с мужем  в
свою комнату, Тэли - в чулан, где он располагался на  сене.  Поздно  ночью
взошла луна, она мешала Юдке спать, яркий свет бил  прямо  в  глаза.  Юдка
ежеминутно просыпалась и слышала, как в соседней комнате  храпит  Виппо  и
как ворочается Пура на своем скрипучем одиноком ложе.
  Несколько дней спустя  все  зазеленело,  теплые  ночи  и  теплые  дожди
согрели землю, деревья оделись листьями, ожили луга. Когда  Юдка  выезжала
из лесу, ее конь то и дело пригибал голову, чтобы ущипнуть свежей  травки.
Однажды на опушке леса она повстречала князя.  Он  тоже  ехал  один.  Было
около полудня, ярко светило солнце. Юдка сидела на коне  по-мужски  и  без
седла. Она смущенно смотрела на князя, не зная, что  ей  делать,  как  его
приветствовать в таком положении. Лицо у князя было суровое,  он  даже  не
улыбнулся. Но, видимо, в то утро он приглашал к себе цирюльника и  в  бане
побывал. Рукава его короткого кожаного кафтана доходили только до  локтей,
и мускулистые руки были  после  бани  белые-белые,  будто  обтянуты  белым
атласом. Он приветствовал Юдку  по-рыцарски,  плавным  взмахом  руки.  Она
совсем растерялась,  хотела  повернуть  обратно.  Но  князь  преградил  ей
дорогу.
  - Что ж это ты одна? А где мой певец? - спросил он.
  Юдка молчала.
  - Не хочешь со мной разговаривать?  Почему  ты  всегда  молчишь,  когда
встречаешь меня? - строго прибавил князь.
  Юдка подняла на него расширенные от удивления глаза. Только теперь  она
заметила, как он красив.
  - Я не смею, - сказала она.  Но  ее  тон  и  лукавый  огонек  в  глазах
противоречили ее словам. Генрих почувствовал это и повернул коня.  Немного
отъехав, он помахал ей, и она снова подивилась на белизну его руки, как бы
сиявшей в солнечных лучах.
  Вернувшись домой, Юдка принялась за работу: стала  сматывать  в  клубки
шерстяную пряжу. От шерсти пахло осенью, а за окном были солнце и  зелень.
Звонко  распевали  птицы  в  лесу,   который   начинался   сразу   же   за
виноградником. После полудня Юдка отправилась пешком в  дальнюю  прогулку.
Выйдя на луг над Вислой, она  углубилась  в  густые  вербовые  заросли.  В
просветах между ветвями  ослепительно  сверкала  подернутая  мелкой  рябью
река. Пастухи гнали по вербняку коров, молодые листья блестели на  солнце,
от них шел сильный, приятный запах. Юдка  улеглась  под  кустами,  сорвала
веточку и начала ее грызть. У ветки был горьковатый запах и терпкий  вкус,
похожий на вкус слез. Юдка лежала, ни о чем не думая:  в  уме  проносились
обрывки воспоминаний о прежней бродячей жизни, она чувствовала, как  кровь
горячей волной кружит по ее жилам.
  Было это в пятницу. Вечером отец, прочитав положенные молитвы и посыпав
стол хмелем, долго говорил о боге. Тэли в этот  день,  к  счастью,  был  в
Сандомире. Юдифь думала о боге, но он казался ей совсем другим, не  таким,
как тот бог, о котором рассказывал отец. И ей вдруг пришло в  голову,  что
она никогда не была  в  христианском  храме  и  не  знает,  как  христиане
представляют себе бога.
  Весна быстро пролетела. Наступил конец июня,  пора  сенокоса.  Бортники
понесли из пущи первый мед, который пока брали у диких пчел.  Князь  ездил
через лесные чащи в Ожаров -  наблюдать  за  тем,  как  отнимают  у  кобыл
жеребят, чтобы их сосчитать и поставить тавро  лучших тут же  отделяли,  а
остальных пускали обратно в  табун  резвиться  на  приволье.  Кроме  того,
Генрих продолжал обучать свое войско на лугу у городских ворот, в чем  ему
помогали крестоносные рыцари, приезжавшие из Опатова,  из  Загостья  и  из
Мехова.  Якса,  примирясь  с  князем,  тоже  заглядывал  в   Сандомир.   В
окрестностях города и на княжеском подворье было шумно и многолюдно,  бабы
часами выстаивали у ограды замка, дивясь на  пышно  разодетых  панов,  все
глаза проглядели, дурехи! Юдка с возмущением рассказывала об этом Виппо  и
мужу. Да и то сказать, сандомирские бабы ничего на свете не видали -  ведь
они не бывали ни в Бамберге, ни в Аахене, ни  в  Льеже,  ни  в  Лане,  где
рыцарей этих как собак, и все в блестящих доспехах, один другого нарядней.
