а это я научу тебя стрелять. Пойдем вместе в лес. У
меня хорошее ружье.

Потом он как будто усомнился в качестве своего ружья и добавил:

- Пожалуй, не такое уж хорошее, но бьет ничего, сносно.

После длительного и хорошего разговора с Гайдаром я возвращался домой, в
Соломбалу, в необычайно приподнятом настроении. Вскоре я ушел в море на
практику, и на судне начал писать повесть о ребятах Соломбалы. Но в то
время мне было всего шестнадцать лет и, конечно, из моей первоначальной
затеи ничего не вышло.

Начало повести я хотел показать Аркадию Петровичу. Когда спустя месяца два
я пришел в редакцию, мне сказали, что Гайдар серьезно болен. Кажется, тогда
он даже находился в больнице.

Позднее встречаться с Аркадием Петровичем мне приходилось редко. К
соломбальским ребятам он так и не собрался. Не удалось нам сходить и на
охоту. Но, как рассказывали архангельские журналисты, работавшие вместе с
Гайдаром, он часто уходил с ружьем за город, в лес.

Однажды я узнал, что на очередном литературном собрании Гайдар будет читать
главы из своей новой повести.

Занятия в морской школе заканчивались вечером. На собрание я пошел прямо из
школы, но все-таки опоздал: Аркадий Петрович уже начал чтение.

Читал он как-то неровно: то очень медленно, словно плохо разбирал текст, то
вдруг поднимал голову от страниц, смотрел на слушателей и, казалось,
декламировал.

Закончив чтение, Гайдар сказал, что повесть называется "Маузер", но,
видимо, он изменит название. Действительно, повесть впоследствии была
напечатана в одном из московских журналов, а затем в "Роман-газете для
ребят" под названием "Обыкновенная биография". Уже позднее Аркадий Петрович
дал ей новое название - "Школа". Даже этот факт убедительно показывает, с
какой серьезностью, любовью и требовательностью относился Аркадий Гайдар к
своему делу - к работе писателя. Он добивался в своем творчестве простоты,
доходчивости, точности.

Отрывки из новой повести Аркадия Гайдара впервые были напечатаны в газете
"Литературный Север". Кроме того, в то время в краевой газете "Комсомолец"
печаталась ранняя повесть Аркадия Петровича "Жизнь ни во что".

В Архангельске мне еще несколько раз приходилось встречаться с Аркадием
Петровичем. Он выступал на первом краевом совещании писателей Севера,
говорил о том, что главной задачей писателя является создание образа
передового советского человека.

Перед отъездом Гайдара из Архангельска мне не пришлось его повидать. У меня
остался его замысел: написать повесть о соломбальских ребятах - детях
моряков. Когда я встречался с Аркадием Петровичем в Москве, он каждый раз
напоминал об этой повести.

Архангельские писатели и журналисты хорошо помнят Аркадия Петровича Гайдара
- талантливого писателя, жизнерадостного, энергичного, работоспособного
человека, доброго и отзывчивого товарища, всегда отличавшегося большой
скромностью и сердечной простотой. И архангелогородцам радостно сознавать,
что одно из талантливейших произведений советской литературы для детей -
"Школа" было задумано и начато в Архангельске.

КОРАБЛИ МОЕГО ДЕТСТВА

В пасмурные апрельские дни, когда на Северной Двине темнеет лед и капризные
ветры робко приближающейся весны меняют направления, ко мне все чаще
наведываются беспокойные чувства. Я знаю: это чувство ожидания. Ожидания
полной, всесильной весны, открытия навигации, приказов начальника порта.

Весна приходит на архангельскую землю без журчания ручьев, без цветения роз
и без майского грома. Весна приносит на Север медлительно-ровное,
колдовское посветление ночей, коварство распутиц на проселочные дороги и
неукротимый ледоход с тревожным подъђмом воды на большие реки.

Порт встречает весну гудками ледоколов и надрывным завыванием сирен.

Приказы начальника порта о ледокольной кампании и открытии навигации
предельно кратки, четки и суховаты. Но меня они волнуют. Приказы печатаются
на четвертой странице в местной газете. Читая их, я слышу первый пароходный
гудок, команду вахтенного штурмана, шум брашпиля и металлический перебор
машинного телеграфа.

Я слышу и голос самого начальника порта и вижу его, седого коренастого
мужчину в морском кителе. В молодости, говорят, он был портовым грузчиком.
Влюбленный в пароходы и парусники, гавани, ковши и причалы, с детских лет я
помню по фамилиям всех начальников нашего порта.

