расскажу тебе еще
одну чудесную легенду.

Девочка улыбнулась. Она вспомнила путь на остров и легенды о русском
богатыре и об отважном вожде восстания ненцев Ваули Ненянге.

С борта был спущен не простой зыбкий штормтрап, а широкий и удобный трап -
парадный.

Погрузку уже закончили, и бот и две доры отошли от теплохода.

Капитан опять вышел встречать Степана Егоровича. Он так же радушно
приветствовал дочку старшего механика, а сам Петр Иванович, как всегда
перед отходом, находился в машинном отделении.

В сутолоке отхода Наташа заметила тетю Мэневу. Она стояла в отдалении у
борта, тихая, опечаленная, и смотрела на Наташу и на сына. Расталкивая
пассажиров и провожающих, девочка бросилась к ней.

Над бухтой разнесся отходной гудок. Второй гудокж...

- Мальчики, на катер! - скомандовал начальник метеостанции.

Мэнева вздрогнула, засуетилась, поторопила сына. Наташа обняла ее,
попрощалась с дядей Алешей, чмокнула в щеку Илюшку. Она сдерживалась,
хотела улыбнуться, а в глазах стояла слезы.

- Теперь приезжай к нам, на Большую землю, - сказала она. - Там будем
искать другой хаерад-цветок, другую гвоздику... Приедешь?..

Илюша только наклонил голову. Ему тоже было не по себе. Уж очень он привык
к этой девчонке из большого города.

- Приедешь?

- Приеду.

Островитяне спустились в катер, и трап моментально был поднят. Загремели
якорные цепи. Раздался последний, продолжительный прощальный гудок. Судно
чуть развернулось и неторопливо пошло к выходу из Медвежьей губы.

Наташа уже стояла на крыле капитанского мостика, рядом со Степаном
Егоровичем, и махала удаляющемуся катеру.

До свидания, милый остров! До свидания, друзья!

                      --------------------------------

[1] Ягель - тундровый мох, корм северных оленей.

[2] Аргиш-несколько оченьих упряжек

[3] Сюдбала - сказочник.

[4] Исямбада - сумасшедшая.

[5] Чаруса - болото.

[6] Пыжик - шкурка маленького оленя.



   Евгений Коковин.
   Рассказы.

БАЛАЛАЙКА АНДРЕЕВА

Финский теплоход "Атлас" пришвартовался у одной из архангельских лесобирж.
Славным летним днђм, наполненным щедрым солнцем, мы с архангельским
журналистом Николаем Карповичем Никитиным и переводчиком Валентином
Николаевичем Ивановым были в гостях у финнов на их теплоходе. Сидели в
каюте у капитана и дружески беседовали.

Через открытый иллюминатор слышался плеск бьющейся о борт беспокойной
северодвинской волны. Далеко-далеко монотонно рокотала землечерпалка. И
изредка вскрикивали чайки.

Шум, доносящийся из-за борта, не был хаотичным. Он даже казался музыкальным
фоном нашей мирной беседы. Разговор шђл на английском языке с переводом на
русский. Говорили о мире, о дружественных отношениях Советского Союза и
Финляндии, вспоминали о подарке президента Финляндии Урхо Кекконена
Советскому Союзу - альбоме "Ленин в Финляндии".

И вдруг мы услыхали песню. Умолкли и прислушались. Голос поющего был
негромкий, высокий, мальчишеский.

- Матти пођт, - сказал капитан. - Сын нашего радиста.

Позднее, уже на палубе, мы встретили мальчугана лет двенадцати, в
аккуратной синей курточке, с пионерским значком. Это и был Матти, сын
радиста. Разговорились с ним и узнали, что он очень любит музыку и играет
почти на всех инструментах.

Вскоре подошли отец и мать мальчика, приветливо поздоровались и
представились:

- Ерма Корхонен.

- Эйла.

- У вас удивительно музыкальный сын, - сказал Николай Карпович.

- Да, - улыбнулась Эйла. - Дед и отец - моряки, а наш Матти влюблен в
музыку. Играет на многих инструментах.

- Мой отец тоже очень любил музыку и понимал еђ, - добавил радист, - а
Матти ещђ не играет на русской балалайке. Мой отец рассказывал, что у вас в
России был замечательный музыкант и исполнитель на балалайке - Андреев.

Признаться, мы были поражены. Финский моряк знает о русском выдающемся
балалаечнике!

