о-другому  -  бодрее,  увереннее.  Он шагал и смело
заглядывал  в  глаза  встречным  девушкам.  Те  краснели  и  отводили  взгляд.
Прохожие, остановленные им, сказали, что дом, который он ищет, тут недалеко.
    Вдруг  он  увидел,  что  на углу собрался народ. Выбившись из сил, скользя
подковами  по  обледенелой  мостовой,  падала  на  колени  ломовая лошадь. Она
старалась  стащить  с места сани. Сани были тяжело нагружены. Возчик, упершись
плечом  сзади  в  тюки,  махал  кнутом, кричал надсадно. Лошадь, напрягаясь до
дрожи, скользила, срывалась. Прохожие глядели. Антон раздвинул зевак, подошел,
привычным взглядом окинул кладь.
    - Тут  разгружать  требуется,  -  сказал  Антон. Он поставил на землю свой
багаж  и начал сгружать тяжелые тюки, ящики на мостовую. Потом он схватился за
оглобли саней. - А ну, давай! - сказал он возчику.
    Под  улюлюканье  и свист лошадь без труда свезла с места облегченные сани.
Полозья, застрявшие в рытвине, оказались теперь на ровном накатанном месте. Но
сгруженные  тюки  и  ящики  загромоздили  мостовую.  Уже  серди-то  рычали два
грузовика. Названивал трамвай. Приближался милиционер.
    Антон  насторожился.  Сконфуженно  показал он милиционеру бумажку, где был
записан адрес гидраэровцев. Милиционер почему-то сразу стал приветливым.
    - Дядя,  вот  ваши  вещи, - сказал мальчишка, стороживший по своему почину
багаж Антона.
    А  милиционер  любезно  пригласил Антона следовать за ним. Их сопровождали
шумной  толпой  мальчишки.  Ребята сразу почувствовали, что человек, так легко
сдвинувший огромные сани, - замечательный человек. Мальчишки, решив, что Антон
арестован, забегали вперед, кричали, что гражданин не виноват.


    ГЛАВА 29
    Клятва на половнике

    Так  в  сопровождении милиционера Антон ввалился в общежитие гидраэровцев.
Все  были  в сборе. Только что закончилось обсуждение нового проекта глиссера,
который  разработала  Настя.  Раздался стук в дверь. В кают-компанию двинулись
клубы   пара.  Когда  они  рассеялись,  все  увидели  милиционера.  За  спиной
милиционера высилась громадная фигура Антона. Антон был смущен.
    - Добро пожаловать! - сказал Баграш.
    - Поздравляю!  -  развел  руками  Карасик,  решив,  что  Антон  уже что-то
натворил,
    - О, тамада! - удивился Бухвостов.
    - Милости прошу к нашему шалашу! - сказал Фома.
    - Кто это? - шепнула Настя.
    - Вам   известен   этот   гражданин?   -  спросил  милиционер,  румяный  и
застенчивый.
    - Как же, как же! - закричали все. - Он скоро всей Москве известен будет!
    - А что такое? - спросил Баграш.
    - Не  обращайте внимания, - примирительно сказал Фома. - Садитесь, давайте
чай пить.
    - Такая, понимаешь, петрушка вышла... - смущенно забормотал Антон.
    Он подробно рассказал о происшествии, виновато улыбнулся.
    Милиционер,  не в силах скрыть восхищения, поглядывал на него снизу вверх,
и румяное его лицо теряло официальность.
    - А я ведь вас признал, - сказал вдруг он Баграшу. - Я на матче вас видел,
вполне  приличная  командочка.  Вот  этот товарищ, - указал он на Баграша, - в
центру  играет, а вы вот, - кивнул он на Фому, - полусредним стоите. Я к этому
делу сам привержен. Футбол - явление отважное.
    Гидраэровцы гордо улыбались.
    - А это, значит, ваш будет? - спросил милиционер.
