А
еще инженер!
    - Ой,  смешной  вы,  Антон!  -  ласково  засмеялась  Настя.  - Хороший вы,
славный, чистый вы весь какой-то... И отчего мне с вами так хорошо?
    Антон  уставился  на  Настю,  потом  вдруг радостно, решительно и косолапо
обнял ее.
    Она стала сразу строгой и чужой. Она схватила Антона за руку. Пальцы у нее
были холодные и жесткие. Антон не разжал рук.
    - Мертвая  хватка...  будьте  покойны...  -  бормотал он, усмехаясь, плохо
соображая,  что  говорит.  -  Так  и  в  газетах написано: "Кандидов - мертвая
хватка".
    Настя сердито вырывалась:
    - Кандидов,  пустите  сейчас  же!..  Эх,  вы... Антон взглянул ей в лицо и
обиженно выпустил.
    Настя  хотела еще что-то сказать, но вдруг беспомощно махнула рукой, резко
повернулась и ушла, не попрощавшись, строгая и неумолимо обиженная.
    Антон постоял секунду, потом сорвался было с места, бросился вслед:
    - Вы куда?.. Настасья Сергеевна... Настя!
    Он остановился и с размаху ударил себя в щеку:
    - Ой, арбузник я, арбузник!..
    На  пруду  что-то  легонько  бултыхнулось.  И  у самого .берега, дразнясь,
квакнула лягва. - Чуток, - откровенно признался Антон.
    Настя  засмеялась  и ласково взяла Антона под руку. Они выходили из здания
клуба, где шло чествование. Они удалялись беседуя. Насте было приятно, что она
идет  под  руку  с  Антоном  Кандидовым,  что  все смотрят на них, а встречные
девушки, верно, завидуют. Вероятно, это было не совсем хорошо, но все-таки это
было  очень  приятное  чувство. Ребята, посматривая вслед удалявшейся парочке,
многозначительно переглянулись.
    - Настя,  -  крикнул  Фома,  -  а  мы  как?  Антон за спиной погрозил Фоме
кулаком.
    - До  свиданья, мальчики! - весело прокричала Настя и помахала рукой через
плечо Антона.
    Карасик  мрачно  отошел  в  сторону.  Бухвостов  подозрительно  исподлобья
посмотрел вслед ушедшим.
    ...Они  шли  по  парку,  полному вечерней голубизны и шепотов. Их влекло в
укромные  аллеи.  Луна  распестрила  дорожки.  Белесые лучи, пробившись сквозь
листву, обнаруживали уединившиеся парочки. Потом Настя и Антон сидели у озера,
у самой воды. Над ухом пели комары.
    - Эх,  на  Волге  у  нас  сейчас,  - сказал Антон, - тихо, на тысячу верст
тишина!
    - Я только раз была на Волге.
    - Ничего... Мы еще с вами поплаваем там. Верно?
    Вот  опять!  Как  только  останется наедине с Настей, так черт знает какие
глупости  лезут  на  язык,  а  то, о чем хочется сказать, никак не выговоришь.
Антон  вспомнил, как внимательно слушают его Лада, Ласмин, Мария Дементь-евна,
когда   он   разглагольствует   о   чем-нибудь.   Все  восхищаются,  какой  он
непосредственный, сильный.
    - Ох,  и здоровый же я, Настасья Сергеевна! - произнес он голосом, которым
обычно говорил у Токарцевых. Однако на Настю это мало подействовало.
    - Почему вы, Антон, мне все твердите, что вы такой здоровый?
    - А чт о ж я буду говорить, что больной? - сказал Антон и обиделся.
    Он  буркнул  это  нарочно  грубо.  Что  такое,  в  самом  деле!.. Ничем не
проймешь!
    Он  посмотрел  сбоку  на  Настю.  Лунная  дорожка пошла по озеру. Отблески
дробились,  освещали  Настино  лицо.  И Антону был виден профиль Насти, как бы
обведенный.