- Где же ваш отец узнал об Андрееве? - спросил я.

- Он не узнал, - ответил Корхонен. - Он сам слушал оркестр Андреева в
Лондоне в девятьсот десятом году. Все газеты Англии писали тогда об
Андрееве и о необыкновенном русском инструменте - балалайке. У вас в
Архангельске можно купить балалайку? Я хотел бы купить для Матти.

- Конечно, можно, - сказал Никитин.

Мы распрощались с финскими друзьями и договорились снова встретиться в
Архангельском клубе моряков.

Возвращаясь из Маймаксы, я думал об Андрееве и вспомнил об отличном
балалаечнике - земляке Михаиле Погодине, игру которого слушал в Соломбале.

В 1912 году, после своих триумфальных поездок по Европе и Америке, Василий
Васильевич Андреев получил от Министерства просвещения разрешение
организовать краткосрочные курсы по подготовке руководителей оркестров
народных инструментов. Летом в Петербург со всех концов России приехали
больше сотни сельских учителей, интересующихся музыкой. Среди них был и
учитель из-под Архангельска. Но он приехал не один. На деньги, собранные в
народе, купил билет до Петербурга своему ученику Мише Погодину.

Миша в деревне был непревзойденным балалаечником. Слушать его музыку
приходили и приезжали крестьяне из соседних деревень. Миша играл русские
народные песни, вызывая своим мастерством восхищение у земляков. Нередко
женщины плакали, слушая игру на простой балалайке.

- Наш Мишка в Питер поедет, - говорили мужики и охотно отдавали гривенники
и пятиалтынные.

Увидев среди приехавших подростка, Андреев удивился.

- А это что, тоже учитель? - спросил он с улыбкой.

- Нет, это мой ученик, - смущђнно ответил архангелогородец. - Хороший
балалаечник! Вы бы послушали его. Это можно?..

- Обязательно послушаем, - сказал Андреев. - А вы из каких мест?

- Из Архангельской губернии.

- О, это итересно! - воскликнул знаменитый музыкант. - Сегодня для всех вас
наш оркестр дађт концерт. А после концерта послушаем вашего ученика. Как
тебя зовут, паренђк?.. Миша? Хорошо, Миша. А ты балалайку свою привђз?

Миша показал Василию Васильевичу свою неказистую балалайку.

- Да, - сказал Андреев, - о такой балалайке однажды мне сказали
пренебрежительно: "Ящик. Что можно на нђм сыграть?" А я сыграл и доказал,
что на таком ящике можно исполнять любые вещи. Но у нас теперь инструменты
другие, русская балалайка улучшена. Вечером ты попробуешь играть на моей.

Поздним вечером, после концерта, Андреев пригласил архангельских музыкантов
к себе. Послушать Мишу Погодина пришли знаменитый виртуоз-исполнитель и
композитор Борис Сергеевич Трояновский и ближайший помощник Андреева,
блестяще окончивший консерваторию, Николай Петрович Фомин.

- Что же ты нам сыграешь, Миша? - спросил Андреев.

- Я бы сыграл "Светит месяц", - ответил мальчуган и застенчиво добавил: -
Только я не так, как у вас в оркестре. Я по-своему.

- Хорошо, играй по-своему, - согласился Андреев.

Нерешительно и тихо, смущаясь перед маститыми музыкантами, Миша начал
играть.

- Смелее! - попросил Андреев.

Миша заиграл громче. Наступила полнейшая тишина. И в этой необычайной
тишине звучала скромная и в то же время смелая балалайка Миши Погодина.

При медлительном, спокойном и продолжительном трђхструнном звучании
казалось, что в комнату струится такой же спокойный и медлительный лунный
свет... Светит месяц, светит ясный... И вдруг неожиданный, но закономерный
и виртуозный бурный пассаж. Кисть руки музыканта превращается в трепещущий
широкий и прозрачный веер. Свет как будто затемняется. Но миг - и снова
медлительное трђхструнное свечение...

И с каждой минутой всђ больше и больше светлели лица требовательных
слушателей. Музыканты были восхищены не только сильной игрой юного
балалаечника, но и совершенно новым и необычным, до сих пор ими не
слышанным исполнением русской песни.

Балалайка смолкла, и словно лђгкое облачко притушило лунный свет. Некоторое
время все молчали. Потом Андреев порывисто поднялся, подошђл к Мише и обнял
мальчика.