    - Наш,  товарищ  милиционер,  будущий  чемпион.  - Очень приятно! - сказал
милиционер.  -  Снежков  моя  фамилия.  - Он строго повернулся к Антону. - Ну,
принимая во внимание ваше провинциальное положение, как вы являетесь приезжий,
то хочу вас предупредить за уличное нарушение...
    И милиционер откозырял.
    В дверях он обернулся.
    - Ну и парень! - не выдержал он. - Геркуланум!..
    - И  шумный  же  ты  человек! - сказал Карасик, обнимая Антона. - Не успел
явиться - уже нагрешил. Антона тормошили, с него стаскивали тулупчик.
    - Молодец, приехал! - хлопнул его по плечу Баграш.
    Антон  вынул  из  заднего кармана брюк бумажник, покопался в нем и вытащил
аккуратно  сложенный  документ.  Этот  документ  дал ему горсовет физкультуры,
отпуская в Москву. Баграш взял документ и прочитал его вслух:
    - "Дано сие вратарю сборной города Кандидову Антону Михайловичу в том, что
за  истекший  сезон  он  не пропустил ни одного мяча в ворота и за проявленную
инициативу,   способствующую  спасению  города  во  время  паводка,  награжден
грамотой и Почетным знаком спасения на водах..."
    - Здорово! - сказал Баграш. - Спасение на водах целого города.
    - Теперь держитесь! Первенство Москвы наше! - закричал Фома.
    - Опять?  - иронически спросил Бухвостов. Но Антон сдернул с себя пиджак и
засучил рукава:
    - Принимаю! Усохнуть мне на этом месте - ни одного мяча сроду не пропущу!
    Он  отбежал  в  конец зала и стал там, где когда-то были церковные царские
врата. Мяча под рукой не было. Оглянувшись, Бухвостов схватил со стола большой
глобус,  снял  с  ножки и бросил в Антона. Ловким приемом вратаря Антон поймал
над головой желто-голубой глянцевитый шар.
    - Стой, замри! - сказал Карасик.
    Антон  стоял  в царских вратах. Не целиком закрашенные угодники плавали за
его  плечами  на  взбитых  облаках.  Рослый и плечистый, он держал над головой
модель планеты.
    - Геркулес с глобусом! - сказал торжественно Карасик и подмигнул Антону. -
Геркулес с глобусом... Вот такой стоял перед театром Шекспира.
    - Комсомольцы!   -   вмешалась  мама  Фрума.  -  Комсомольцы,  рабфаковцы,
допризывники,  что  вы делаете? Человек с дороги, человек устал, а они его уже
футболят,  они  его  уже  мучат...  Не  обращайте на них внимания - они просто
сумасшедшие. Идемте, я вам дам умыться, закусите с дороги. Вы любите яичницу?
    - Обожаю! - сказал Антон, послушно следуя за маленькой старушкой.
    - Омлет или глазунью?
    - Глазунью.
    - Ах, какая досада! А я сделала омлет!
    - Глубоко  обожаю омлет, - сказал Антон. Тут он увидел Настю. Настя стояла
в сторонке и с радушным любопытством смотрела на него.
    - Извиняюсь,  -  сказал  Антон,  -  кажется,  я  не  поздоровался... Такая
петрушка! Извините, не заметил, здравствуйте.
    - Ничего, - сказала Настя. - Ничего, я маленькая, трудно сразу заметить.
    - Ничего  подобного,  совсем  наоборот  даже...  - забормотал Антон. - Это
просто с моей стороны даже непростительно...
    - Омлет  стынет!  -  закричала  мама Фрума. До ночи обо всем договорились.
Баграш  устраивал  Антона  в  свою  бригаду, сперва чернорабочим. Одновременно
Антон  поступал  на учебу в заводской комбинат. Поселили его в одной комнате с
Карасиком.
    - Ну, мама, - сказал Баграш, - готовьте большой силос! Будем принимать.