    ГЛАВА 36
    Портрет на обложке

    Через  день  Антон  сидел  в  кафе  с Бобом Цветочкиным, Димочкой и Ладой.
Настроение  у  Антона  было  скверное.  Сосредоточенно  сопя, он пытался через
соломинку высосать сливки из стакана кофе гляссе. Это было трудное и необычное
занятие. Сливки пузырились и разлетались брызгами.
    - Ну,  что  вы  такой  кисляй  сегодня?  -  спросила  Лада.  -  Расскажите
что-нибудь из волжской жизни. Антон молчал. Лада подсела поближе:
    - Отчего вы такой грустный-грустный?
    - Вовсе я не грустный-грустный-грустный, - хмуро отвернулся Антон.
    - Сейчас  я  его  живо  развеселю!  -  воскликнул  Димочка  и  сделал жест
фокусника. - Делаю раз!.. Два!.. Алле, гоп! - И он вынул из портфеля журнал.
    Закрывая  от  Антона,  он  показал  что-то  Ладе. Та восхищенно всплеснула
руками.  Димочка повернул журнал обложкой к Антону. Во всю обложку спортивного
журнала  большого формата был напечатан портрет Антона. Антон был великолепен.
Он  был изображен во всем своем голки-перском величии: в свитере, в перчатках,
с  мячом.  Антон  схватил  журнал обеими руками. Так крупно его еще никогда не
печатали.
    - Так  это  я  тут?  Ох  ты,  черт, а?! По-детски обрадованными глазами он
обводил  присутствующих, всматривался в журнал, отводил его в сторону, смотрел
издали.
    - Вот  чак  петрушка! Ай да Антон-тамада!.. А ничего ведь парень, типичный
Кандидов.
    Он  так  фыркнул  в  соломинку,  что  пена  и  сливки  веером  брызнули на
окружающих.
    Потом он вдруг встал,
    - Вот нашим-то сюрприз, - сказал он. Голос его потеплел.
    Его   не   отпускали.  Лада  повисла  у  него  на  руке.  Антон  осторожно
высвободился:
    - Неловко, и так третий день носа на работу не кажу.
    - Не   умеете   вы  себя  поставить,  -  сказал  Цветочкин  своим  обычным
методическим  голосом.  - Вот я, например. мы, мол, уходя куда-нибудь, смотрим
на  часы,  как  на  икону.  Как  тебе не стыдно, Антон! Ведь это же ты с чужою
голоса  поешь.  И насчет стихии ты такой вздор порол, что мне просто страшно и
совестно за тебя стало.
    - Ты, пожалуйста, не бойся за меня, - бросил Антон.
    - Погоди, Тоша. Я, знаешь, Блоком увлекался. Он тебе бы тоже пригодился. И
вот,  понимаешь,  прочел у него в дневнике, как он радуется гибели "Титаника".
"Жив  океан!"  -  пишет...  Такое  трагическое  поражение  человечества,  а он
радуется:  "Жив  океан!"  Не могу с тех пор им как человеком восхищаться. Но я
понимаю,  у  него  это  от перегруженности культурой. Ему казалось, весь мир в
железо  взят,  техникой  раздавлен.  А  откуда  это  у тебя пошло? Я, положим,
знаю...   Это   козлобородый  тебе  напевает  с  Димочкой.  Где  же  твой  нюх
прославленный?
    - Ну, это уж, знаешь!.. - возмутился Антон. - Просто культурные малые. Вот
меня  и  тянет на хороший разговор. А ты! Тебе хорошо... получил с детства все
готовенькое...  И  ты  меня, пожалуйста, не учи. У меня стаж с 1921 года. А ты
кто,  чтобы  учить,  какие твои данные? Что ты на своем горбу в жизни имел, уж
если  так?  Давай  поговорим...  Ранец  ты  только разве с книжками таскал. Ты
потник вот поноси с кладью да походную сумку... а после разговаривай.
