.  В еврейском сердце. Я почувствовала,  что  обделена чем-то  важным,
пока  мне  недоступным,  но  подспудно  желанным и  глубоко сидящим  в  моем
подсознании.  Уроки  иврита  стали  для  меня уроками  жизни  моих  предков,
неожиданно  ворвавшихся  в  мою  жизнь, в мое  спящее  еврейское  сознание и
открывших  для меня  новую, незнакомую  и поучительную, веселую и печальную,
долгую  и добрую,  мудрую  и трагическую историю моего  народа.  Познание  и
принятие проходило не просто и не быстро.
     В нашей группе была уже немолодая пара, муж и жена, дочь которых была в
Израиле,  а  сын  сидел в тюрьме  за  отказ служить  в  Советской Армии. Они
объяснили  мне, что  служба в  Советской  Армии является  причиной  отказа в
выезде на многие годы. И поэтому их сын предпочел пойти в тюрьму, но не дать
возможность  властям  "навесить"  на  него  секретность.  Мне  казалось  это
совершенно абсурдным. Как можно было позволить  своему сыну  пойти в  тюрьму
добровольно?!!  С  тюрьмой  и ее  последствиями  мне  в  моей жизни  хоть  и
косвенно, но пришлось столкнуться. Я смотрела на этих родителей, разлученных
со своими детьми, и думала, что дает им силу выдержать эту великую боль? Уже
потом, включившись  в их борьбу,  которая стала  моим  глотком свободы, моей
второй кожей, моей истинной  сутью и  судьбой на  многие годы, я поняла, что
только  вера  в необходимость  и  единственность принятого решения позволяет
выжить в условиях постоянного, ежеминутного стресса.
     А тем временем я регулярно посещала уроки иврита и читала литературу об
Израиле и еврейской истории. Закорючки, точечки и черточки  приобретали свое
осмысленное значение и уже не расплывались в глазах. Пришло время, когда Аба
задал нам составить наш первый  рассказ на иврите. Конечно, рассказ - это не
совсем то, на что мы были  в то время способны. Два десятка слов, неуверенно
засевших   в   голове,  не  давали   фантазии  разыграться.   Рассказы  всех
присутствующих  в принципе были  похожи друг на друга.  Я сказала,  как меня
зовут, что у меня есть  сын, что мама,  папа и сестра в Израиле. Вот  и все,
собственно, что я смогла с трудом выдавить из себя.
     Наступила  очередь одного молодого  человека.  Я знала,  что  он  хочет
уехать в  Израиль, но в  ОВИРе  у него  не  принимают документы, так  как  в
Израиле у него никого нет,  и все  его родственники  живут в Союзе. Я всегда
смотрела  на   него  с  любопытством.  Он  был   молодой,  красивый,  всегда
подтянутый, но с постоянной печалью в огромных черных глазах. Так вот, он на
секунду задумался и с каким-то горьким  недоумением спросил: "Лама ани по?",
что  в переводе означало: "Почему я здесь?" И  все замолкли. И вместе с  ним
подумали, ну, действительно, ну почему мы здесь, если хотим быть там?
     А потом так получилось, что он предложил мне заниматься ивритом вместе,
то  есть вместе готовиться  к урокам. Я с  готовностью согласилась. Он начал
заходить ко мне, и  начались у нас бесконечные разговоры об Израиле. Он знал
Израиль  так, как  будто  он в нем  родился.  Не  только историю,  политику,
демографию  и  обычаи.  Он  знал,  как  выглядят города,  улицы  и  площади!
Рассматривая  открытки, присланные Анечкой, он  безошибочно  называл, что на
этих открытках изображено.  Однажды я ему даже не поверила.  Держа  в  руках
одну  из  открыток, он с удивлением произнес: "Надо же, на  площади Дизенгоф
новый фонтан  появился!"  "Ну уж это ты мне  заливаешь", - подумала я. И  не
поленилась.  Написала Анечке.  Она  ответила, что,  мол,  да,  действительно
построили великолепный фонтан, и  вся площадь  преобразилась. Вот  такой был
Гера Куна, влюбленный в Израиль и мечтающий там жить. А для этого был у него
только один вариант - жениться на "выездной". И  я начала усердно вспоминать
всех своих незамужних  знакомых с родственниками в Израиле. На первый взгляд
такое простое дело оказалось неразрешимой задачей: или мои знакомые были уже
замужем или собирались ехать  в Америку. Но дорогу осилит идущий,  и я  была
уверена, что рано или поздно мы этот вопрос решим.