И осенью тоже подступает беспокойное чувство, но оно уже без радости,
горьковатое: скоро конец навигации.

Я захожу к начальнику порта. Он легко определяет мое настроение.

- Чем недоволен?

- Навигация-то скоро закроется...

- Продлим. Видел, какие у нас теперь ледоколы?

А вот-вот и у нас будет навигация круглогодовой. И в январе, и в феврале, и
в марте будем грузить.

Я верю ему. Деловой, работящий, добрый народ портовики!

Мой отец тоже был портовиком. Он служил в Дирекции маяков и лоции Белого
моря. К старости, лишившись ноги, он ковылял на деревяшке и громко
именовался смотрителем створных знаков в морской слободе Соломбале и на
судоходном рукаве Северной Двины - Маймаксе, а проще - был фонарщиком. Отец
гордился личным знакомством с Георгием Яковлевичем Седовым. Перед походом
Седова к полюсу отец чинил на "Святом Фоке" паруса и ремонтировал такелаж.
Был он и умелым плотником, и столяром, шил легкие шлюпки, а однажды на
досуге смастерил мне расчудесную полуаршинную поморскую шхуну. Это был мой
первый корабль. Он совершал длительные рейсы в бассейне узенькой речки
Соломбалки, забитой лодками, шлюпками и карбасами. У соломбальских
ребятишек шхуна вызывала восхищение и зависть.

В мальчишестве самым закадычным моим другом был ровесник Володя Охотин,
отличный пловец и неуемный рыболов. Во всех ребячьих смелых предприятиях
нам покровительствовал умный и мечтательный юноша Андрей Семенов. Он жил на
нашей улице и пользовался у нас непререкаемым авторитетом. Отец Андрея -
крупнейший водолазный специалист страны, страстный охотник, настоящий
следопыт и меткий стрелок - был обожаем ребятами Соломбалы.

Позднее у нас появилась большая и тяжелая корабельная шлюпка "Фрам". На
"Фраме" мы путешествовали по Северной Двине и по ее бесчисленным притокам.

Андрей был до фанатизма влюблен в Арктику, знал имена и биографии ее
исследователей, мог показать на карте все арктические земли, острова и
островки. Он учился в мореходном училище и мечтал стать полярным капитаном.
Фритьоф Нансен был его кумиром.

Однажды мы плыли на "Фраме" по Северной Двине. Навстречу, с моря, шло
гидрографическое судно "Пахтусов". Володя прочитал название парохода и
спросил у Андрея:

- Кто такой Пахтусов?

- Это был полярный путешественник. Он исследовал Новую Землю и умер почти
сто лет назад, - пояснил Андрей и спросил: - И знаете, где он похоронен?

Конечно, мы этого не знали и потому молчали.

- Он похоронен у нас в Соломбале, - сказал Андрей.

- У нас? В Соломбале? Где?

Поверить было трудно. Наша маленькая, хотя и древняя, морская слобода
Соломбала - и такой знаменитый человек, именем которого даже назван большой
пароход. Правда, в Соломбале Петр Первый построил первые морские корабли,
которые ушли под русским флагом за границу. И все-таки...

Вечером Андрей потащил нас на кладбище. Оно находилось за Соломбалой и было
похоже на все другие русские кладбища - тихое, заросшее ольхой и березой,
черемухой, рябиной и ивовыми кустами. Тут росли трубчатая бадронка, сочная
сладкая пучка, дурманящая до головокружения нежно-желтая душмянка. В
ботанике все эти цветы и травы, вероятно, имеют другие названия.

За небольшой кладбищенской церковью, в тесной металлической ограде, лежал
большой обтесанный камень. На камне - крест и адмиралтейский якорь. И
высечено:

"Корпуса штурманов подпоручик и кавалер Петр Кузьмич Пахтусов. Умер в 1835
году, ноября 7 дня. От роду 36 лет. От понесенных в походах трудов и
д...о..."

Андрей снял фуражку. Мы с Володей летом шапок не носили.

- Тут ошибка, - сказал Андрей. - Когда Пахтусов умер, ему было тридцать
пять лет.

- А что означают буквы "и д... о..."?

- Отец говорил, что буквы означают "и домашних огорчений".