    И,  когда  на  столе  появилась  миска  с  "большим  силосом",  то  есть с
винегретом,  и руки всех сошлись на, половнике, Антон возложил поверх всех рук
свою мощную длань.
    - Теперь  повторяй  за  нами,  -  сказал  Баграш.  Старательно окая, Антон
повторял:
    - Сим  черпаю  и  вкушаю,  сим клянусь, равный среди равных, на водах и на
зеленом  поле  битвы  славить  надежной доблестью коммунара и верной советской
службой свой очаг, и дом, и веселое товарищество наше. И если нарушу я словом,
делом  или  тайной  мыслью закон дружбы и труда, то не будет мне места за этим
столом изобилия и да минует меня круговая чаша!
    - Ура!  - рявкнули гидраэровцы и, рассаживаясь, запели свою песенку, давно
уже сочиненную сообща для подобных случаев:
    Сегодня старт! И смотрит с карт Кривая даль похода. Нас ждут и доблесть, и
азарт, И свежая погода.
    Баграш,  величественно  орудуя половником, накладывал на тарелки винегрет.
Ребята пели, раскачиваясь на стульях:
    Лети, вода, греми, вода", Налево и направо!
    А ну, рваните, форварда! Нас ждут любовь и слава.
    Антон  смотрел  на поющих, то широко улыбаясь, то вдруг очень серьезно, не
зная,  как полагается держаться в таких случаях. Он был и сконфужен и польщен.
Баграш дирижировал половником.
    В  походе  мча  и  у  мяча  - Одной полны мы страсти... Но ждет нас финиша
причал, И там мы скажем: "Здрасте"... В двенадцать часов все разошлись.
    Фома Рус„лкин и Бухвостов жили в одной комнате. Как всегда, перед сном они
искали тему для спора. Сегодня эта тема легко нашлась.
    - Ну и малый этот Антон... - начал Фома.
    - По виду ничего еще нельзя сказать, - тотчас возразил Бухвостов.
    - Нет, это сразу видно.
    - Поглядим, тогда будет видно.
    - В тебе чутья нет, Коля.
    - Во мне чутья нет?.. Поздравляю!
    Спор был на мази.
    Баграш уже собирался спать и сидел без кителя. Он читал принесенную ему из
библиотеки Карасиком книгу. Вдруг к нему постучалась Настя.
    Баграш накинул китель. Настя вошла и села.
    - Ну, что скажешь, Настюшка?
    - Ничего,  так  просто,  поболтать  зашла. Баграш внимательно посмотрел на
нее. Он видел, что Насте хочется о чем-то потолковать с ним.
    - Ну, а конкретно? - спросил он.
    - Да  так,  вот  насчет новой машины. Мне кажется, мы слишком высоко редан
закатили.
    - Слушай,  Настюшка, не виляй! - сказал Баграш. - Редан тут ни при чем. Ты
что, о Кандидове хочешь мне сказать?
    Настя вдруг покраснела.
    - Ну, ну, - сказал Баграш, подбадривая.
    - Ты  знаешь,  Баграш,  - заговорила Настя, - о нем я тоже хотела сказать.
Странное   какое-то   впечатление.   Видно,   что   очень   наш,  но  какой-то
необыкновенный; я, по крайней мере, таких еще не видала. Я сама не знаю...
    Баграш лукаво посмотрел на Настю.
    - Ну  вот,  я  так и знала, - раздосадовалась Настя, - обязательно у вас у
всех такие мысли!
    - Да что тут плохого? - забасил Баграш. - Парень действительно выдающийся,
по-моему. Присмотрись. Вольница немножко, так? Ну, да мы его приберем к рукам,
а  так,  что  ж,  очень славный малый. Карась мне его биографию рассказывал, -
прямо героика. И нос на месте, не то что у других, - добавил он усмехнувшись и
потрогал свой расплющенный нос. - Иди-ка спать, Настюшка, пора.