     Шло время. Иврит мой потихоньку продвигался, а Израиль становился ближе
и  роднее.  Круг  отказников,  окружавших  меня,  расширялся.  Однажды  Гера
позвонил  мне  по  телефону  и,  как  обычно,  спросил  разрешения  приехать
позаниматься. Я согласилась. После этого он вдруг спросил: "Кстати, твой муж
ничего  не имеет против  того,  что я  приезжаю к  тебе?" Я  довольно  грубо
отрезала: "Вообще-то это тебя не касается, но я с мужем в разводе". "Так это
же прекрасно",  - воскликнул  он  и  повесил трубку.  "Ты  просто идиот",  -
прокричала я в  раздающиеся  из трубки  гудки и  со злостью  швырнула ее  на
рычаг. Через полчаса Гера был у меня  с огромным букетом тюльпанов. Он был в
прекрасном настроении,  сунул  мне цветы  и  как  ни в  чем не  бывало пошел
поболтать  с  Андреем.  Он  всегда  перед  занятиями, а иногда  и после  них
разговаривал с ним. Иногда они бывали настолько увлечены разговором, что оба
с  удивлением  смотрели  на меня,  когда  я вдруг  прерывала их.  Поэтому  я
наблюдала за ними  издали, исподтишка,  чтобы  не мешать. Я чувствовала, что
Андрею интересно с ним, впрочем, как и мне самой.
     Никогда до Геры не было в моей жизни настолько интересного собеседника.
Он был таким начитанным и эрудированным, что иногда я просто кивала головой,
боясь  признаться, что я даже  не слышала  о таком художнике,  о  котором он
вскользь мог  упомянуть  в полной уверенности, что все  должны знать предмет
разговора. Но кроме  всего - и это  я думаю главное - у нас была общая цель,
положившая  основу нашей дружбе. Гера был убежденным сионистом, и  его  идеи
находили понимание и отзыв в моей душе.
     Однако никаких других чувств у меня к нему не было  да и быть не могло.
Прежде всего он был  на десять  лет  младше меня,  и было  бы смешно с  моей
стороны даже  на  секунду  подумать о нем  серьезно. Кроме  того,  развод  с
Володей потряс меня настолько, что я просто никого  вокруг не замечала. Ну и
конечно  я  считала,  что  вот-вот  уеду. Несмотря на скептицизм Абы  я была
убеждена, что получу разрешение, и все мои мысли и планы были далеко.
     Начиная с нашего последнего телефонного разговора, Гера всегда приходил
ко мне с цветами. Давно  уже у меня дома не было столько цветов.  Поначалу я
чувствовала себя неловко,  а потом привыкла,  тем более, что никаких  других
изменений в  его отношении ко мне не было. А какая женщина  может отказаться
от цветов?!
     В апреле 1981  года  я получила следующий  отказ. По  той  же  причине.
Вернее, без всякой причины. Сказала я о нем только Андрюше и Гере. А в нашей
группе - никому. К тому времени мне уже было ясно, что отказы для них - дело
обычное. Они  уже давно перестали  подсчитывать их. Я поняла,  что  мне тоже
необходимо выработать к ним иммунитет.
     На  лето я уехала  с  Андреем  в Челябинск. У меня  остались прекрасные
отношения  как с  родителями  Володи, так и с  семьей его брата,  особенно с
Милой.  В  конце  августа  мы  вернулись в  Ленинград, и  сразу  же раздался
телефонный звонок Геры. "Я  хочу тебя срочно  видеть",  - сказал  он  как-то
необычно серьезно. "Приезжай", - ответила я и подумала, что у него  какие-то
неприятности. Гера приехал очень быстро  и практически без всякой подготовки
сказал: "Я хочу, чтобы мы поженились".  "Это невозможно", -  ответила  я, не
раздумывая.  Он настаивал.  Наконец  я  сказала: "Послушай,  я  знаю, что ты
хочешь  уехать в  Израиль  и  не  можешь подать  документы.  Давай  говорить
начистоту. Я согласна  заключить с  тобой фиктивный брак, чтобы помочь  тебе
выехать.  Но здесь  в  наших  отношениях  ничего не должно  измениться,  а в
Израиле мы распрощаемся в  аэропорту".  Потом я улыбнулась и добавила, чтобы
хоть  немного разрядить обстановку: "Но  все это при одном условии - таскать
чемоданы будешь ты".
