только обжигавший руки холод  прутьев,
больше ничего. В ушах шумело, стучало, словно там колотили в тысячи досок.
Он слышал, Юдка что-то говорит об отце, о муже, о Виппо и о  Пуре,  но  не
понимал, чего она хочет, и бессмысленно повторял: "Да, да!", ощущая только
холод решетки.  Потом  она  опять  коснулась  его  рук,  он  их  отдернул,
отшатнулся от окна, но сразу же пожалел об этом  -  ему  захотелось  опять
почувствовать прикосновение ее пальцев, он протянул к ней  руки,  но  было
уже поздно. Как раненое животное, Юдка отползла в глубь подвала,  упираясь
руками в пол и подтягивая ноги. Она упала на солому в  углу  и  больше  не
оборачивалась  Тэли видел лишь ее спину, прикрытую синим кафтаном.
  Тут ему дал пинка стражник да еще выругал. Тэли,  отскочив  в  сторону,
хотел ударить грубияна. Стражник узнал Князева любимца, испугался, упал  к
его ногам. Тэли замахнулся, но потом опустил  руку  -  не  до  того,  надо
поскорей в замок. Герхо был в своей боковушке, князь еще  не  вернулся  из
костела. Преподобный Гумбальд правил там службу, призывал  к  покаянию,  -
ах, как  страшно  было  Тэли!  Он  схватил  Герхо  за  руки,  засыпал  его
вопросами, но Герхо упорно молчал.
  - Что с нею сделают? Разве она когда спала с князем  в  замке?  Где  же
князь с нею встречался? Но если она любовница князя, он должен избавить ее
от кары! Может, ничего ей не будет?
  - Ничего не будет! - повторил  Герхо,  качая  головой  и  усмехаясь.  -
Камнями ее побьют, вот что! - вдруг произнес он со злобой.
  Тэли сперва не понял. Но прошла минута, другая, и он понял  все.  А  на
следующий день увидел собственными глазами.
  Преступницу должны были на заре вывести из подвала. Накануне Тэли  весь
день не мог пробиться к князю, а к вечеру уже не хотел  его  видеть.  Ночь
Тэли провел, прислонясь к бревенчатой стене ратуши и прислушиваясь к тому,
что там делалось внутри. Но ему почти ничего не было слышно. На заре  Юдку
со связанными веревкой руками повели за городскую стену. Там, по дороге  в
горы, есть поле, а посреди поля выложен круг из камней.  Совсем  небольшой
круг - здоровый мужик мог бы перекинуть через  него  молот.  А  дальше  по
всему полю разбросаны камни  поменьше,  привезенные  сюда  в  прадедовские
времена  гладкие кругляши, такие, чтобы удобно было взрослому  человеку  в
руку взять. К этому кругу и повели Юдку.  Кастеляновы  холуи  подталкивали
ее, пинали, когда она, теряя силы, начинала волочить ноги, будто  раненая.
Волосы падали ей на лоб, на щеки, она шла  понурясь,  но  шла,  и  зря  ее
подгоняли - она еще тащила за собой этих болванов, уцепившихся за веревки,
которыми у нее были скручены руки за спиной, тащила их, как вепрь тащит на
себе гончих. Она шла, раскачиваясь из стороны в сторону, словно врезаясь в
толщу воздуха. Толпа следовала за ней, глухо, настороженно гудя,  готовая,
как свора собак,  по  первому  знаку  накинуться  на  жертву.  Духовенство
проводило  Юдку  лишь  до  городской  стены,  у   ворот   все   священники
остановились, махая кропилами ей вслед.  В  толпе  то  и  дело  вспыхивали
смешки и тут же гасли, как скрип окованных железом колес  по  песку.  Тэли
оборачивался, смотрел - кто там смеется, но не  мог  различить  ни  одного
лица. В глазах у него туманилось. Дорога шла под уклон,  и  он  все  время
видел Юдку, которая тащила за собой челядинцев и копейщиков, видел, как ее
подгоняют древками копий, как все идут по дороге меж двумя рядами  верб  к
страшному  кругу,  выложенному  из  камней.  Оттуда  видна  река,  а  если
обернуться - город, над которым сейчас подымаются розоватые облачка  дыма.