  Юдка часто ходила на то место в лесу, где встретила Генриха, но он туда
больше не приезжал. А может, и приезжал, только в другое время: Юдке никак
не удавалось снова его увидать. Тэли по вечерам выходил из  дому,  садился
под деревом, где их когда-то застал князь, и играл на виоле разные  песни.
Иногда он пел ту, иерусалимскую песенку "О, милый друг!".  Но  милый  друг
все не появлялся. Ах, как любила Юдка эту песню,  как  нравился  ей  голос
Тэли, звучавший так мягко и нежно в ночном сумраке! Казалось,  голос  этот
отливает золотом, подобно локонам князя. Он манил так властно, что устоять
перед его призывом было невозможно.  Тэли  пел  те  самые  слова,  которые
хотелось петь Юдке, но у него это получалось куда лучше. Пока он  играл  и
пел, Юдка подходила  к  ограде   она  стояла,  положив  руки  на  покрытые
холодной росою жерди, и мокрая высокая трава щекотала  ей  ноги.  Она  все
ждала - вдруг раздастся лай Рушека -  и  до  глубокой  ночи  не  позволяла
спускать собак с цепи. Но никто не появлялся.
  В  ту  пору  Юдка  начала  интересоваться  христианским  богослужением,
костелами.  Она  расспрашивала  Виппо  о  христианских  праздниках,  а   в
праздничные  утра,  одевшись  понарядней,   ходила   в   город   и   чинно
прогуливалась, глядя на людей, шествовавших в  костелы.  Но  больше  всего
нравилось ей подниматься вечером на пригорок, где стоял  костел  пресвятой
девы Марии, такой высокий и красивый,  окруженный  деревьями,  на  которых
гнездились птицы. Отсюда она смотрела  на  реку  и  на  луга,  где  любила
гулять, на стада, пасшиеся в долине, на  темные  крыши  домов.  Костел  по
вечерам был открыт, и Юдка знала, что там  внутри  никого  нет,  но  войти
боялась. Евреям, переступившим порог христианского храма, грозила жестокая
кара. Юдка только бродила вокруг величественного  костела  и  возвращалась
домой  в  темноте,  крадучись,  прижимаясь  к  стенам,  словно   совершила
преступление.
  Наступил один из летних праздников. В Сандомир съехалось со всей округи
монастырское духовенство,  орденские  рыцари,  местная  знать,  ибо  князь
Генрих созвал всех на вече, объявив, что  будет  раздавать  пожалования  и
какие-то грамоты. В канун праздника господа бодрствовали,  как  по  обычаю
положено, и совещались о своих делах, а утром, уже с  самого  рассвета,  в
костеле было полным-полно. Юдка впервые в жизни взбунтовалась: она заявила
отцу, что не будет выступать  в  балагане,  который  по  случаю  праздника
Гедали  поставил  на  большой  рыночной  площади.  Отец  решил,  что  дочь
зазналась, и хорошенько ее отругал. К вечеру Юдка сбежала, а куда -  никто
не знал. Пришлось удовольствоваться плясками Пуры и фокусами Гули. Старик,
стоя у входа в балаган, просил народ не скупиться. Но подавали  ему  мало:
сандомирцы успели  предупредить  приезжих,  что  старый  еврей  притесняет
здешний люд, последние гроши отбирает и  несет  их  Виппо,  у  которого  в
подвалах замка уже и так горы серебра.
  Юдка же тем временем, забившись в лесную чащу,  притаилась  в  зарослях
папоротника. После знойного дня настал тихий, ясный  вечер.  В  прозрачном
небе мерцали зеленоватые звезды. Ночной ветерок разносил поднимавшуюся  от
земли прохладу и запах гнили. Юдка лежала  под  папоротниками,  будто  под
сенью роскошного шатра, и слушала приглушенные шумы, которые доносились до
нее из города, как музыка из костела. На  пролегавших  поблизости  дорогах
скрипели повозки, медленно двигавшиеся к Сандомиру, а в  лесу  была  такая
тишина, что Юдке чудилось - все вокруг и она сама погружается в  безмолвие
сна. Но Юдка не спала. Она неотступно думала о князе и о его боге.  Гедали
не слишком подробно посвящал дочь в тайны еврейской религии, по сути  Юдка
жила без веры. Но христианский бог казался ей бесконечно  прекрасным.  Она
думала о нем и пыталась представить себе, как молится ему князь Генрих.