- Это здорово! - тихо сказал Андреев. - Это действительно по-своему. Это
необыкновенный подарок, подарок нашему оркестру! Спасибо, мой дорогой!

Андреев подал Мише одну из своих балалаек и попросил попробовать
инструмент. Но строй у балалайки Андреева был несколько иной. И всђ же,
пока музыкан ты разговаривали и обсуждали новое для них исполнение песни
"Светит месяц", Миша Погодин успел освоить новую балалайку.

Провожая архангельских музыкантов, Василий Васильевич протянул Мише футляр
с балалайкой из своего оркестра и сказал:

- Вот тебе подарок в благодарность за твођ прекрасное исполнение. Мы ещђ
будем тебя слушать. Мы будем теперь играть "Светит месяц" по-твоему. А
может быть, и не только "Светит месяц".

К началу учебного года Миша со своим учителем уехал в Архангельск. В свою
деревню он привђз драгоценный подарок - балалайку Андреева. Но больше
встретиться с замечательным музыкантом ему уже не пришлось. Началась война
с Германией, потом революция, интервенция на Севере. В восемнадцатом году,
как об этом Михаил Погодин узнал позднее, Василий Васильевич скончался.

Я слушал игру Погодина на балалайке Андреева значительно позднее - у своих
знакомых в Соломбале. Это было волшебство. Такая музыка держит ваши глаза
широко раскрытыми, она может заставить смеяться и плакать, может приказать,
вести за собой, наполнить вашу душу болью или радостью, голову - мыслями,
светлыми или печальными.

Тогда же в Соломбале я узнал историю Миши и историю подарка Андреева, о чђм
и рассказал по дороге Николаю Карповичу Никитину.

- А знаешь, есть отличная мысль! - сказал мне Карпыч, загораясь. - Зачем
отец Матти будет покупать балалайку? Мы сами можем сделать маленькому финну
такой подарок. Жаль только, что инструмент будет не андреевский.

Мы так и сделали. При встрече с финскими друзьями мы подарили Матти
Корхонену новенькую балалайку. И он, обрадованный подарком, тут же в клубе
моряков начал на ней играть.

Через год финский радист вновь прибыл в Архангельск, но уже без жены и
сына. Он сообщил, что Матти прекрасно овладел балалайкой и даже исполняет
на ней русские народные песни на школьных концертах.

И Матти рассказывает своим товарищам о нас, архангелогородцах, и ещђ о
неутомимом и благородном человеке Василии Андрееве, чьим талантом
возвеличена и прославлена в мире русская балалайка.

БРОНЗОВЫЙ КАПИТАН

Старый художник писал на холсте маслом. Он был очень стар и быстро уставал.
Тогда он отходил от мольберта и присаживался на шаткий складной табурет с
брезентовым сиденьем.

За спиной старика, чуть в стороне, лежала Северная Двина, величественная и
безмолвная.

Бронзовый великан - два метра и четыре сантиметра - смотрел на реку, вдаль,
поверх старика. В жизни Пђтр Первый тоже был высокий, тоже два метра и
четыре сантиметра. Сейчас Пђтр в треуголке и мундире офицера
Преображенского полка, с тростью, шпагой и подзорной трубой, должно быть,
думал о море, о мощнорангоутных кораблях, о дальних плаваниях и о свођм
большом портовом городе.

Ему не было дела до того, что творил художник. А художник писал его,
памятник капитану России восемнадцатого века. Он писал из благодарности не
самому Петру, а из благодарности памятнику.

Художник приехал в Архангельск издалека, из Прибалтики. Он приехал, чтобы
побывать на могиле своего любимого брата.

В кармане у художника лежало письмо, пожелтевшее, более чем
пятидесятилетней давности.

В девятьсот шестнадцатом году вместе с другими рижскими портовыми рабочими
его брат Ян приехал в Архангельск. Когда англичане и американцы захватили
русский Север, коммунист Ян остался в городе, в подполье. Но его выследили
и арестовали.

Письмо было из тюрьмы.

