добрительно загудел. Все первые
минуты  игры  магнетовцы не могли отойти от своих ворот. Тут надо сказать, что
посетители  футбольных  матчей  делятся  на  две  враждебные партии: уважающих
авторитеты и любителей неожиданностей. К первым относятся большей частью люди,
не  шибко  смыслящие  в  игре.  Соблазненные своими родственниками, они иногда
появляются  на  трибунах.  Но  они хотят, чтобы деньги платили не даром, чтобы
справедливость  восторжествовала.  Чемппоны  побеждают, авторитет укрепляется.
Познания  их  в  этой  области  скудны:  они знают три-четыре имени. Эти имена
должны   оправдать   себя   в  их  глазах.  Иначе  придется  менять  кое-какие
приобретенные  воззрения  на  этот  счет,  запоминать  новые  имена.  Истые же
любители,  коренные  болельщики,  большей частью принадлежат ко второй группе.
Они  всегда на стороне слабых. Они всегда жаждут поражения чемпиона. Среди них
имеет  своих  приверженцев каждый мало-мальски шлепающий мяч игрок. Болельщики
этого  класса  не  признают  авторитетов. У них есть свои неведомые любимчики.
Дядя  Кеша  принадлежал  к  этой  группе,  поэтому  он  всецело был на стороне
гидраэровцев.   Он   неодобрительно   поглядывал   на  игру  Цветочкина.  Зато
гидраэровцы сегодня радовали своей игрой дядю Кешу.
    - Пасовочка бисерная, - говорил дядя Кеша. - Гладью вышивают.
    Мяч ни на секунду не задерживался у ноги гидраэровцев. Едва дойдя до бутсы
одного  игрока,  он  мгновенно  переходил  к ноге другого. К этому прибавлялся
необычайный  напор  Фомы,  Баграша  и  Бухвостова.  Крепкая  тройка пеудержимо
неслась  к  воротам  Антона. Не оглядываясь назад, гидраэровцы пяткой отдавали
мяч  своим,  и действительно там, на месте, стояла подоспевшая полузащита. Она
посылала  мяч  свободному  игроку,  и атака продолжалась. Гидраэровцы обладали
большой  "видимостью"  на  поле.  Это  был  термин  Баграша,  летный термин. В
суматохе игры футболист видит обычно только небольшой участок поля - мяч, свои
ноги  и ближайшего противника. Баграш на тренировке добивался, чтобы футболист
видел как можно больший район игры.
    Антон  сперва, как обычно, попробовал грызть подсолнухи у стойки, но сразу
же  бросил  и  вышел вперед. Положение становилось серьезным. Антону казалось,
будто   не  один,  а  по  крайней  мере  три  мяча  находятся  в  распоряжении
гидраэровцев.  Мяч  мельтешил  в глазах. Нельзя было установить, откуда грозит
главная опасность.
    Атаковали  со  всех  сторон, со всех точек, каждую секунду мог последовать
удар.  У  Антона глаза разбегались. Его атаковали всей линией, и мяч далеким и
точным  посылом  ходил  от  края  к  краю, сбивал с толку защиту и вратаря. На
трибунах глазам своим не верили. Магнетовцы явно терялись. Команда стягивалась
к  воротам, но гидраэровцы редко били по голу. Это было непонятно. Это осудили
на  трибунах.  Антон  не  мог  нащупать,  в  чем  секрет  сегодняшней  тактики
противника.  Это его бесило и тревожило. Когда можно было бить, гидраэровцы не
били.  Зато  внезапно  из  совершенно  невозможного как будто положения, точно
пробитый  издалека,  мяч  грозно  и вдруг навешивался в отдаленный угол ворот.
Антон  едва  успевал  дотянуться  до  него.  Нельзя  даже  было  уследить, кто
ударил...
    Начиная с первого свистка, Кандидов не имел ни одной спокойной минуты. Все
время  ему  приходилось  быть страшно напряженным, ни на секунду не распускать
мышц.  Вся его приобретенная тактика летела к черту. Он знал: всегда в команде
есть  фаворит,  которому поручается право решающего удара. У них, в "Магнето",
был Цветоч-кин, у англичан - Бестин, у турок - Вахаб, у "Буйволов" - Бен Хорг.
