янности стояли у школы. - И
вообще...

- Мигалкин сказал, что нужно в райком.

- Пойдђмте сначала к Мигалкину. Он живђт рядом с нами.

Старик сидел на кухне и чистил картошку.

- Здравствуй, пионерия! - приветствовал Мигалкин ребят. - За трубой?
Сейчас, сейчас... Есть у меня кусок, всђ равно выбрасывать, всђ равно в
металлолом.

- Товарищ Мигалкин, - в замешательстве начал Костя, - мы не за трубой.
"Геркулеса" не разрешают... резать будут.

- Значит, резать... А трубу в металлолом вместе с "Геркулесом". - Старик
стоял, держа в руке нож, которым чистил картошку. - А может быть, и этот
нож в металлолом?.. И всђ металлическое. Нож переплавим, сделаем ложку. А
картошку чем чистить? Нет, трубу в металлолом можно, а нож и "Геркулеса"
нельзя. Тут думать надо. Что можно и что нельзя...

Стояли в маленькой кухоньке пятеро мальчишек и старый
судоремонтник-пенсионер, стояли и молчали, не зная, что делать.

- А если трубу в металлолом и ещђ что-нибудь в металлолом, - сказал Рудик,
- тогда и буксир не нужно резать.

- А что ещђ? Труба да у нас две старые кровати в сарае, - вспомнил Костя. -
А ещђ что?

- А сколько весит "Геркулес"?

Мигалкин взял у Кости шапку.

- Садись, пиши! Вот бумага.

В тот же день ребята принесли директору загона письмо. Они сидели в
кабинете притихшие и ждали решения директора. А он, чуть нахмурившись,
читал:

"..."Геркулес" - заслуженный, революционный пароход. Мы, ученики средней
школы, просим его не резать и сохранить в память о героической борьбе наших
отцов и дедов за Советскую власть, превратить пароход в Музей Революции. А
мы всей школой обязуемся собрать для государства столько металлолома,
сколько весит "Геркулес"..."

Директор отложил письмо и с улыбкой оглядел мальчишек, сидящих около него
полукругом. Он был молод и тоже не участвовал в гражданской войне.

- Значит, музей...

- Ну да, Малый музей Революции, - сказал Костя.

- Так что, ребята, добро! Два хороших дела. Судно, конечно, нужно
подновить. Поможем. А экспонаты для музея - дело ваше. По рукам, действуйте!

И директор на прощание пожал руки маленьким делегатам.

Я мог бы рассказать, как ребята собирают металлолом, как любовно,
по-следопытски разыскивают старые фотографии, письма и газеты времђн
гражданской войны. Это лишь удлинит рассказ. Но я уже вижу, как наши
мальчишки поднимают на маленьком заслуженном кораблике красный флаг - флаг
с серпом и молотом на Малом музее Революции.

МЫ ПОДНИМАЕМ ЯКОРЯ

- А вы знаете, что такое якорь?..

Этот вопрос даже обидел меня.

Подумаешь, якорь! Да это известно каждому мальчишке, каждой девчонке, хотя
бы они и жили за тысячу миль от моря и никогда не видели судна. А я за
последнее время перечитал уйму морской литературы - штормовых романов,
штилевых повестей, рейдовых рассказов и всевозможных абордажно-яхтенных
учебников, словарей и справочников. Но я мог и не читать всех этих книг,
чтобы ответить, что такое якорь.

Весной я закончил десятилетку, получил аттестат зрелости и летом решил
временно поработать в редакции местной газеты.

Несколько дней назад меня вызвал заведующий нашим отделом и сказал:

- Слушай, Ершов, есть возможность отличиться! Блистательная тема - море!
Передовой теплоход "Амур" в прошлую навигацию получил переходящий вымпел.
Капитан на нем опытный моряк. Команде "Амура" скоро присвоят звание экипажа
коммунистического труда. Как, по-твоему, это тема?..

- Тема, - согласился я и загорелся: - Напишу очерк на подвал.

- Если хорошо, то можешь писать на два подвала, - расщедрился заведующий. -
Недавно "Амур" ушел в первый рейс. Вернется - сразу же отправляйся на него.
А в эти дни почитай что-нибудь такое, о морях и океанах. Настройся,
понимаешь, настройся!

Я понимал. Когда рабочий день в редакции закончился, я поспешил в
библиотеку.

В тишайшем читальном зале я боролся со штормами, сражался с пиратами,
гарпунировал китов. Я поднимался по трапам на палубы фрегатов, бригов,
шхун, яхт, пароходов и теплоходов, заходил во все портовые города, на
необитаемые острова, в гавани, бухты и лагуны. Из морских словарей я узнал,
что флаг "А" по международному своду сигналов означает: "Произвожу
испытание скорости", а ящичные суда (на последнюю букву в алфавите) служили
для перевозки сыпучих грузов и теперь они не строятся.