"И домашних огорчений..." В нашем мальчишеском представлении Пахтусов был
счастливцем, потому что он плавал на корабле по просторам холодного
Ледовитого океана, переживал приключения и подвергался опасности.

Возвращаясь домой с кладбища, Андрей рассказывал нам о Нансене и Амундсене,
о Седове и Русанове, о Брусилове и капитане Скотте. Он говорил о Новой
Земле и Шпицбергене - Груманте, о Земле Франца-Иосифа и Гренландии. Он
рассказывал горячо, вдохновенно и пространно, и можно было подумать, что он
сам путешествовал со знаменитыми полярниками и сам открывал все эти
арктические острова и архипелаги.

Да, Андрей тоже был счастливцем. У него была заветная мечта, у него была
Арктика - страна, которую он будет завоевывать и исследовать. Он будет
плавать капитаном на больших ледоколах. А у нас с Володей были только
полуаршинная игрушка - шхуна, тяжелая шлюпка "Фрам" да старый поморский
карбас, на котором мы с отцом выезжали рыбачить. Эти посудины, как их
называл мой отец, мы считали нашими кораблями. Пока мы еще играли. Но мы
тоже мечтали о больших, настоящих кораблях.

Однажды вечером Володя пришел ко мне и сказал:

- Завтра пойду чистить котлы. Буду зарабатывать деньги. Хочешь со мной?

- Где, какие котлы?

- На пароходе, паровые котлы.

- На настоящем пароходе? А как их чистить? Ты умеешь?

- Научат.

- Это хорошо, - сказал я Володе. - Я тоже пойду с тобой.

На другой день мы пошли в морское пароходство, и там нам дали бумагу -
направление чистить котлы на ледоколе, название которого привело нас в
трепетный восторг: "Георгий Седов". Тогда "Седов" еще не участвовал в
поисках итальянской экспедиции Нобиле, не доходил до самых высоких широт
Арктики и не совершил своего героического двухгодичного дрейфа. Но он носил
имя отважного русского полярника, погибшего на пути к Северному полюсу.

Мы поднялись по трапу, переживая все треволнения, какие только могут быть у
ребят нашего возраста.

Второй механик дал команду машинисту проводить нас в кочегарку. Машинист
сунул нам в руки молотки, шкрабки и щетки и, показав на лаз в котле,
равнодушно сказал:

- Полезай и чисть!

Все было буднично и скучно. А мы ждали... Но главное - мы не знали, что и
как чистить.

- А как? - залезая в котел, спросил Володя.

- Молоток есть? Ну и стучи по стенкам, да осторожно, отбивай накипь и
чисть! Потом проверю. Да чисть так, чтобы как чертов глаз блестело. А потом
регистр будет принимать.

Мы отбивали накипь обоюдозаостренными молотками и чистили шкрабками и
щетками. Но ничего у нас не блестело. Как блестит чертов глаз, мы не знали.
И не знали, кто такой регистр, который будет принимать нашу работу.

Как мы перемазались, об этом мы узнали потом, на палубе, взглянув друг на
друга. Машинист потрепал Володю по чумазой щеке и сказал:

- Молодцы!

Грязь и мазут на наших лицах и куртках, очевидно, убеждали его, что мы
трудились на совесть.

На палубе я увидел вдруг своего родственника. Как это я мог забыть о том,
что на "Седове" старшим механиком плавает Георгий Алексеевич!

- Ты что, у меня котлы чистишь? - спросил он.

Я смутился и даже забыл поздороваться.

- Эх, замазались-то как! Ну ничего, теперь чистите, а потом и сами будете
плавать вот на таком ледоколе в Арктику, - подбодрил Георгий Алексеевич. -
Пойдем ко мне в каюту, я велю чайку принести.

Каюта старшего механика была небольшая, но уютная и веселая. На койке лежал
баян. Я знал, что Георгий Алексеевич любил музыку. Нас удивили в каюте
манометры - приборы для измерения давления в котле, точно такие же, какие
мы видели в котельном отделении. Стармеху, чтобы знать давление в котлах,
не нужно было даже выходить из своей каюты.

Мы сидели в каюте у самого старшего механика, пили с ним чай и затаенно
ликовали: будет о чем рассказать ребятам с нашей улицы.

В дверь постучали, и в каюту широко шагнул высокий и плечистый усатый моряк.

- Это что у тебя за гости, Алексеич?

- Котлы у нас чистят, - ответил стармех. - Вот этот мне родственником
приходится. Знакомьтесь, Владимир Иванович!