    - Да,  да,  верно,  конечно...  -  забормотал  упавшим  голосом Карасик. -
Данных,  конечно,  нет.  Ну,  извини,  Тоша.  Я без права, просто хотел так...
Извини...
    И он, натянув одеяло на голову, повернулся к стенке.
    В  номере журнала с портретом Антона была большая статья "Сухой" вратарь".
Это  накатал  Димочка.  Он  не жалел красок и выражений. Он возносил Антона до
небес.  "Великий вратарь", "обаятельный исполин", "волжский богатырь" - такими
выражениями пестрела статья Димочки.
    - Вот  как  писать  надо!  -  сказал Антон Карасику. - А ты все скупишься,
Женя, как бы не перехватить нечаянно...
    Кандидов   все   чаще  стал  отлучаться  из  дому.  Он  где-то  шатался  с
Цветочкиным,  пропадал у Токарцевых. Не то чтобы ему очень нравилось там, но у
Токарцевых  все,  кроме профессора, в оба уха твердили Антону, что он феномен,
что  он  необыкновенный  человек,  что  его седая прядка - Это ты, может быть,
завидуешь, - обиделся Бухвостов.
    - Я?  Вот  те  здравствуйте!..  Уж  кто бы говорил, кажется... Я ведь тоже
глаза имею...
    - Ну, и что же ты видишь своими глазами?
    - Это уж мое дело, что я вижу. У тебя очков не прошу.
    - Ну и молчи тогда!
    - И молчу.
    Антона  очень  редко  можно  было  теперь  застать  дома. И с Карасиком он
перестал вести ночные дружеские разговоры, когда сквозь тьму они тянулись друг
к  другу  на  огонек папиросы. Карасик долго набирался духу, но в конце концов
решился:
    - Слушай, Антон, что с тобой такое?
    - А что? - неохотно отозвался Антон. - Ничего особенного.
    - Да какой-то ты такой стал...
    - Какой?
    - А ты что, сам не понимаешь?
    - Бросьте вы это!..
    Разговор шел в темноте, но Карасик слышал, как Кандидов сел на кровать.
    - Что такое, в самом деле? Вечно улыбаться я вам должен, что ли?
    - Улыбаться  необязательно.  Глупости  ты,  Антон, болтаешь... Я просто не
понимаю,  не то ты нарочно тоску напускаешь, не то правда что-нибудь у тебя не
ладится. Но раз не хочешь отвечать, не надо.
    Карасик шумно повернулся к стенке.
    - Что ж, тоска растит человека - это дрожжи, человек всходит от нее.
    По  тому,  как гладко выговорилось это у неловкого на язык Антона, Карасик
понял, что Кандидов повторяет чужие слова.
    - Держался  бы  ты  подальше  от  этих  тоскующих арапов. Боюсь я за тебя,
Тошка!  Ты  не  сердись,  очень  уж ты на внешний лоск падок. И в словах, и во
всем.  Я  слышал,  Антон,  как  ты сегодня насчет своей натуры распространялся
Бухвостову,  что  тебя,  человека  большой  воды,  на  мелководной  машине  не
удержишь... Говорил?
    - Ну, говорил.
    - Потом  насчет  времени.  Что  всем  нам  вечно  некогда,  сти  с Антоном
размолвка.  Но  никто  не  знал  истинной  причины ее. Полагали, что это из-за
плохого поведения Антона, и промеж себя очень хвалили Настю за стойкость.



    ГЛАВА 37
    Скандал в благородном семействе

    Дня  через  три  после  отъезда  Баграша, когда коммуна была зла и мрачна,
Кандидов  и  Карасик  получили приглашение на вечеринку к Токарцевым. Был день
рождения  Лады.  Оба  приоделись,  налощили  ботинки.  Долго  ссорились  из-за
галстука  Антона.  Карасик  находил  его  слишком  ярким. Когда они уже были в
дверях, Карасика окликнула Настя.