    Карасику  комната  его  показалась  в этот вечер необыкновенно тесной. Она
была готова треснуть по углам. Пристанской голос Антона, его плечи, размах его
рук,  высота  его  роста  едва  вмещались  в  ней. Полураздетый, Антон стоял у
зеркала. Он поглаживал выпуклую свою грудь, мял бицепсы:
    - Здоровый  я,  Карасик!  Ох,  здоров,  как  бугай! Чего это у меня там на
спине? Не чирий?
    - Да нет там у тебя ничего, натерто немножко. Ложись. Хватит любоваться.
    Карасик  уже  лежал. Репродуктор на столе выволакивал из шорохов и тресков
далекую мечтательную мелодию. Антон лег.
    - Где у тебя свет тушить?
    - Там, у дверей.
    Антон  босыми  ногами зашлепал к дверям, повернул выключатель, плюхнулся в
постель.  Постель  затрещала, Оба закурили, хотя по уставу коммуны запрещалось
курить  перед  сном  в  комнате.  В  темноте попыхивали папироски да слабенько
светилась  контрольная  лампочка  приемника, И друзья говорили вполголоса, как
говорят ночью друзья.
    - Ну как, Женюрка, жизнь двигается?
    - Хорошо, Тоша... А вот теперь и ты еще... Совсем здорово.
    - Я вижу, ты у них авторитет тут.
    - Да уж ты смотри, Антон, не подводи. У нас ведь с разбором принимают.
    - Будь спокоен, со мной на мели не будешь... А народ у нас ничего, ладный.
А  играют  как?  Терпимо?.-,  Ничего,  со  мной не проиграют... - Антон сел на
кровати. - Женька, а помнишь, как с Тоськой тогда?.. Вот дураки были!
    - Еще бы! Раю помнишь? Как мы ей письмо из братской могилы писали...
    И  все теперь показалось им таким смешным, что они начали хохотать. И, чем
больше  они вспоминали, тем пуще их разбирал смех. Они катались по кроватям и,
чтобы не будить соседей, утыкались головой в подушки. Они успокоились наконец,
нахохотавшись до изнеможения.
    - Уф...
    - Ф-фу-у...
    Некоторое время оба лежали тихо.
    - А ты видел, как Настя на меня смотрела? - спросил вдруг Антон.
    - Разве она смотрела?
    - Факт, смотрела. Классная девушка!
    - Покойной ночи, - сказал Карасик.
    - У вас всех только подход к ней неправильный..,
    - Покойной ночи, - повторил Карасик.
    - Тут надо очень тонко подходить, - продолжал Антон. - Например...
    - Я говорю: покойной ночи.
    - Ну, черт с тобой, спи!
    Вновь наступила тишина. По потолку ходили отсветы проносящихся фар.
    - Эх, я и рад, Женька, что мы с тобой опять оба-два вместе!
    - Да,  это  здорово,  действительно! Они слушали далекие, затухающие удары
башенных часов.
    - Гуд найт, - сказал репродуктор.- Гуд найт эври боди, гуд найт.
    - Это в Лондоне, Биг-Бен бьет полночь, - сказал Карасик.
    Антон  молчал.  Луна  продралась  сквозь  тучи.  На  окне холодным голубым
блеском  зажегся  глобус.  Антон засыпал. Опять прошла перед ним ослепительная
витрина  путешествий. Пальмы, чайки, корабли. Ветром Атлантики, Европы дуло из
жерла  репродуктора.  Бронзовые  облака  поднимались над башней Эйфеля. По ней
взапуски бежали Огненные электрические буквы: Кандидов... Kandidoff...
    Карасик услыхал хрип и подсвистывание. Они заглушали тихую музыку. Карасик
выключил  приемник.  Но  порхающий  хрип  и легкий свист продолжались. Это уже
всхрапывал Антон. Карасик сел на кровати и, нагнувшись, старался рассмотреть в
белесом  лунном  сумраке  лицо  Кандидова.  Вдруг  Антон  зашевелился, замотал
головой на подушке. Карасик услышал его бормотание.