Я встал, смущенный, и протянул руку.

- Ты что же, начальник пароходства, что капитану первым руку суешь? -
усмехнулся моряк и отрекомендовался: - Капитан Воронин.

Я еще больше смутился. Капитан? Володя тоже вскочил. Мы так и стояли,
немного испуганные, не веря своим глазам. Мы видели капитанов, но ни с
одним не были знакомы.

Так я впервые увидел Владимира Ивановича Воронина, впоследствии на весь мир
прославившегося своими походами на ледоколах "Сибиряков" и "Челюскин".

Потом я чистил котлы еще на многих пароходах - на "Малыгине", на
"Соловках", на "Софье Перовской" - и на буксирах. Все это были корабли
моего детства, и на них я впервые изучал корабельную науку. Но детство
уходило.

Последним судном моего детства и первым в начинающейся взрослой жизни был
ледокол "Владимир Русанов". На него я пришел практикантом из морской школы.
И на нем в первый раз вышел в море, в свой первый рейс.

Много было на "Русанове" бывалых и опытных моряков. И самым опытным среди
них был ледовый капитан Борис Иванович Ерохин. Это о нем, о его смелости и
выдержке, писал друг Ерохина известный детский писатель Борис Житков.

Своим примером капитан Ерохин воодушевил команду на подвиг при тушении
горящего и готового взорваться у архангельского причала парохода,
груженного бертолетовой солью. "Горел не пароход, сам Ерохин горел, -
сказал Житков. - Этим чувством был подперт его дух".

Далеко-далеко уплыли корабли детства. В жестоком морском бою героически
погиб мой друг Андрей Семенов, командир корабля, торпедированного
фашистской подводной лодкой. По всему свету плавают товарищи по морской
школе, по старинной морской слободе Соломбале.

Уплыли корабли. Но чудесный и драгоценный груз оставили они мне. Это память
о море, о заполярных рейсах, о полуночном солнце и новоземельских птичьих
базарах, о далеких бухтах, рейдах и причалах.

Потому всегда так волнует меня время навигации, призывные корабельные
гудки, приказы капитана порта.

ЛЕСОКАТ

Осенью 1929 года в редакции газеты "Правда Севера" произошло событие,
взволновавшее всех сотрудников. Пропал очеркист. Он не явился в редакцию
один день, другой, третий...

Дома его тоже не оказалось.

Накануне исчезновения ему был заказан большой очерк. Обеспокоенный
секретарь редакции предлагал редактору обратиться в больницы и в милицию.

- Подождем, - неопределенно сказал редактор. - Может быть, найдется.

Но прошло еще два дня, а очеркиста не было.

1

Ребята затеяли игру в "чижика". Уже были выстроганы лопатка и "чижик" -
короткая круглая палка с зачиненными, как у карандаша, концами. На
утоптанной земле вычертили "котел". Хотели начинать игру, но в это время
послышался голос Павлушкиной матери:

- Пашка, снеси отцу обед!

Павлушка недовольно поморщился. Вот всегда так. Только начнешь что-нибудь
делать-сейчас же: "Пашка, сбегай в магазин!", "Павлуха, принеси воды!" Как
будто на всем свете он, Павлушка, один и есть.

- А ты пошли Катьку, - попробовал отговориться он, хотя хорошо знал, что
шестилетнюю Катьку мать никуда и ни за что не пошлет.

- Иди, тебе говорят! - закричала мать. - Скоро загудит.

Это верно, скоро загудит заводской гудок. Начнется обеденный перерыв. Отец
будет ждать. Ничего не поделаешь, нужно идти.

Павлушка со злостью швырнул на землю лопатку и взял у матери узелок:
ситцевый платок с едой для отца. Он вопросительно посмотрел на ребят: "Кто
пойдет со мной?"

Но никто с Павлушкой идти не хотел. Мальчик вздохнул и поплелся на берег
Северной Двины.

Отец Павлушки Ефим Прокудин работал на выкатке леса.

С верховьев Северной Двины буксирные пароходы приводили к лесопильному
заводу огромные плоты бревен. Эти бревна лесокаткой поднимали на берег и
укладывали в высокие штабеля. В Архангельске зима длится долго. Для зимней
работы нужен большой запас бревен-сырья.

2

Погромыхивая и позвякивая цепями, непрерывно работает лесокатка. Она похожа
на косую башню. Пластинчатые цепи с крюками выползают из воды, подхватывают
тяжелые бревна и поднимают их на штабель.