А  здесь  внимание  дробилось,  "делилось на пять", как говорил Мартин Юнг. Но
Антон  все-таки был непробиваем. Дьявольское чутье спасало его. Гидраэровцы не
могли долго выдержать такого темпа.
    Напор  стал  постепенно  спадать. Магнетовцы немножко освоились. Они стали
проходить все чаще вперед, прорываясь иглой к воротам, где, жмурясь от солнца,
прыгал  Яшка  Крайнах,  похожий  на  дрозда  в клетке. Там, за воротами, стоял
Мартин  Юнг. Он подбегал к самой "ленточке", кричал, командовал, распоряжался,
бранил, умолял.
    Но  теперь  пришла  очередь  блеснуть  Цветочкину.  До сих нор он почти не
играл,  он  стоял  со  своим  немножко скучающим видом посередине поля и ждал,
когда  подвернется  удобный  случай.  В  нем  был  огромный  запас  совершенно
нетронутых сил, и как только ему довелось дорваться до мяча, он развернулся во
всем  своем  блеске и темпераменте. Его уже нельзя было прикрыть. Он мчался по
самому  краю  поля.  Игра  на краю требовала огромного искусства ведения мяча,
рекордного  бега,  безошибочной  точности.  Цветочкин играл на правом краю. Он
бежал у самой кромки поля, теснимый гидраэровцами. Он вел мяч как бы но горной
тропинке.  Слева  -  круча,  противник, отжимающий плечо, справа - обрыв игры,
аут.
    Цветочкин  в совершенстве владел искусством гонки мяча по самому краю. Мяч
двигался   в  его  мелькающих  ногах  по  сложным  орбитам,  петлял,  верткий,
неуловимый  для  противника. Но, мастерски выведя мяч из лабиринта путаных его
ходов,  Цветочкин  ураганом  прошел  к воротам и, где-то в воздухе поддев мяч,
ударил.  На  черной  доске  за  воротами "Магнето" моментально появилась белая
цифра
    - один.
    - Началось!-  говорили  на  трибунах.-  Сейчас  пойдет.Яша  встал, убитый,
утирая  рукавом лицо, отводя глаза в сторону. Гидраэровцы не смотрели на него.
Мартин  Юнг  пощупал  задний  карман, отлучился на минуту и вернулся с глазами
вялыми  и  снисходительными.  Опоздавший милиционер Снежков пробирался на свое
место рядом с дядей Кешей.
    - Сколько? - шепотом спросил запыхавшийся Снежков.
    - Один на ноль, - сказал дядя Кеша.
    - Кому?
    - Нам.
    Милиционер снял шлем, вытер платком голову.
    Забитый  противнику  мяч  немного  успокоил Антона, но мало его порадовал.
Играя  в "Магнето", он утратил чувство команды. Ребята здесь были чужие. То ли
дело, когда он стоял в "Гидраэре", на Волге, и за сборную страны. Тогда каждый
успех  команды, каждый удачный удар, каждый прорыв восхищал его и будоражил. А
сегодня  он играл за себя одного. Пока что он не показал ничего выдающегося. А
вот  Цветочкин отличился. Магнетовцы разыгрались. Разом постаревший Мартин Юнг
суетился  за  воротами.  Яшка  Крайнах  прыгал  теперь  в них, как мартышка за
вольером.  У ворот опять заварилась каша. Цветочкин прорвался. Удар! Штанга...
Удар  -  нога  Карасика.  Чижов  перехватил.  Перевод!  Цветочкин ударил. Гол!
Овация. Счет два - ноль.
    Груша  плакала.  Она  не  замечала  этого,  но слезы текли по ее глянцевым
щекам.  Настя  кусала  уголок  платка.  Глаза  у  нее были пересохшие до рези.
Гидраэровцы растерялись.