     Гера мою  шутливую  концовку не оценил и ответил тут же: "На  фиктивный
брак я  не согласен.  Я  делаю тебе предложение и хочу, чтобы ты стала  моей
женой".  Я  почувствовала,  что разговор  затягивается.  "Ты  о  своей  маме
подумал?  - воскликнула я. - Ты что,  хочешь, чтобы у нее был инфаркт?!  Как
иначе она может отреагировать на женитьбу своего сына  на женщине старше его
на десять лет и  с  десятилетним ребенком на руках?  Я бы  не хотела увидеть
своего  сына  в  такой  ситуации".  Гера  как  будто только  и  ждал  такого
аргумента. "Хорошо, - сказал он. - Не  давай мне ответа, пока не встретишься
с моей мамой". И ушел.
     Я осталась одна в  разорванных  чувствах. Ко  мне  тихо подошел Андрей,
обнял и прошептал: "Мамочка, как  бы я хотел иметь такого папу, как Гера". Я
вздрогнула. И  впервые после  его слов мысль о  замужестве не стала казаться
мне абсурдной.
     Встреча  с Гериной  мамой  превзошла  все  мои ожидания. Она  оказалась
милой,  очаровательной  женщиной,  мягкой,   утонченной  в   чувствах   и  с
удивительным тактом. Но больше всего меня поразило, что она отнеслась ко мне
так, будто всю жизнь ждала именно такую невестку. В ее отношении ко мне я не
почувствовала никакой фальши. Я могу с  полной ответственностью сказать, что
именно знакомство с ней сыграло главную роль в моем решении. Я никогда бы не
осмелилась выйти замуж за Геру, сделав при этом его маму несчастной.
     После ее ухода я  еще пыталась  образумить Геру:  "Представляешь ли ты,
что такое десять лет разницы?" Гера поцеловал  меня  и ответил: "Глупенькая,
это  же  огромное достоинство. Женщины живут дольше мужчин на десять лет. Мы
проживем долгую,  счастливую жизнь  и  умрем  в один день!" Я рассмеялась. Я
была счастлива.  Я думаю, что именно в тот момент я полюбила его. И люблю до
сих пор.
     Когда Гера ушел, ко  мне подбежал  Андрей и  счастливым голосом сказал:
"Мамочка, как я тебя люблю за это!!!" "За что?" - спросила я, занятая своими
мыслями. "За то,  что ты согласилась выйти замуж за Геру!" - и он обнял меня
и крепко расцеловал. В декабре наш брак был зарегистрирован.
     Новый вызов из  Израиля  вместе  с Анечкиными и папиными поздравлениями
был получен, и документы сданы в ОВИР. Оставалось ждать. Мы не думали тогда,
что  ждать придется  настолько долго. Забегая  вперед скажу, что  с тех  пор
прошло  пятнадцать лет, и я ни разу не пожалела, что  вышла замуж за Геру. Я
надеюсь, что Гера тоже. С его родителями у меня  самые  теплые  отношения, о
которых  можно только  мечтать. И  добавлю, что  Гере  пришлось-таки таскать
чемоданы, но случилось это гораздо позже, чем мы тогда предполагали.
     В 1982 году  ко мне вдруг позвонил Э.Д. Тот самый Э.Д., который помогал
мне, когда  моя  мама была в психиатрической  больнице. Мы встретились, и он
сказал: "Леночка, я знаю, что ты хочешь уехать в Израиль. Я могу тебе в этом
помочь. У  меня  огромные связи.  Но я  хочу,  чтобы  мы заранее  обменялись
квартирами. У меня тоже неплохая квартира.  Но  твоя безусловно лучше. После
получения тобой разрешения обмен будет уже невозможен. Подумай и дай ответ".
Я рассказала об этом предложении Гере, объяснила, как Э.Д. помогал мне выйти
из казалось  бы безвыходных положений,  описала  его,  как человека, который
"все  может", и сказала,  что  лично  я такой шанс  упускать не  хочу.  Гере
оставалось только верить мне на слово.
     Все  формальности  по обмену  Э.Д. взял  на себя, и  через  полгода  мы
переехали  в квартиру на Плеханова, которую  даже не удосужились как следует
посмотреть. Безусловно, квартира эта ни в какое сравнение не шла с  маминой,
но  мы были  уверены, что  проживем в ней максимум год. А  еще через полгода
Э.Д.  зашел  к  нам   и  с  сожалением  сказал:  "Леночка,  ну  кто  же  мог
предположить,  что Брежнев умрет? Все  мои люди полетели со  своих постов. Я
ничем не могу помочь тебе".