    - Именем   особого...   полный  ход,  -  бормотал  Кандидов.  -  Давай  не
задерживай...
    "Счастливец, - подумал Карасик, - какие ему сны снятся!"
    Скоро   все   спали.   Только   неутомимая   мама   Фрума,  спустившись  в
кают-компанию,  продолжала переставлять стулья, сметать крошки со стола. Затем
она принесла рваные штаны Фомы.
    - Ох,  эти  комсомольцы,  рабфаковцы,  допризывники!-  ворчала  она. - Так
изуродовать штаны! Да приличный бы человек в такие штаны ни ногой.
    Она  принялась  чинить  и  штопать  - продранный зад спортивных бриджей, в
которых Фома тренировался в хоккей. - Хорошо бы натянуть на что-нибудь штаны.
    Мама  Фрума  поискала  глазами по комнате. Потом она увидела глобус, взяла
его,  зажала  подставку  между колен и натянула на пегий шар рваные штаны. Она
подсела   поближе  к  приемнику  и,  чтобы  не  будить  коммунаров,  выключила
громкоговоритель,   вставила  вилку  штепселя  и  надела  на  голову  скобу  с
наушниками.
    - Послушаем,  что новенького, - сказала она тихо. - Интересно знать, какая
завтра  погода...  Ну  конечно, мне же везет. Стоит только начать слушать, как
там  говорят:  "На  этом мы заканчиваем нашу передачу". Что такое? Ага! "Будем
вести  опытную  передачу  изображений".  Что  такое?  "Смотрите  портрет  Льва
Толстого". В ушах ее раздался ровный, гудящий треск пробной телепередачи.
    - И  это  у  них  называется  Лев  Толстой! - Мама Фрума с досадой сорвала
наушники.


    ГЛАВА 30
    "Взял!"

    Антон стал жить в Гидраэре. Карасик показывал ему Москву. Он таскал его за
собой  по  улицам,  выводил  на  только  ему  одному  известные пункты, откуда
открывались,  по  его мнению, особо замечательные виды на Кремль, на город, на
небо столицы. Доставал Антону билеты на лекции. Антон терпеливо слушал лекции:
"Новое  в  химии", "Психоанализ и мораль"... Потом Карасик предложил Кандидову
пойти вместе с ним на большой литературный вечер в Политехническом музее.
    - Это опять фиолетовая вобла будет?- спросил Антон.
    - Дурак! - сказал Карасик. - Маяковский выступает.
    Антон  пошел,  иронически  усмехаясь.  Он  с  недоверием  ждал  начала, но
Маяковский  поразил  его  с  первого мгновения. Великий поэт вышел на эстраду,
двинул стол, разметал стулья. Он не обращал внимания ни на аплодисменты, ни на
шиканье.  Он  легко  и  уверенно  распоряжался  на  эстраде.  Все  на нем было
добротно. Антон сидел близко и видел крепкие ботинки на больших ногах. Фигурой
поэт  мог бы посоперничать с Кандидовым. Когда же, обведя зал глубокими своими
глазами   и   медленно   разжав   большие,   сильные  губы,  поэт  потряс  зал
артиллерийской мощью своего голоса, Антон замер на месте.
    Маяковский читал стихи, разговаривал с аудиторией. Он громил, отшучивался,
негодовал.  Оппоненты  пытались  что-то  вопить  с места. Поэт глушил их своим
голосом.  Он  прочно  стоял  на  дощатой  эстраде,  мощный, красивый, легкий в
движениях. Колкости летели в него со всех сторон. Он мгновенно парировал самый
неожиданный  выпад  и топил оппонента в грохоте оваций, в хохоте и в восторгах
всей  аудитории.  "Вот так надо стоять в воротах", - думал Антон, не сводя уже
влюбленных глаз с Маяковского.