И вот дошли. Юдку развязали  и  грубо  толкнули  на  середину  круга.  Она
приподняла руки, машинально посмотрела на красные следы от веревки,  потом
сильным движением обеих рук откинула  со  лба  каштановые  кудри,  глянула
вперед. И словно сейчас  только  увидала  она  толпу,  которая  неотступно
следовала за ней из города, толпу,  сплошной  стеной  стоявшую  у  границы
круга, обозначенной камнями. Глянула и  изумилась:  взор  ее  переходил  с
одного лица на другое, она  видела  всех  этих  людей  -  женщин,  мужчин,
подростков  у всех нижняя губа поджата, хищно поблескивают белые зубы, все
не спускают с нее глаз, сжимая в руках камни. Звериный страх  наполнил  ее
сапфировые очи, расширил темные зрачки. В изнеможении обернулась она назад
- там, далеко внизу, струились зеленые холодные  воды  Вислы.  Когда  Юдка
отвела  взор  от  реки,  в  нем  уже  не  было  страха   скользнув  поверх
многоголовой толпы, он остановился на Сандомире. Тэли  невольно  посмотрел
туда же и увидел объятый покоем город на  высокой  горе.  Вставал  погожий
летний день, легкая дымка была пронизана  светом,  и  белые  стены  замка,
высившегося против костела, купались в лучах солнца. Тэли  опять  взглянул
на Юдку - теперь на ее лице светилась улыбка, как в прежние  времена.  Она
плавно подняла вверх обе руки, будто начиная торжественную пляску.  И  тут
метко брошенный камень с силой ударил ее в грудь. Она  еще  выше  вскинула
руки и издала один лишь звук, резкое, пронзительное "И-и!",  которое,  как
стрела,  вонзилось  в  утренний  воздух.  Глаза  ее   подернулись   томной
поволокой, высоко поднятые брови поползли вниз, потом опустились  веки,  в
страдальческом изломе поникли уголки рта, словно крылья  птицы,  и  улыбка
исчезла с лица. Медленно согнувшись, Юдка упала ничком на  землю,  и  град
камней обрушился на нее, превращая ее тело в  кровавое  месиво.  Ужасающий
рев прокатился по толпе, и вскоре над Юдкой вырос холмик из камней.
  Тэли молча поворотил к городу, пересек его  из  конца  в  конец,  глядя
перед собой невидящими глазами, и,  выйдя  через  противоположные  ворота,
зашагал по курившейся  пылью  дороге.  Он  сам  не  помнил,  когда  и  как
переправился через Вислу. Ровным твердым шагом шел он к Кракову, нигде  не
сворачивая.
  День  был  великолепный.  Солнце  стояло  еще  невысоко,  но  припекало
изрядно, по лицу Тэли струился пот. За выкорчеванными участками начинались
поля. Их теперь вспахивали с осени. Бабье лето  застилало  черные  борозды
тучных паров, отливая под солнцем голубизною, как будто небо спустилось на
землю. Кое-где голый до пояса смерд понукал  малорослую  русскую  лошадку,
налегая на рукояти сохи, которая  раздирала  стерню,  а  порою  вгрызалась
сошником в еще не тронутую целину. По обочинам  веками  исхоженной  дороги
тянулись густые заросли бурьянов, торчали высокие зеленые стебли и лопухи,
достигшие к осени исполинских размеров. После утреннего тумана на  листьях
осели серебристые капельки  когда Тэли случайно задевал за  лопухи  рукою,
капельки дождем сыпались на землю, но он этого не замечал.
  Он часто останавливался и смотрел на высокое,  ярко-синее  небо.  После
полудня он  присел  на  краю  дороги,  у  пня,  на  котором  сидел  старый
крестьянин и грыз ломоть черного, как земля, хлеба. В ответ на приветствие
крестьянин что-то пробурчал, не переставая жевать. Тэли даже не смотрел на
него, но вдруг с удивлением отметил, что испытывает  обычное  человеческое
чувство - голод. Он не понимал, как это возможно и  как  вообще  возможно,
что мир еще существует. Ему казалось, весь мир и он сам исчезли,  потонули
в красном тумане, стоявшем перед его глазами.
  Тэли двинулся дальше, уже более медленным шагом. К  вечеру  он  услыхал
позади себя топот лошадей. Солнце теперь  светило  ему  прямо  в  лицо,  и
длинная тень скользила у его ног, ложась темной полосой на поле.
  Вдруг он заметил близ своей тени другую тень, такую  же  длинную.  Тэли
обернулся. Рядом с ним шел князь Генрих и что-то говорил. Видно, князь уже
несколько минут шел так и говорил, потому что Тэли уловил  конец  какой-то
фразы. Позади них Герхо вел под уздцы двух коней. Тэли подумал, что  Герхо
похож на ангела, сопровождавшего Товию, -  руки  подняты  в  стороны,  как
крылья, бледное лицо в желтоватом закатном свете  кажется  вылепленным  из
воска.