Задрав голову, Павлушка смотрит вверх, разыскивая среди лесокатов отца.
Наконец мальчик замечает его. Отец в парусиновой рубахе, без шапки ловко
действует багром, раскатывая бревна по штабелю. Каждый раз, когда Павлушка
смотрит на штабель, ему становится страшно. Упасть со штабеля - верная
смерть. А мокрые, скользкие бревна катятся стремительно. Нужно успевать
через них перескакивать, иначе собьют с ног, задавят. Тяжелая и опасная
работа у лесокатов.

Павлушка переводит взгляд на Северную Двину. По широкой реке плывут большие
морские пароходы, рыболовные боты, юркие моторные катера. Солнце поднялось
уже высоко, а гудка все нет.

Павлушка сел на бревно и стал ждать.

От поселка к берегу шел человек. Павлушка присмотрелся. Человек был одет в
потертую гимнастерку. Синие брюки заправлены в узкие голенища сапог.
Стянутый назад верх выцветшей кепки приоткрывал над козырьком матерчатый
ремешок. В левой руке человек держал кожаную полевою сумку.

- Ты что тут поделываешь, гражданин? - спросил он Павлушку, присаживаясь
рядом на бревно.

- Отцу поесть принес. Сейчас у них перерыв будет.

- Он там, на выкатке? - незнакомец повернул голову в сторону штабеля.

- Там.

- А как тебя звать-то?

- Павел.

- А какой тебе годик?

Павлушка взглянул на незнакомца. В вопросе слышалось что-то веселое.
Мальчик вспомнил стихи, которые учил в школе:

"Однажды в студеную зимнюю пору.." И тогда он сам решил разговаривать
шутливо:

- Десятый миновал.

Незнакомец улыбнулся. Они понимали друг друга. Получалось что-то вроде игры.

- Что же ты босой? - спросил незнакомец. - Холодно.

- Старые сапоги развалились, а новых нету. Ничего, пока еще не холодно. А к
снегу отремонтируют. Раздался густой продолжительный гудок лесозавода.

3

Спустившись со штабеля, лесокаты молча расположились на бревнах перекусить.
Отец Павлушки развязал платок, принесенный сыном. В жестяной миске лежали
кусок отварной трески, пяток картофелин в мундире и ломоть хлеба.

Ефим выложил еду на платок, а Павлушку послал с миской на реку за водой.

- Как работается? - спросил у Ефима незнакомец, которого, как уже узнал
Павлушка, звали Петровичем.

Ефим как-то безучастно взглянул на незнакомого человека.

- Так и работается, - сказал он, очищая картошку, - через пень колоду. Люди
приходят и уходят, не удерживаются. Тяжело, а порядка никакого. И лесу - то
навалом, а то лесокатка днями стоит...

Он отщипнул звенышко трески и осторожно положил в рот.

- А почему люди уходят? - спросил Петрович.

- Говорю, работа тяжелая. Без сноровки тут нельзя. На заработок позарятся,
а сами багра в руках не держали - не выдерживают, сбегают. И начальник у
нас хорош, нет думушки о рабочем человеке. В газетке бы пропесочить!

- Значит, тяжело работать?

- А ты попробуй, - сердито сказал Ефим. - Возьми багор, поймешь!

Сидящие вокруг лесокаты оживились, заулыбались.

- Вот я и думаю попробовать, - сказал Петрович.

Опять загудел гудок. Лесокаты поднялись и пошли к штабелю. Вслед за Ефимом
полез на штабель и Петрович.

- Ты что же, парень, даром робить будешь? - с усмешкой спросил Ефим.

- Зачем даром! - возразил Петрович. - Завтра схожу в контору и оформлюсь в
вашу артель.

Павлушка смотрел на штабель, где отец показывал Петровичу, как нужно
действовать багром.

4

Вечером, к удивлению Павлушки, Петрович с отцом пришел к ним домой.

- Умаялся небось с непривычки-то? - спрашивал отец. - То-то, брат! Больше
не захочешь катать?

- Нет, завтра оформлюсь в вашу артель. Надо же заработать, - отвечал
Петрович.

- Ну да ты парень здоровый, сноровистый - быстро пообвыкнешь.

Мать собрала ужинать. Отец и Петрович за ужином разговаривали о выкатке
леса, о заработках, о спецодежде и о други