     Иллюзии о быстром отъезде исчезли. Все мои знакомые говорили и говорят,
что Э.Д.  обвел меня вокруг  пальца, как глупого, доверчивого ребенка. Я для
себя этот вопрос до сих пор держу открытым. По той простой причине,  что  не
обменяй я  тогда квартиру, я бы всю жизнь корила  себя, что  не использовала
свой шанс. Такова жизнь. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.
     Мы с Герой и Андреем вступили в пору зрелого отказа. Тот, кто  решается
описать "отказ", заранее обречен на провал. И я это хорошо понимаю.  Кто был
в длительном  отказе, тому это объяснять не надо. Кто не был - тот все равно
не  поймет.  Невозможно  рассказать  о   бесконечных  днях  и  ночах  полной
безысходности и исчезающих  надежд. Отказ - это тысячи исковерканных судеб и
запланированное, сознательное подавление воли. Это  бесправие, возведенное в
закон, при отсутствии малейших возможностей защиты. Отказ - это преступление
государства  перед  каждым  отдельным  человеком,  открыто  выразившим  свое
желание  выйти  из-под  контроля и власти  этого  всепожирающего монстра под
названием Советский  Союз; это  превращение  людей  в  предмет спекуляции  и
торговли,  старательное  и   планомерное  низведение  человека  до  рабского
состояния под прикрытием заботы о благе и независимости государства.

     Есть много способов расправы...
     Сначала был костер и кнут,
     Ломали ребра и суставы,
     Был всем известный тайный суд.

     Как страшно вспоминать былое.
     Но были рвы и лагеря
     И были печи для убоя.
     Нет, пухом не была земля.

     С годами изменились нравы.
     И кто-то, видно, с головой
     Придумал новый вид расправы -
     Жестокой, действенной, простой.

     И как всегда все шло по плану,
     И безусловно был приказ
     Чтоб расправляться без обмана.
     Так был изобретен "отказ".

     Коварство, ложь, пустые фразы,
     Негласный и другой надзор.
     Растут и множатся отказы.
     Нам всем объявлен приговор.

     Ну, черт с ним даже с приговором.
     Но где же судьи, адвокат?
     Кто выступает прокурором?
     Увы, кругом молчат, молчат...

     Так мы живем - не осужденные,
     Свободные - с клеймом раба.
     На сколько лет приговоренные?
     И что готовит нам судьба?!

     Цинизм и издевательства доходили до своего апогея. Я  помню, как  после
бесконечных жалоб, в  составлении которых  мы, отказники,  стали корифеями и
знатоками, изучившими гражданский и уголовный кодексы, меня вызвали на прием
к начальнику МВД г.Ленинграда генералу  Бахвалову. Я снова вошла  в "Большой
дом" на Литейном  проспекте, где некогда проходили мои бесчисленные допросы.
Но  сейчас я  вошла  туда не  с боковых,  незаметно  прячущихся  в переулках
входов, а с главного,  центрального. Я,  кстати, не могла  поверить, что мне
нужно  входить  в  этот,  имперский  вход,  и  поначалу  заглянула  в  рядом
расположенную  парадную. Мысленно я перебирала  все возможные варианты моего
разговора с  начальником МВД, но  не  успела  я  сделать  и  шага, как  дуло
автомата  было направлено  на  меня, и грубый окрик "руки за  голову" вернул
меня  к  действительности. Я  хотела  что-то сказать,  но  затвор  щелкнул и
приказ, перешедший в крик,  дошел до моего  изумленного сознания. Я медленно
положила руки на голову  и  робко  объяснила причину  своего  присутствия  в
здании КГБ. "Главный вход", -  услышала я  в ответ. И уже при выходе до меня
донеслось  с грубым  смешком: "По  своей воле  сюда лучше не  заходить". Да,
разные, очень разные входы были в Главном управлении КГБ и МВД.
     Встреча с  генералом Бахваловым  проходила  при полном  внешнем ко  мне
уважении. Он извинился за трехминутное опоздание, сказал, что пришел сегодня
исключительно ради встречи со  мной и  пригласил в огромный  кабинет. Я села
напротив него.  Я знала -  от этого человека  много зависит. Он стоял на той
вершине, с которой он мог столкнуть нас, простых и неугодных ему смертных, в
еще более  глубокую пропасть  отчаяния и  страданий или, в случае  изменения
направления ветра  нашей  судьбы, мог  с таким  же успехом  вышвырнуть  нас,
ставших ненужными и потерявшими цену, в ненавидимый и надоевший ему Израиль.