    Настя  прихварывала.  Она  давно  переутомилась,  но  все  время держалась
кое-как.  А  теперь совсем раскисла. Карасик сказал Антону, что нагонит его, и
прошел к Насте.
    В  фланелевом  халатике, комком съежившись в углу дивана, Настя показалась
Карасику  милой  и  трогательной.  На  столе  стояли  астры,  пахнущие осенью,
разлукой,  отъездом  с  дачи.  На подоконнике в пустой стакан залетела большая
осенняя  муха,  и  стакан певуче звенел. Сумрак окутывал Настю. В комнате было
уютно.
    - Вы с Антоном идете сегодня, да? - спросила Настя.
    - Да-
    - Посидите немножко со мной... Вы не очень спешите?
    - Нет, пожалуйста.
    Карасик взял стул, приставил его к дивану.
    - Карасик, - сказала Настя, - вы славный. У вас душа хорошая...
    Карасик вздохнул так, что даже стул сочувственно скрипнул под ним.
    - Да,  - сказал Карасик, - девушки всегда говорят, что у меня чудная душа,
и тут же признаются, что они любят моих приятелей. Всю жизнь так...
    - Ну, Кярасик, милый, вы не обижайтесь! Ну, значит, мы такие дряни - любим
не того, кого надо... Неладно у меня с Тошкой... Вы, наверное, сами заметили?
    - Да,   кое-что   заметил.   действительно   знамение,   что   его  миссия
предопределена  исторически.  Сперва все эти разговоры казались ему смешными и
лишь  приятно щекотали его честолюбие. Но постепенно, сам не замечая этого, он
начал  верить в свою необыкновенность. Он начал подозревать, что действительно
чем-то  отличается  от  простых  людей и что дорога в жизни должна быть у него
особенная. У него в голове гудело от собственной славы. А гидраэровцы никак не
хотели  признавать  его гениальности. "Парень как парень, - говорили они,-а на
поле  действительно  чудо  природы.  Вот привалил талант человеку!" И у Антона
появились высокомерные нотки в голосе.
    - Подумаешь,  -  говорил  он  Бухвостову,  - меня вся страна знает, тысячи
людей!..  А  на  вас вот не угодил... Спортивный сезон кончился. Вскоре должны
были   начаться   занятия.   Ребята   гнали,   перекраивали   макеты  моделей,
конструировали  из  отходов,  из отбросов, из обрезков металла. Они воевали до
хрипоты  на заводских совещаниях, требуя средств для новых внеплановых опытов.
Каждая  копейка  вырывалась с мясом, каждая заклепка - с боем... Настя обивала
пороги в Автодоре и Осоавиахиме.
    - Ну как? - спрашивали ее ребята. - Продвинула смету?
    - Плечиком водила? Бровку поднимала? - интересовался Фома.
    - Вс„ сделала.
    - Ну и?..
    - Утвердили и в кино пригласили.
    Антон ни в чем этом теперь не принимал участия. Баграш был занят с утра до
поздней  ночи.  Он  видел,  что  с  Антоном  дело  неладно,  и давно собирался
поговорить  с  ним.  Но  он  считал,  что  разговор  будет серьезный. На ходу,
урывкой,  говорить не годится. Он считал, что дело потерпит, но внезапно уехал
с  Токарцевым  в  командировку  на  юг. Там испытывались торпедные катера. Как
всегда,   с   его   отъездом   нелады  в  коммуне  усилились.  Комнаты  стояли
неприбранными. Мама Фрума в первый же день пересолила яичницу. Бухвостов шумел
и  всем  дерзил.  Ребята возмущались, почему Антон относится халатно к работе.
Все  ходили, между собой перессорившись. Настя тоже потеряла обычную выдержку,
сердилась из-за пустяков и почти не разговаривала с Антоном.
    Накрапывает, - сказал он, бросая шляпу на этажерку. - Я останусь, пожалуй.