  Утром Юдка вместе  с  толпой  отправилась  смотреть,  как  князь  будет
проезжать из замка в костел. В своих привычках Генрих был скромен,  однако
великолепие дворов, которые ему довелось посетить,  оставило  в  его  душе
неизгладимое  впечатление.   Соблюдая   старосветский   этикет   польского
княжеского двора с его  полукрестьянским  благочинием,  Генрих  стремился,
быть может, не вполне отдавая себе в  этом  отчет,  придать  своему  двору
некий блеск - хотя бы потому, что  надеялся  когда-нибудь  стать  королем.
Впрочем, он уже при жизни был окружен легендами и ореолом  таинственности,
который сообщал ему в глазах народа особое величие.
  Князь появился в белом плаще, верхом на белом  коне,  покрытом  длинной
бело-голубой сеткой  следом ехали  паны,  воеводы,  кастеляны  -  всех  не
перечесть, не запомнить имен и титулов! Герхо в атласном костюме и  Лестко
в шитом серебром кафтане вели коня под уздцы, а впереди шел слуга, который
бросал в толпу монеты. Сандомирцы были настолько  увлечены  зрелищем,  что
никто даже не нагибался - горожане жили богато.  И  лишь  когда  процессия
проехала, голытьба кинулась  выгребать  монеты  из  пыли.  Перед  костелом
выстроились двенадцать крестоносных всадников - шесть тамплиеров  и  шесть
иоаннитов  на их длинных копьях развевались прапорцы. Юдка видела все  это
будто сквозь туман - так сказочно неправдоподобны были рыцари в сверкающих
доспехах. Потом началась праздничная служба: толпа  теснилась  у  входа  в
костел, внутри которого звучало торжественное пение.  Наконец  из  костела
вышла процессия. Престарелый Гумбальд нес дароносицу  его поддерживали под
руки Вальтер фон Ширах и старший из иоаннитов  а  за  ним,  под  роскошным
балдахином, который несли самые  знатные  паны,  шествовал  князь.  Поверх
тамплиерского  плаща  на  нем  была   теперь   еще   мантия   из   золотой
константинопольской парчи с пурпурной  подкладкой  -  хоть  самому  королю
впору. Длинный подол этой  не  то  княжеской,  не  то  епископской  мантии
волочился по земле. После того как процессия трижды обошла вокруг костела,
князя Генриха повели на высокий деревянный  помост  под  вековыми  липами,
которые в эту пору цвели. Князь  преклонил  колени,  обернувшись  лицом  к
толпе, и молитвенно сложил руки  позади него стали  на  колени  двенадцать
рыцарей - каждый опирался правой рукой на меч, а  левой  поддерживал  край
мантии. И тогда аббат Гереон,  которому  прислуживали  другие  священники,
поднес князю Генриху святые дары. Толпа, упав на колени,  громко  молилась
за своего князя, всенародно соединившегося с богом.
  В следующий раз Юдка увидела князя  Генриха  несколько  дней  спустя  и
совсем по-другому. Она отправилась на луга, где были вербовые заросли,  и,
пробравшись между кустами, очутилась на самом берегу Вислы. Вода спала, на
середине реки белели песчаные  отмели.  У  берега  купались.  Двое  мужчин
стояли на песке и весело кричали что-то, двое других плыли взапуски против
течения. Все они смеялись, окликали  друг  друга,  потом  те,  что  плыли,
выскочили на берег и принялись бегать по траве, - видно, озябли в  воде  и
хотели согреться. Это были Говорек, Миколай, Герхо и  князь  Генрих.  Юдка
никогда еще  не  видала  князя  таким  веселым:  казалось,  что  вместе  с
княжеским облачением он сбросил с себя всю свою важность и неприступность
волосы у него намокли, вода с них капала на нос, а он  фыркал,  хохотал  и
хлопал себя руками по бедрам, как возчик на морозе.
  Потом Юдка наткнулась на него в лесу. Это  был  тяжелый  день.  Тэли  с
самого утра дулся  он ночевал у Виппо и ночью пытался войти  в  спальню  к
Юдке. Гуля притворился, будто спит и не слышит - не прогонишь же  из  дому
княжеского оруженосца!  Юдка  хорошенько  отчитала  Тэли,  но  тот  словно
взбесился - ничего слушать не хочет, глаза  горят  как  у  безумного.  Она
убежала от него в лес и тут, на поляне, внезапно увидела князя. Юдка так и
застыла на месте, потупила глаза, а он пошел к ней напрямик через  поляну.