    Цветочкина  невозможно  было  удержать.  Опять  произошла  свалка у ворот.
Карасик упал, покрывая телом мяч.
    Груша  закрыла  глаза  руками.  Услышав  свисток, она открыла их. На доске
висела  еще  цифра  "два". Карасик, подхрамывая, бежал к середине поля. Первый
тайм закончился.
    Антон, придя в раздевалку, стащил фуфайку через голову и лег на скамью. Он
был  недоволен. Ни одного эффектного мяча не было. А устал он, словно три игры
подряд выстоял.
    В  раздевалке гидраэровцев Карасик со страхом ждал разговоров. Ведь второй
мяч  отчасти  был  по  его вине: срезка у ворот. В углу, громко глотая, пил из
кружки угрюмый Крайнах.
    - Антон  как  сатана  берет!  -  сказал,  отдуваясь, Фома. - Ой, дадут нам
сегодня чайку попить, Коля!
    Бухвостов  подошел  к  Карасику  и  Яше.  Карасик съежился. Грушино сердце
разрывалось от жалости.
    - Эх вы, маралы, - сказал Бухвостов, - какой мяч пропустили!
    - Эх,  мазло!  -  послышались  голоса  команды.  Карасик молчал, но Яша не
выдержал:
    - Кто  бы говорил, а ты с трех шагов какой смазал! Такое положение было, а
ты послал мяч за молочком. Ворота для вас подвинуть надо в сторону, игрочки...
    Совершенно скисший Карасик подошел к Насте.
    - Я действительно мазло... - проговорил он убито.
    - Да, вы мазло! - сказала жестоко Настя.
    - Я не буду играть! - решительно сказал Карасик.
    - Нет,  вы  будете играть, вы молодец, я вас просто обожаю, Карасик! - Она
схватила его за плечи и встряхнула: - Вы будете играть!
    - Да, я буду играть.
    Но Настя уже разошлась. Она накинулась на гидра-вровцев:
    - Срам,  мальчики!  Это  разве  игра?  Где у вас темп? Где напор? Вы разве
футболисты?  Вам  плевать  на честь Гидраэра! Да разве вам когда-нибудь забить
Антону?..  Молодец  Антон,  что  ушел  от вас! И я еще уйду, погодите. Стыдно,
позор! Все на вас смотрят, а вы?..
    Она схватила за руки Фому и Крайнаха. Она тормошила их.
    - Мальчики,  милые,  я вас всех страшно люблю! Только забейте ему, ну хоть
один раз, что вам стоит...
    - А ну, тихо! - сказал Баграш. - Никого сюда не пускать.
    Но  дверь  открылась  и  ворвался  дядя Кеша. Его не хотели пропустить. Он
негодовал.
    - Нельзя?  -  хрипел  дядя Кеша, где-то уже успевший подкрепиться. - Кому,
спрашивается,  нельзя? Мне? Где это видано, чтоб мне нельзя? Молоды вы меня не
пускать.  Двадцать  лет пускают... Эх, игрочки! В наше время разве так играли?
Сопливые  вы еще со мной спорить! Я мячом ворота сворачивал к чертям собачьим.
Мы  на  тренировке  мачты  трамвайные с корнем рвали, пропади я пропадом! Дубы
гнули, заборы валили, рельсы узлом вязали, из стенки кирпичи высаживали! А это
разве  игра? Я вот раз, помню, навесил в ходу... Гольмана к чертям сшиб, сетку
насквозь, окно вдребезги, собаку насмерть...
    - А кто в 1910 году англичанам шестнадцать - ноль продул? - ехидно спросил
Крайнах.
    - Мало  ли  что,  а  судил  кто?  Так  и засудил. Только два чистых мяча и
было...  А  у  вас это разве игра? Яички на пасху так катают. Эх, в Уругвай бы
вас.  Там  вот на матче у зрителей шестнадцать тысяч револьверов отобрали. А у
нас  народ  смирный, терпит, как вы мажете. Свечки да свечки... Панихида, а не
игра!  У  дяди  Кеши  был  свой  метод.  В  душе  он  до смерти хотел выигрыша
"Гидраэра",  но  считал,  что  для  поощрения  необходимо  отругать ребят. Его
выпроводили не очень вежливо. Потом игроки собрались вокруг Мартина Юнга.