    И  поэт  показался  Антону  непревзойденным голкипером, уверенно стоящим в
воротах,  непробиваемым, готовым с блеском и силой отбить любой удар. Когда же
он  узнал от Карасика, что первый журнал Маяковского назывался "Взял!", то был
совсем ошеломлен. Взял!.. Ведь это же возглас вратаря, берущего мяч. Взял! Это
восторженный крик зрителей на трибунах стадиона.
    В  тот  же вечер Антон попросил у Карасика несколько томиков Маяковского и
читал  их  всю  ночь  напролет.  Да,  вот  таким  надо  быть  и в голу - таким
несокрушимым, яростным, знаменитым и великолепным.
    Зимой  Антона  тренировали  в хоккей на катке. Весь закованный в хоккейные
латы,  в  огромных  перчатках,  в  широчайших  наколенниках,  он  был похож на
снегоочиститель.   В  розыгрыше  по  хоккею  команда  не  участвовала.  Антона
тренировали лишь для того, чтобы отточить его реакцию на мяч. После тренировки
обычно  приходила  Настя, надевала ботинки с коньками. Антон бережно держал ее
маленькую  ногу  в  своих  лапищах,  помогал укреплять коньки. Потом взяв друг
друга за руки, крест-накрест, они разгонялись легкими рывками, влево - вправо,
влево  -  вправо.  Они  неслись  по  кругу. Лед звенел, матовое зеркало катка,
казалось, начинало вертеться, как чертово колесо. Настя теряла лед под ногами.
Ей  казалось,  что она летит по воздуху, что сейчас ее вышвырнет за кромку, за
сугроб.
    - Будет! - умоляюще говорила она.
    - Еще немножко...
    - Хватит!
    - Еще круг...
    Он громил, отшучивался, негодовал..
    Потом Антон внезапно заворачивал - из-под ног его высекалась снежная пыль,
и  Настя  всей  силой  разбега  прижималась  к  его  плечу.  Он  доводил ее до
скамеечки.
    - Ух! - говорила Настя, тяжело дыша. - Я не буду больше кататься с вами.
    Но  на  другой  день  она  опять  приходила,  и опять звенел лед, сверкали
лезвия,  и  крепкие  руки  Антона  не давали ей вырваться за бешено вертящийся
круг.
    Раз они сидели на скамейке у ледяной дорожки. Сзади стоял снежный болван с
метелкой  трубочиста,  традиционно  воткнутой  в  бок,  с  угольными глазами и
замерзшей  морковкой вместо носа. Они сидели спиной к снеговику и болтали. Это
была   обыкновенная   дурашливая   болтовня,  которая  кажется  очень  нужной,
совершенно необходимой двоим, но всегда будет глупа и смешна третьему.
    - О вас уже кругом поговаривают, Антон...
    - И о вас поговаривают.
    - Ну, что там обо мне!..
    - Гордая вы, говорят.
    - Ерунда  это,  -  сказала  Настя,  царапая  концом  конька лед. - А вы не
скучаете у нас?
    - Признаться, скучаю.
    - О Волге?
    - Нет, не о Волге. У меня тоска местная.
    - Ну? Уж не влюблены ли?
    - А  что  ж,  -  вздохнул  Антон,  -  разве  за это у вас в Москве милиция
штрафует?
    - Вы смешной и славный, - сказала Настя.
    - А вы просто славная, но только мне не смешно, - сказал Антон.
    Антон робел и совершенно не знал, как говорить с этой маленькой ясноглазой
девушкой.
    Вдруг  на  скамью  свалилась  снежная  голова  болвана. Настя вскрикнула и
вскочила.  Антон  обернулся.  У  снеговика  была  теперь маленькая и печальная
голова  Карасика.  Карасик  стоял позади. Он вытащил из бока снежного туловища
метлу и смешно потряс ею в воздухе.
    - Вот  вы  где укромничаете, негодница! - сказал он с наигранным весельем,
но глаза у него были скучные. - А я вас искал, искал...
    На