Она смотрела, как он приближается, весь озаренный солнцем, как протягивает
к ней руку и улыбается. Уголки его  рта  подрагивали,  верхняя  губа  чуть
приподнялась, обнажая белые зубы. Он молча взял ее за руку, и Юдку проняла
дрожь, подкосились ноги - она едва не упала.
  Они пошли по лесу.  Князь  привел  ее  к  ручейку,  протекавшему  среди
зарослей папоротника. Оба погрузили руки в воду, а потом по  очереди  пили
из ручейка, как из чаши с любовным напитком.  Наклонясь  над  водой,  Юдка
видела в ее зеленом зеркале свои синие, глубокие, как бездонная  пропасть,
глаза и над ними округлые брови. Вдруг она почувствовала, что руки князя -
она помнила, какие они белые, эти руки! - обвивают ее стан и сжимают его в
крепком объятии. Юдка подняла голову, прижалась лицом, покрытым  холодными
каплями, к лицу князя, мягкому, нежному, как замша, и пахнущему  лесом,  к
этому лицу, в котором было что-то чужое, пугающее и величественное, как  в
божьем лике.
  С тех пор они встречались очень часто, хоть никогда не условливались  о
встрече. Просто бродили, поджидая один другого, по тем местам,  где  могли
свидеться, могли вдоволь наглядеться друг на друга и  насытиться  любовью.
Они почти не разговаривали - не находили слов. В то лето они еще несколько
раз сходились у ручья, потом -  в  вербняке  над  Вислой.  В  ночной  тьме
раздавалось кваканье лягушек, окрики рыбаков, над  головою  был  шатер  из
папоротника или звездное небо. Встречались они и в полях, и в винограднике
Виппо. Как-то они довольно долго не виделись. Тэли стал приставать к Юдке,
что она-де от него убегает,  что  исхудала,  что  ходит  грустная.  Она  -
грустная! Но Юдка все же  решила  побольше  сидеть  дома.  Своими  нежными
точеными пальчиками она раздирала льняную  кудель,  готовила  еду.  И  вот
однажды, когда она как раз нажарила целый горшок  гренков  с  подливой  из
меда и лесной малины, прибежал слуга с вестью, что к Виппо приехал  князь.
В доме поднялась суматоха: князь прежде никогда не посещал Виппо.  Тэли  с
изумлением смотрел, как заволновалась Юдка  -  при  виде  князя  она  даже
побледнела. Но Генрих, не обращая на нее внимания, сел  за  стол  и  очень
спокойно повел с Виппо беседу: как бы, мол,  сделать  так,  чтобы  русскую
соль не провозили мимо Сандомира. Князь сетовал на то, что казна его опять
оскудела, что доходы уменьшаются, что Казимир лучше него разбирался в этих
делах. Виппо слушал с озабоченным лицом, - видно, дело  и  впрямь  важное,
если сам князь  изволил  к  нему  пожаловать!  Верно  князь  говорит,  при
Казимире вроде получше было! Но тут Юдка с поклоном поставила перед князем
миску гренков и жбан с пивом. Генрих улыбнулся, приказал Юдке и Тэли сесть
за стол и отведал угощения. Он с удовольствием смотрел на пригожую молодую
пару, но во взгляде его холодных глаз было что-то мрачное.
  -  А  не  думаешь  ли  ты,  Виппо,  -  сказал  он,  -  окрестить   свою
воспитанницу?
  - Упаси меня бог! - возмутился Виппо, а Тэли покраснел как рак.
  Генрих нахмурился  отхлебнув темного пива и не  заводя  больше  речи  о
государственных делах, он  большими  шагами  вышел  из  горницы  и  поехал
обратно, захватив с собой Тэли.
  Теперь на чело князя все чаще набегали  тучи.  Юдка  замечала  это  при
каждом расставании. Нет, то не была истинная любовь!  Юдка  знала,  о  чем
думает князь, сжимая ее в объятьях. Каждый час, проведенный с нею наедине,
был для него нравственным падением, грехом. Юдка знала это,  ощущала  всем
своим естеством, но что она  могла  сделать?  Она  тоже  чувствовала  себя
грешницей и, возвращаясь ночью домой, боялась  подниматься  на  крыльцо  и
проходить через залу, где ее встречали усталые  глаза  Виппо  и  спокойные
черные глаза мужа, на миг отрывавшегося от своих счетов. Одной только Пуре
было известно об их любви, и она в тревоге предсказывала Юдке, что все это
плохо кончится - как можно быть такой безрассудной!