    - Детишки,  -  сказал  он  мягко,  -  я  очень удивляюсь. Это очень весьма
удивительно...  Они  совсем  проигрывают,  а вы не хотите выиграть. Вначале вы
работали  весьма  отлично.  Я  уже смотрел: у Кандидова душка ушла в бутсы. Он
сдрейфил.  Но потом вы немножко перестали играть в футбол, а стали думать, что
это  загородная  прогулка  по  свежей  травке...  Мяч  имеет  свой натуральный
характер. Он не кланяется вам в ножки: "Ах, вот и я!" За ним надо бегать, надо
работать, играть надо!
    Он мягко журил, давал указания, сделал кое-какие перемещения в команде. Он
говорил  так  спокойно,  без  бравады,  что все ему поверили. Правда, случайно
проиграли  первую  половину.  Еще  не  все  потеряно!.. Но Баграш понимал, что
выиграть  уже немыслимо. Отыграть два мяча, вбить решающий третий вратарю, как
Кандидов,  -  об  этом нечего было и думать. Только чудо может спасти команду.
Нельзя было сказать, что в такие чудеса Баграш не верил. Но он чувствовал себя
очень  усталым,  вымотавшимся. Сказывался возраст. Это не прежнее время, когда
он  мог играть два матча подряд, поражая всех своей неутомимостью. Время брало
свое. Играть было трудновато. Но Баграш был старый игрок и знал, что сдаваться
нельзя  до  последней  минуты.  До  последнего свистка надо играть на выигрыш.
Карасик  понимал,  что  кубок  проигран.  Но, может быть, человеку еще удастся
кое-что  доказать.  Один  бы мяч! Хоть один, чтобы размочить Антона! Не всю же
жизнь стоять ему при счете ноль. Когда-нибудь же пропустит, - почему бы именно
не сегодня?!


    Глава 43
    Генеральный матч (второй тайм)

    Сирена  вызывала  уже  на  поле.  Раздались  аплодисменты.  Это  встречали
Цветочкина  и  Кандидова.  Теперь  Антону  приходилось  играть  против солнца.
Кандидов  надеялся,  что  в  перерыве оно уже сядет. Он просчитался - нет еще.
Зубчатая тень от тысячи голов, торчавших там, наверху, медленно продвигалась к
его  воротам.  Низкое  солнце  жгло  и  кололо глаза. Он полагал, что разбитые
гидраэровцы  уже  не найдут в себе силы для того, чтобы нападать, как в начале
игры.  Но сразу, вслед за свистком, игра покатилась к его воротам и заметалась
перед  ним. Антону не давали опомниться. Мяч метался перед воротами. Солнце не
давало осмотреться толком. Тень продвинулась, но была еще далеко.
    - О,  черт,  как  медленно поворачивается! - услышали запасные магнетовцы,
сидевшие вблизи ворот Кандидова.
    - Кто поворачивается?
    - Да земля эта!..
    Его  не  поняли.  Ему  показалось,  что  все  сегодня против него. Если бы
трибуны стадиона были немножко выше или земля повернулась чуть быстрее, солнце
было бы уже загорожено.
    На  трибунах  гудели.  Там  тоже поняли, что гидраэровцы не смирились, что
команда  вышла  с намерением дорого продать кубок и боролась всерьез. Даже мяч
как  будто  стал  злее.  Казалось,  что  он, фыркая, бросается на людей. Антон
кидался  в  самый омут игры. Длинные руки его извлекали мяч из самого пекла, и
мяч,  казалось,  клубился  у  него  в руках. Игра стала резкой. Сразу попадало
несколько человек.
    - Ну, сейчас пойдет рвачка, - говорили на трибунах.