    ...Вечеринка  у  Токарцевых удалась на славу. Индейка не подгорела. Пироги
были   высокие.   Водка  отлично  настоялась  на  апельсиновых  корках.  Мария
Дементьевна  сияла,  несмотря  на  то что сбилась с ног в хлопотах. Героем дня
должен  был  быть  Антон.  Так это было задумано. Приглашали не только на день
рождения  Лады,  но и "на Кандидова". Мария Дементьевна любила на своих раутах
блеснуть чем-нибудь из ряда вон выходящим. Знаменитый футболист, да еще бывший
волжский богатырь - этим мало кто мог угостить.
    Антон по неопытности явился раньше всех. Никого еще не было. Даже Лада еще
не вернулась из парикмахерской. Но Мария Дементьевна встретила его очень мило.
Из-под ног профессорши выползла Бибишка - маленький мохнатый крысолов. Длинная
и  ровная  от  хвоста  до заросшего носа, собачонка походила на прочищалку для
ламповых  стекол.  Бибишка  с  урчанием  обнюхала  огромные  ноги  гостя,  но,
почувствовав расположение к нему хозяйки, смирилась.
    Антон  и  Мария  Дементьевна  пошли  в  гостиную.  Они уселись на диван, и
опытная Мария Дементьевна повела беседу. Она говорила о футболе.
    - О, я ужасная болельщица! - говорила Мария Дементьевна.
    Она вспомнила Волгу.
    - О,  я  ужасная  волжанка! - восклицала Мария Дементьевна. - Мы ездили на
пароходе до Астрахани.
    Бибишка  время от времени портила воздух. Мария Дементьевна тотчас бросала
Антону  на  колени  спички: "Жгите скорее, жгите!" Или сама водила вокруг себя
желтым огоньком.
    - Ну, мы вас поэксплуатируем, - сказала Мария Дементьевна.
    Антону  нравилось, что она обращается с ним совсем запросто, как со своим.
Он  охотно  откупоривал  бутылки, вертел мороженое, отодвигал рояль, раздвигал
стол, таскал лед из погреба. Старая домработница Липа не могла нахвалиться им:
    - Вот  так  помощничка  бог  послал!  Ай  да  кухольный мужик! Смотрите не
замарайтесь.  -  Вы знаете, что-то в нем появилось... я сама не знаю. Какая-то
налипь неприятная. Что это за компания там - Дима и прочие?
    Карасик махнул рукой.
    - Тошка   ведь   чудный  парень!  -  воскликнул  он.  -  Закваска  у  него
замечательная, а вот противоядие еще не выработалось.
    - Правда, он ужасно славный? - обрадовалась Настя.
    - А биография какая!
    Они  долго  и  озабоченно говорили об Антоне, как родители о сыне, который
отбился  от  рук,  наловил  плохих  отметок в школе. Настя ничего не сказала о
ночной  сцене на озере. Она не могла бы объяснить, почему все так глупо вышло.
Было  что-то  самонадеянное  тогда  в  уверенных  руках  Антона.  И  все в ней
возмутилось. Если бы только он понял это...
    Карасик посмотрел на часы, спохватился, что давно пора идти.
    - Вам  обязательно  надо?  -  спросила Настя. - Обязательно? А то посидите
еще...
    Идти совсем не хотелось. Но где найти нужный повод, чтобы не пойти? А если
остаться  просто  так,  она опять увидит, что Карасик неизлечим, скажет потом:
вот  она  интеллигентская  неустойчивость,  чуть  поманила  -  он  уже изменил
решение,  про  все забыл и остался. И он пошел. Уже на лестнице он стал ругать
себя.  Какого  лешего!  Куда  он идет? Надо было непременно остаться. Девушка,
видно,  мучится.  Нехорошо  ее  оставлять  одну.  И она так славно говорила об
Антоне.  Но  теперь  уже  нельзя  было  вернуться,  не было решительно никаких
видимых оснований для этого. Он вышел на улицу. Оставшись одна, Настя спустила
ноги  с  дивана, нашарила мягкие туфли, подошла к окну. Стоял пасмурный вечер.