"Не знаю, дойдђт ли это письмо до тебя. Я сижу в архангельской тюрьме и
ожидаю, что подготовила мне судьба. А сладкого она мне не приготовит. Ходят
слухи, что некоторых из наших отправят в индийские колонии, иначе говоря, в
рабство. Мне это не угрожает. Каждый день из нашей камеры уводят товарищей.
Мы знаем - они живут последние часы, последние минуты. Это же ждђт и меня.
Одних из камеры уводят на смерть, других приводят. Камера большая, но нас
много, и спать приходится прямо на каменном полу. Эти несколько листочков
бумаги мне дал один товарищ по нашему общему несчастью. Ему разрешили
передачу. Меня арестовали дома, а когда вели в тюрьму, я бежал. В меня
стреляли и ранили. Было темно, и меня не нашли. Я укрылся в кустах у
памятника. Как я потом узнал, это был памятник русскому царю Петру
Великому. Думая об этом, даже при моей горькой доле, я усмехаюсь: меня,
коммуниста, прикрыл от преследователей, спас царь. У памятника меня
подобрали местные женщины. Их было две - сестры. Они тихонько довели меня
до своего дома. Эти женщины перевязали мою рану, накормили, выходили меня.
Они очень рисковали. Я прожил у них почти полгода, пока окончательно не
выздоровел. И не скрою от тебя, я полюбил одну из них - Елену. И она любила
меня, эта простая, но замечательная девушка, необычайно скромная и
самоотверженная северянка. Но нашђлся предатель - сосед моих спасительниц.
И вот я в тюрьме. За принадлежность к партии коммунистов и за побег
хорошего мне ожидать нечего. Не хочется умирать, но, поверь, смерти я не
боюсь. Может быть, мне удастся передать это письмо на волю. Только не
уверен, дойдет ли когда-нибудь оно до тебя. Но вот за мной пришли...
Прости, прощай..."

Подписи под письмом не было. Но художник хорошо знал почерк брата.

Хотя Елене свидание с Яном не разрешили, письмо ей передали, когда
интервенты были изгнаны из Архангельска. Пересылать его брату Яна в те
времена было бессмысленно: в Латвии свирепствовали белогвардейцы.

Елена тоже прожила недолго. Потрясђнная гибелью любимого, ослабевшая, при
первой простуде она заболела воспалением лђгких и умерла на рассвете
бледного июньского дня.

Письмо рижского коммуниста к брату сестра Елены Анна случайно нашла в
забытой книге. Эту книгу Елена читала перед смертью. Но нашла письмо Анна
более чем через полвека. Что с ним делать?

Пораздумав, Анна заклеила письмо в конверт, надписала рижский адрес,
найденный в бумагах Яна, и указала адрес свой, обратный. Всђ это она делала
без малейшей надежды. Но отправка письма казалась ей выполнением последней
воли погибшего.

Письмо не возвратилось. Неожиданно приехал брат Яна, старый художник. Когда
они сидели за вечерним чаем, художник спросил у Анны:

- Вы знаете, где похоронен Ян?

- Здесь есть братские могилы.

- А памятник Петру Великому уцелел?

- Он стоял раньше там, где сейчас братские могилы. А теперь перенесђн.

- Странное совпадение, - прошептал художник. - Братские могилы там, где
бронзовый капитан укрыл от белогвардейцев Яна.

Прошла минута, другая в горестном молчании. Потом художник попросил:

- Вы сможете завтра проводить меня на братские могилы и к памятнику Петру?

- Конечно, - согласилась Анна. - Это недалеко.

Утром они пошли на набережную, к обелиску жертвам интервенции на братских
могилах.

- Я напишу могилу моего брата и его товарищей, - сказал художник.

Они постояли в скорбной тишине, пошли дальше, к памятнику. И тут художник
не поверил своим глазам.

- Как же так?! - воскликнул он. - Работа Марка Матвеевича Антокольского,
моего земляка-прибалтийца и моего учителя! До сих пор я считал, что таких
памятников всего три - в Москве, Ленинграде и Таганроге. Но оказывается,
бронзовый капитан обитает и в Архангельске. Я думал увидеть здесь совсем
другую работу, другого скульптора.

Художник несколько раз обошђл памятник.

- Я побуду здесь, посижу, отдохну, - сказал он Анне. - Вы идите. Спасибо
вам. Я дорогу найду.

На другой день художник опять пришђл к бронзовому капитану. Мальчики,
соседи Анны, помогли ему донести мольберт и палитру. Так он навещал
памятник несколько дней. Мальчики, глядя на холст, восхищались:

- Картина! Как похоже и красиво!

- Нет, это ещђ не картина, - возразил художник. - Это только этюд к будущей
картине.