Я хотела стать ненужной, бесполезной и потерявшей всякую для него цену.
     "Елена Марковна, -  сказал он мне, развалившись в  кресле, но умудряясь
при  этом сохранять военную выправку, - ваши жалобы и заявления кое-кому уже
очень  надоели". Он  сделал  акцент  на "кое-кому", давая мне  понять, что и
говорит   он  со  мной  от   имени   этого   безликого,   неназванного,   но
могущественного "кое-кого".  "Слава  Б-гу,  - подумала  я, -  этого я своими
заявлениями и  добивалась".  А  он продолжал: "И вот сейчас здесь, у  меня в
столе, находится ваше заявление  о выезде, - при этом он резко выдвинул ящик
стола,  как  будто бы  я  могла  заглянуть  в  него  и  убедиться,  что  там
действительно  лежит мое  заявление,  - и я честно скажу, что хочу подписать
его".  И  он уставился  на меня  своими  бесцветными, ничего  не выражающими
глазами.
     "Ну так сделай это, сделай, - стучало у меня в мозгу, - и ты избавишься
от  меня,  от  моих  заявлений,  от   моего  преподавания  иврита,  от  моих
бесконечных встреч с иностранцами и  еще  от  многого  другого, что  я  буду
предпринимать в дальнейшем,  чтобы добиться выезда.  Ну же, ну, подпиши!" Но
он  так  же резко задвинул  ящик  стола,  запер его на ключ, чтобы у меня не
оставалось никаких  иллюзий насчет  его намерений, и  произнес:  "Но сделать
этого не имею права". Он сказал  это таким тоном, будто речь шла, по крайней
мере,  о  благополучии  всего человечества,  которое  при  подписании  моего
заявления будет ввергнуто в пучину бедствий.
     "Но если  я уже здесь, - сказала я как можно более спокойно, - назовите
мне,  по крайней мере, хоть причину моего  отказа. Я тогда буду знать  с кем
бороться и  не  стану надоедать  вам своими  заявлениями". Ответ,  который я
услышала,  был настолько  же абсурдным,  насколько издевательским: "Это ваше
счастье, что вы не знаете причину. Именно причина и является  секретной. Так
что для вашего же блага я советую вам даже не пытаться узнать ее". Аудиенция
была окончена. Уходя, мне показалось, что он остался собой вполне доволен.
     Само  по себе  сообщество, именуемое "отказниками", могло  бы послужить
интереснейшим  исследованием  для  психологов и  историков.  Ведь в  "отказ"
попадали  люди,  объединенные  только  национальной принадлежностью и  одним
желанием  -  покинуть  пределы  СССР.  Да и сообществом-то  их  нельзя  было
назвать. Я  думаю, что абсолютное  большинство всех отказников сидели  тихо,
предпочитая не  раздражать власти  своей назойливостью.  Были такие, которые
боролись в  одиночку,  изучая  ситуацию  и  используя  любой  козырь в своих
интересах.  И  была  немногочисленная  группа  борцов,  объединенных   общим
желанием  не  дать  забыть о  себе  ни на  минуту,  не  позволить  совершать
беззакония и издевательства под  прикрытием "железного занавеса"  и привлечь
внимание  мировой общественности к  нарушениям  прав  человека  в  Советском
Союзе. Безусловно и для "борцов" конечной целью было получение разрешения на
выезд, однако методы достижения этой цели были абсолютно иными. Такая борьба
изначально  была сопряжена  с  риском,  который  для  некоторых заканчивался
тюремным заключением.
     Сказать  с  полной  ответственностью,  что борцы были  смелее остальных
отказников, я бы не решилась. Просто каждый в этой ситуации выбирал для себя
тот  путь,  который  по его мнению приведет к цели,  согласуясь при  этом  с
внутренними убеждениями, характером и системой  ценностей каждого отдельного
человека. Смелость  вырабатывалась уже в процессе борьбы. И в убеждении, что
выбранный  путь приведет  в  конечном  итоге  к  отъезду.  То  есть  я  хочу
подчеркнуть, что знала среди отказников, сидящих тихо, людей с очень сильным
характером.  И встречала  среди  борцов  людей, с трудом преодолевающих свой
страх. И  все-таки я  счастлива  и горжусь, что  была среди тех, кто борется
открыто, преодолев гипноз коммунистической системы.
     Я дум