Город  в легком тумане был близорук и аморфен. Ей стало очень одиноко. И вдруг
слезы  хлынули  у  нее  из  глаз.  Крупные, тяжелые, скатывались они вниз. Она
стояла,  перегнувшись  у  окна,  поникнув над синим провалом улицы, злилась на
свои слезы, а они лились еще пуще.
    Карасик  вышел  из  подъезда.  Вечер  обдал  его сыростью. Он остановился,
протянул  руку,  посмотрел  на  небо.  Начинало  моросить.  Это был законный и
отличный  повод.  Через  минуту  Карасик  вбегал к Насте.Профессорша ничего не
сказала.  Все окружили Антона, расспрашивали его. Антон, польщенный, конфузясь
и беспомощно оглядываясь на Цветочкина, что-то объяснял касательно футбола.
    - А  вы,  значит,  в  воротах и этак ногами, ногами? - спрашивал Мегалов и
лягал воздух толстой своей ножкой.
    - Какой мяч, зависит. Руками, в общем, надежнее.
    - Боже  мой! - всплеснула руками Мария Дементьевна. - Ксенофонт Сергеевич,
неужели вы не знаете правил? Голькипэр (она так произносила-"голькипэр") имеет
право  руками...  Неужели  вы  никогда  не  были  па  футболе?  Вы знаете, все
правительство туда ездит.
    - С  тобой  разве  выберешься  куда-нибудь? - басом сказала жена Мегалова,
поправляя пенсне.
    Но  тут  же  она,  уязвленная познаниями Токарцевой, пробормотала что-то о
грубости интересов современной молодежи...
    Антон разразился целой лекцией.
    - А  балет?  - говорил он. - Тоже, в общем, ногами, тоже ножная техника, а
считается  искусством.  А  где  такие  сборы,  как  у  нас?  Восемьдесят тысяч
зрителей! А расширьте стадион - все сто будут...
    Мария Дементьевна умело вмешалась в спор:
    - Закусим  немножко...  Прошу  вас закусить. Сперва гости сделали вид, что
это приглашение их совершенно не интересует, - дескать, не в этом суть,
    - Ну  что  же,  господа...  Ой, боже мой, пардон, ха-ха... граждане, прошу
вас!
    Все разом повалили в столовую.
    Загромыхали стулья. Все рассаживались. На столе искрился цветной хрусталь.
Салфетки,  сложенные  конвертами,  стояли  на  тарелках, как паруса. И на диво
оснащенный  стол  готов был, казалось, отплыть... Тамадой был выбран, конечно,
Антон,  ибо  Димочка  напомнил  всем,  что  Кандидов  был  настоящим тамадой -
бригадиром на Волге.
    Все принялись за дело, заработали ножами и вилками. Тренькнули бокалы.
    Иногда сквозь шум слышался неутомимый голос Димочки:
    - А ну-ка, подвиньте ко мне этот полупаштет!.. Мегалов с тарелкой в руках,
щурясь,  оглядывал стол. Жирные губы его были озабоченно поджаты. В одной руке
И чистила ему пиджак щеткой.
    Вскоре  пришла Лада. Она побежала одеваться и появилась в гостиной розовая
и  ослепительная. Потом в передней раздался звонок. Все засуетились, забегали,
хватая  со стульев, с подоконников оставшиеся обертки, мятую бумагу, свернутые
бечевки.  В  одно  мгновение все пришло в порядок, как на сцене после третьего
звонка.
    Липа побежала открывать.
    - О,  Олимпиада,  когда  же  вы станете Спартакиадой!- услышал Антон голос
Димочки, как всегда дразнившего Липу излюбленной своей остротой.
    И  в  гостиную влетел "великий арап" с цуг флейтой под мышкой, с букетом и
свертками. Одной рукой он сотрясал флексатон. Бузиновые шарики бились о гибкую
сталь,  и инструмент издавал печальный, рыдающий свист. За Димочкой е цветами,
коробками,   патефонны