    - Да,  это  уже сшибачка началась.- Завтра дрова подешевеют, - сказал дядя
Кеша, - пошла рубка, колка... Этот Цветочкин и ковала же!
    - Ну,  ваши,  положим, тоже охулки на ногу не кладут. Им только случай дай
подловить   -   приложат...   мое   почтение!   Севастьяпыч,  сторонясь  мяча,
изворачиваясь,  сновал  среди  разгоряченных  тел, как укротитель среди группы
тигров.  Он  не  давал  расходиться  страстям,  почтительные тирады его сирены
раздражали публику. Зрители жаждали результата. Они воспринимали свисток судьи
как  скучное  лирическое  отступление  в авантюрном романе. Всем казалось, что
Севастьяныч придирается к Цветочкину.
    - Судья  подыгрывает!  -  закричала  южная  трибуна.-  Судья - двенадцатый
игрок! Рефери, надень очки! Гроб, зола! Вали в крематорий. Касторки судье!..
    - Замолчь,  ты!  -  кричал  дядя  Кеша и вставал, оглядывая крикунов. - Ты
много соображаешь, сидя тут, шпана!
    Карасик  играл  очень старательно. Он гонялся за всеми мячами, он старался
поспеть всюду, где требовалось.
    - Чарли Чаплин! - кричали ему мальчишки.
    Он  не  обращал внимания. Его терзало сложное чувство - неистребимая жажда
мести  Антону  и  тоска  по  дружбе  с ним. Он страстно хотел победы. Кажется,
никогда  в  жизни  ничего  он не хотел так... Играя в полузащите, он все время
вылезал в нападение. Несколько раз ему удавалось ударить по воротам Антона.
    Его  обуяла  маниакальная приверженность к игре. Он обожал голубые майки и
люто ненавидел алые. Но Антон каждый раз из-под самого носа брал у него мяч на
лету  и,  насмешливо,  вполголоса сказав: "Пер-Бако это львенок а не ребенок",
незаметно для Севастьяныча давал Караси-ку легкий шлепок сзади. Это было очень
обидно  для  Карасика.  Он разъярился. Он падал на траву. Майка его вылезла из
трусов.  Сверху  на него наваливались тяжелые тела. В тоске и удушье он зубами
рвал  траву,  выкарабкивался, вскакивал и, сатанея, гнал мяч к воротам. Только
одно  желание было у него - вбить, вбить, вбить!.. Во что бы то ни стало вбить
этому здоровому, великолепному верзиле.
    Вдруг  он  получил  мяч  от Фомы и в тот же момент увидел просвет. Впереди
никого  не  было.  Он  бросился  вперед  за  мячом.  Антон ждал удара с другой
стороны, от Бухвостова, и теперь бежал наперехват, прямо на Карасика. Карасик,
на  бегу  примериваясь,  как  можно  лучше  ударить,  хотел  обойти Антона. На
трибунах начали вставать.
    - Сажай, сажай!..
    Дальнейшее  произошло в одно мгновение. Перед самым лицом Жени тело Антона
закрыло горизонт, небо, трибуны.
    Откуда-то  взялся  Цветочкин.  С  разбегу  он  прыгнул  на Карасика и всей
тяжестью  тела  притиснул его к Антону, который сделал рывок навстречу. Слышно
было,  как  столкнулись  тела.  Страшно, по-заячьи, вскрикнул Карасик и плашмя
рухнул на траву. Сразу все остановилось. Севастьяиыч свистел.
    - "Коробочка"!-раздался в тишине голос дяди Кеши.
    - С  поля!  "Коробочка"!  -  закричали с трибун. Да, это была "коробочка".
Отвратительный  прием  -  одновременный  стискивающий  толчок  с  двух сторон.
Карасик  неподвижно лежал на траве. Его быстро перевернули ка спину. Не дышит.
Баграш  и  Фома,  схватив  руки Карасика, делали ему искусственное дыхание. По
полю  бежал  со  своим  чемоданом доктор. Настя и Груша, не чувствуя под собой
ног, скатились с трибуны.