  Генрих держался спокойно, ровно, был чуть суров и молчалив. Он  казался
Юдке совсем  особым  существом.  непохожим  на  других  людей,  чужим,  но
безмерно прекрасным, и, глядя на него, она забывала обо всем на свете. Как
музыку, слушала она его низкий, мужественный голос, и в скупых, отрывистых
речах Генриха ей чудилась бездна нежности.
  Лежа ночью в своей горнице, она с тоской смотрела в потолок. Душа ее  в
страстной молитве устремлялась к христианскому  богу.  Она  не  обманывала
себя, она знала, что князь, спрашивая о крещении,  заботился  вовсе  не  о
ней. Он заботился о Тэли, он хотел, чтобы она оставила Гулю и стала  женой
Тэли. Для чего? Чтобы приблизить ее к себе или, напротив, чтобы отдалить?
  Она не верила, что князь ее любит.  Просто  он  нашел  в  ней  женщину,
которая ему уже давно была нужна. И горько было ей сознавать,  что  она  -
пятно на его белом плаще, что он ее стыдится перед  самим  собой.  Он  так
старательно все скрывал, никто вокруг ни  о  чем  не  догадывался.  Однако
когда она перестала приходить к нему, он пренебрег осторожностью, явился в
дом Виппо. Может, это все же была любовь?  О  нет!  Смешно  даже  подумать
такое.
  Юдка молилась христианскому богу и жаждала  познать  его.  Тэли  часами
толковал ей о том, что слышал в церковных проповедях и что осталось у него
в памяти из бесед в монастырях.  Он  рассказывал  ей  о  богослужениях,  о
причастии, описывал Святую землю, где повидал места, прославленные  муками
спасителя, и где когда-то жили ее предки. Уже то было ему отрадно, что  он
может сидеть с ней рядом и говорить, что она его слушает,  широко  раскрыв
глаза, и, только он умолкнет, нетерпеливо спрашивает:
  - Ну, а дальше, дальше что?
  Все чаще бродила она вокруг костелов - то пойдет к святому Михаилу,  то
к Магдалине, то к пресвятой Деве. Тайны, заключенные в алтарях, влекли  ее
неодолимо, словно они могли открыть для нее сердце Генриха и  развеять  ту
холодную тучу, которая отделяла ее от него. Когда она была одна, стоило ей
взглянуть на небо, и невыразимая тоска по богу наполняла ее сердце. Жгучая
боль заставляла отвести взор, Юдка приникала лицом  к  земле,  на  которой
шуршали засохшие, безжизненные листья, целые  поколения  листьев,  ставшие
добычей смерти. И слезы струились у нее из глаз, непонятная скорбь  томила
душу. О, как тосковала Юдка по истинному богу!
  Королевич Генрих, как она его называла,  раз  от  разу  становился  все
мрачней  небо, на которое она, лежа в лесу, смотрела  сквозь  переплетение
ветвей, уходило все дальше  оно, как балдахин, поднималось  выше  и  выше,
бог скрывал от нее свой лик за непроницаемой завесой, он не  желал  подать
ей хоть какой-нибудь знак, что она будет жить вечно.  Смерть  подстерегала
ее повсюду, и жизнь была горше смерти.
  Однажды, уже в конце лета, она бродила у костела словно  безумная.  Той
ночью бог явился ей в образе рыцаря в белом плаще и сказал:
  - Приди ко мне!
  Смеркалось. Юдка приблизилась к порогу храма и, не колеблясь,  толкнула
дверь. Внутри было темно. Она  сделала  шаг,  другой  -  дальше  было  еще
темней. Вдруг она заметила, что над  алтарем  теплится  лампада.  Поспешно
подойдя к алтарю, она пала ниц  пред  лампадой  и  горько  заплакала.  Она
видела, как архангел с мечом в руках стал у врат рая, чтобы не пустить  ее
на небо. Ах,  как  она  рыдала,  как  горевала,  что  князь  не  любит  ее
по-настоящему и что она бессильна это  изменить!  Неприязнь  черной  тучей
стояла меж ним и ею. Юдка всем телом ощущала сырой  леденящий  холод  этой
тучи. Ну что ж, она найдет бога здесь, в его собственном доме!
  Она  встала,  подошла   к   алтарю,   решительным   движением   открыла
дарохранительницу и вынула ларчик. Опустившись на  колени,  она  взяла  из
ларчика облатку, проглотила. Но тут отчаянный крик молившегося  поблизости
монаха вернул  Юдку  к  действительности.  Прежде  чем  ее  схватили,  она
лишилась чувств.



25

  Поздно вечером Герхо прискакал в дом на винограднике.  Тэли  ночевал  у
Виппо.