- А кто там лежит? Он спит или умер?

- Он тяжело ранен.

Художник хотел добавить: "Это мой брат". Но больше он ничего не сказал.

Уезжая из Архангельска, художник в последний раз пришђл к обелиску
поклониться погребђнным под ним отважным революционерам.

У памятника Петру он мысленно произнђс маленькую прощальную речь.
Последними словами его были:

"Спасибо тебе, создание талантливых рук русского ваятеля".

Но бронзовый капитан молчал. Он смотрел на Северную Двину, на большие
торговые корабли под красными флагами с серпом и молотом, ведомые славными
советскими капитанами. И кто знает, может быть, в эти минуты он хотел
сказать:

"Добро, друзья! Счастливо плавать! Так держать!"

ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРАБЛЯ

Своей родословной Александр Олтуфьев не интересовался. Александру шел
двадцать третий год. Какое дело молодому лоцману до обросшей раковинами и
преданиями старины?

А между тем предки Александра сумели вписать свои имена в историю...

Подходил к концу семнадцатый век. Сохла русская земля без воды, без морских
путей, без торговли с чужестранцами. Опасались бояре замочить свои
широкополые шубы да кафтаны в соленых морских волнах.

А молодому царю Петру опротивели неуклюжие московские хоромы да нелепые
боярские бороды. Привлекала Петра морская жизнь. Грезились ему многоводный
красивый порт и торговые корабли, переполненные тюленьим жиром, сельдью,
винами, голландским полотном, оружием и цветными металлами. Петр поощрял
торговлю и мореплавание.

В те времена получил один из предков Александра царский указ:

"Корабельным вожам Ивашке Олтуфьеву да Коземке Котцову со товарищи.

Быть вам во время ярманки нынешнего 7198 года в корабельных вожах... Вожей,
которые Двиною рекою торговые корабли с моря вверх до Архангельского города
проводят, такоже те ж корабли и от города на море отводят, нанимать... "

И получили Ивашка Олтуфьев да Коземка Котцов с товарищами щедрые награды за
свое лоцманское искусство и имена свои оставили в исторических документах.

Всегда Олтуфьевы были лучшими лоцманами Архангельского порта. От "вожей",
проводивших мощнорангоутные корабли иноземцев, прошли Олтуфьевы через
столетия до советского лоцманства Беломорья.

Александр считался отличным лоцманом. От плавучего маяка через бар и устье
Северной Двины он хладнокровно проводил иностранные пароходы к лесопильным
заводам Архангельска. Он прекрасно знал фарватер и створы, читал морские
карты и лоции и свободно разговаривал по-английски...

Вдали вспыхивали мигалки. Едва заметно колебалась пестрая картушка компаса.
Капитан, скандинав или британец, нередко седоволосый или лысый,
недружелюбно следил за лоцманом: способен ли этот молокосос провести его
судно в порт? Капитану казалось, что лоцман больше бы годился гонять собак
или, в лучшем случае, принимать швартовы на берегу. Капитан не взял бы его
к себе даже матросом.

Но Александр благополучно заканчивал на иностранном лесовозе свои
обязанности, а капитан был уверен, что "эти штуки до случая".

В одну из навигаций английский лесовоз "Виктория" пришел в Архангельск
второй раз. В июне "Викторию" проводил Александр Олтуфьев. В сентябре ему
же было поручено провести судно к лесобирже, расположенной выше города.

Едва он поднялся на мостик, что-то знакомое показалось ему на этом
пароходе. То же чувство он пережил в июне, когда первый раз вел "Викторию".
Капитана судна до этой навигации Олтуфьев никогда не видел.

В прошлые годы "Викторию" водить тоже не приходилось. А между тем Александр
почему-то волновался, напрягая память.

Гоня за собой легкую волну, "Виктория" шла узким рукавом Северной Двины -
Маймаксой. Лесопильные заводы, копры, лесокатки, штабеля бревен. Лесовозы -
английские, голландские, норвежские и других наций - грузились у стенок
бирж досками и балансом. Навстречу по реке бежали юркие моторные лодки и
буксиры, оставляя за собой широкие волны и разрезая тишину гудками и
паровыми свистками. Дым от заводов и пароходов, смешиваясь с рассеивающимся
туманом, плавал над Маймаксой.

Александр набил трубку, закурил и облокотился на сте