    Антон нагнулся над распростертым Карасиком:
    - Женя, что ты?
    - Подлец! - сказал Фома.
    - Дохлым играть нечего, - процедил Цветочкин, стоявший немного поодаль.
    - Молчи, скот, убили! - шагнул к нему Бухвостов и замахнулся локтем.
    - Ну-ну, ты!.. - сказал Цветочкин.
    Подоспевший   Севастьяныч  появился  между  ними,  как  арбитр  на  ринге.
Севастьяныч сделал обоим предупреждение.
    Карасика  вынесли на руках. Фома бережно поддерживал свисшую голову. Антон
хотел помочь, но Бухвостов рявкнул:
    - Руки прими! Без тебя справимся...
    Ребята  бережно вынесли Карасика с поля. Трибуны глухо шумели. Севастьяныч
был  в  затруднении.  "Коробочка"  была  явная,  но,  может  быть,  не  совсем
умышленная,  может  быть,  случайная.  На трибунах выжидающе и строго молчали.
Медлить  было  нельзя.  Оставлять  безнаказанно происшествие-тоже. Севастьяныч
назначил  одиннадцатиметровый  удар  в  ворота  Кандидова.  Он  принес  мяч на
штрафную линию. Раздались аплодисменты.
    Пока  Севастьяныч  отсчитывал  шаги,  дядя  Кеша  объяснял молодым соседям
приемы.
    - Какие  есть  приемы? Разные. Подножка - раз. Подсечка - два. "Ножницы" -
это  вывих  ноги  противнику.  На  "мельницу"  еще  можно вскинуть: плечом под
ложечку  и  бряк.  Тоже  ласковый  трюк.  Бывали  еще  "подсадки",  "рубчик" -
гарантированный  перелом  кости. Ну, а это они, гады, в "коробочку" подловили.
Прыжок с двух сторон. Ясно вам это? Ну, это ничего, злее будут.
    Карасик  лежал  на  носилках за трибуной. Груша помогала доктору снимать с
Жени  майку.  Жалкий  и очень симпатичный, лежал Карасик. Настя склонилась над
ним.  Доктор  успокаивал  девушек, сказав, что ничего страшного нет, ребра как
будто  целы,  произошла,  вероятно,  мгновенная  остановка  дыхания,  короткий
временный шок и обморок, вызванный им. Но Настя понимала - теперь Антон вконец
отрезанный  ломоть.  Нечего  было  и  думать  о  его  возвращении.  Как она ни
держалась,  тяжелые капли выкатились из-под ресниц. Одна из них упала прямо на
лоб   Карасику.  Карасик  тяжело  вздохнул  и  открыл  глаза.  Груша  радостно
вскрикнула.
    Карасик смотрел на Настю.
    - Это вы на меня наплакали?
    - Нет,   -   смущенно  улыбаясь,  сказала  Настя.  -  Это,  верно,  дождик
накрапывает.
    Карасик мгновенно вскочил на носилках и потянулся к майке:
    - Дождик?! Так он нам всю игру испортит!
    - Да нет, нет, это был не дождик, - сказала Настя.
    - Настя,  вы?..  -  закричал  Карасик  и  спустил  ноги  с носилок. - Да я
совершенно здоров, во мне сил на двадцать таймов подряд.
    Он хотел сделать шаг, но вдруг ужасная боль и удушье стиснули его грудь, и
он ничком упал на землю.
    Угрюмые,  мрачные  гидраэровцы  выстроились  за штрафной линией. Их тянуло
взглянуть,  как  там  Карасик, но надо было играть. Пенальти бил Бухвостов. Он
применил коварный прием: сделал вид, как будто целится в левый угол ворот, а в
самый  момент  удара  сменил ногу и пустил мяч к правой нижней стойке. Едва не
обманувшийся  Антон  бросился  почти  наобум,  но  удержал и почувствовал, как
забился  в  ладонях  сильно  пущенный  мяч.  Времени  уже  оставалось немного.
Гидраэровцы же никак не могли примириться с проигр