  Словно  очнувшись  ото  сна,  Тэли  взглянул  на  своего  господина   -
постаревшее лицо князя выражало тревогу и смущение.  Заметив,  что  взгляд
Тэли стал более осмысленным, Генрих снова заговорил.
  - Тэли, - кротко спросил он, - Тэли, куда ты идешь?
  Тэли ничего не ответил, но остановился и повернул  лицо  к  князю.  Тот
положил руки ему на плечи, потом схватил его за локти.
  - Тэли, бога ради, отвечай, куда ты идешь?
  В памяти Тэли вдруг возникло зеленое, холодное Королевское озеро, и  он
сказал:
  - На родину.
  -  Что  ж  так  вдруг,  никому  не  сказавшись?  Вернемся  в  замок,  -
соберешься, поедешь с рыцарями. Ты даже коня не взял.
  - Не надо мне коня.
  Тэли смотрел мимо князя, куда-то вдаль, где синела полоска леса. Лицо у
него было застывшее, будто покрытое ледяной коркой. Князь тряхнул  его  за
руки.
  - Тэли, Тэли, проснись!
  - Я не сплю, - сказал Тэли. - Я возвращаюсь на родину.
  - Подумай, до Зальцбурга так далеко...
  - Далеко, но я дойду.
  - У тебя ни коня, ни денег.
  - В дороге разживусь.
  - Ты не знаешь дороги.
  - У людей спрошу. Пойду в Краков...
  - Тэли, молю тебя, подожди день-два. Подумай, как я одинок...
  - Знаю, - сказал Тэли, - ты одинок...
  Генрих резко отвернулся, опустил руки. Оба постояли молча. Потом Генрих
опять повернулся к нему, заключил его в объятья и, склонив голову  ему  на
плечо, горько  заплакал.  Кони  нетерпеливо  стучали  копытами.  Герхо  не
говорил ни слова. Тэли тоже молчал. Он только обнял князя.
  - Что ж, князь, - сказал он  наконец,  -  мне  надо  идти,  солнце  уже
заходит.
  Генрих молча отстранился.
  - Дай ему коня. Нам одного хватит, - приказал он Герхо.
  Но Тэли не взял коня. Он  взял  лишь  немного  мелких  денег  у  Герхо,
поцеловал его, и пошел по дороге не оглядываясь.  Он  знал,  что  Герхо  и
князь стоят и смотрят ему вслед, но вскоре забыл о них и снова  погрузился
в состояние душевного  оцепенения,  которое  владело  им  с  самого  утра.
Твердым, ровным шагом он шел все вперед и вперед.
  Много дней и много ночей провел Тэли в пути - замки,  деревни,  хутора,
города оставались позади. Платье его превратилось в лохмотья,  и  в  одном
силезском монастыре  ему  дали  какую-то  сермягу.  Обросший,  с  лохматой
бородой, добрался он глубокой осенью до Зальцбурга, и  там  никто  его  не
узнал. Некому было узнавать.  Из  людей,  знавших  его,  почти  никого  не
осталось в живых, да и тех он избегал. Город лежал в  развалинах,  недавно
здесь был пожар. Дом его дяди стоял  пустой.  Тэли  провел  там  несколько
ночей, но тоскливый вой собак не давал спать, душа не находила покоя. Лишь
теперь, после многих дней пути и лишений, Тэли начали  вспоминаться  глаза
Юдки, синие, широко раскрытые глаза. Они будили  его  ночью,  отгоняя  сон
своим вопрошающим взглядом, и каждый раз, увидев их, он  невольно  издавал
этот резкий стон, напоминавший звук "и" или шипенье жарящегося на  вертеле
мяса. В канцелярии епископа Тэли сказали, что дом за Менхсбергом перешел в
его владение. Тэли отправился на погост при храме святого  Петра,  отыскал
там могилы, в которых были  похоронены  дядя  и  его  жена,  помолился  за
усопших. Дом он пожертвовал монастырю, а сам  уже  зимой,  под  рождество,
пошел в монастырь святого Бартоломея.
  Снег лежал на горах, на пожелтевших буках и  лиственницах.  Но  вода  в
озере, как и прежде, была зеленая, спокойная. Она напомнила.  Тэли  платье
королевы Мелисанды. И еще пришли ему на  память  широко  раскрытые  Юдкины
глаза. Монахи приняли, Тэли  радушно,  помня  о  заслугах  старого  Турно,
сложившего голову за епископа. Где-то здесь, в окрестностях  монастыря,  и
погиб отец Тэли, многие из  монахов  знавали  его.  Словоохотливый  Крезус
обстоятельно рассказывал о былых сражениях - кто и где наступал, кто с кем
сшибался. Тэли было жаль, что монах не записал это,  как  записывал  Отто