Если эти ящичные суда больше не строятся, то зачем они мне? Ну пусть, на
всякий случай. А вдруг после очерка об экипаже коммунистического труда я
надумаю написать исторический морской роман!

Словом, я перегрузился морскими знаниями и романтикой сверх ватерлинии и
эти знания взвивались над моим клотиком. Выражать свои мысли иначе я уже не
мог.

Вопрос о якоре мне задал на причале моряк. Я пришел сюда встречать теплоход
"Амур", чтобы побеседовать с командой и потом писать очерк. С виду моряк
мне понравился - высокий, плечистый, блондинистый, с открытым добрым
взглядом. Было ему лет сорок.

- Скажите, пожалуйста, - обратился я к нему, - "Амур" пришвартуется к
причалу или бросит якорь на рейде?

"Пришвартуется", "причал", "на рейде" - эти слова должны были
свидетельствовать о немалых моих морских познаниях.

Моряк чуть заметно поморщился, а потом загадочно усмехнулся, но ответил
тоже вежливо хрипловатым, но приятным баском:

- "Амур" - теплоход грузо-пассажирский. На нем находятся пассажиры, и он,
конечно, подойдет к причалу.

Затем последовал этот странный - глупый или каверзный - вопрос: "А вы
знаете, что такое якорь?"

Придав себе вид обиженного, я ничего не ответил. Я уже не школьник, чтобы
меня экзаменовать. Пусть не думает, что я уж совсем ничего не смыслю в
морском деле.

Правда, я не моряк, и мне никогда не приходилось бывать в море. Я, как уже
говорил, только собирался написать о моряках "Амура" очерк для нашей
газеты. Для этого и штудировал произведения маринистов и учебники морской
практики.

А может быть, моряк хотел посмеяться, разыграть меня? Я знал, за моряками
такое водится. Любят подшутить над невеждами и новичками. Но хотя я не
бывал в море, хотя вид у меня был совсем не моряцкий, невеждой я все же
себя не считал. Во всяком случае драить наждачной шкуркой тот же якорь или
колосники меня никто бы не заставил.

Мы стояли на причале, к которому прижимались каботажные теплоходы,
неуклюжие лихтеры и грязноватые работяги-буксиры. Нежнейший юго-западныи
ветерок чуть заметно шевелил флаги и вымпелы на бесчисленных мачтах и
флагштоках. Он был бессилен приподнять даже легкую сухую материю.
Безмятежная вода гавани была неопределенного цвета, и я, забыв о моряке,
раздумывал, как буду такую воду изображать. В голову лезли тысячу раз
использованные "плавные воды", "зеркальная гладь", "чистые струи",
"отраженные облака" и прочий словесный балласт.

Не знаю, что в эти минуты выражало мое лицо, но только моряк сказал тем же
хрипловато-мягким баском:

- Вы, я вижу, обиделись. Но в самом деле нехорошо говорить "бросить якорь".
Якорь - это символ! Как чудесно сказал один писатель: "Якорь - символ
надежды". От якоря очень часто зависит участь судна, хотя он и небольшой по
сравнению с самим судном. И ни один корабль, заметьте, без якорей в море не
выйдет. Кроме того, якорь - материальная ценность, он стоит не так уж
дешево. Зачем же его "бросать"? Якоря бросают только в романах и нередко
даже в морских газетах. А моряки якоря отдают.

Я внимательно слушал незнакомца. Вот это здорово, черт возьми! Я бы,
наверное, в своем очерке тоже "бросил якорь" или наплел еще какую-нибудь
околесицу, а потом моряки надо мной потешались бы. Книги - дело хорошее,
но, оказывается, чтобы писать, нужно, кроме книг, знать еще и кое-что
другое.

- Скажите, а какой писатель назвал якорь символом надежды? - спросил я.

- О, это отличный писатель-маринист, - ответил моряк. - Джозеф Конрад.
Читали?.. Это не якоребросатель. Конрад сам моряк, судоводитель и хорошо
знает жизнь моряков.

Оказывается, этот моряк не профан и в литераторе. Совсем неплохо бы
познакомиться с ним поближе.

- Вы интересовались "Амуром". Вы, вероятно, из редакции? Хотите что-нибудь
написать?

Удивительно, как он угадал? Неужели по моему виду можно заключить, что я из
редакции? Кроме того, он раскусил мой замысел, вернее - задание, которое
мне дали в редакции

- Вообще-то я работаю в редакции, - уклончиво ответил я и стыдливо соврал:
- Но здесь по другому делу... встречаю знакомого, он приезжает на
"Амуре"... А писать о моряках не собираюсь. Я и в море никогда не бывал.

Последние слова были святой правдой.

Моряк оживился.

- А вы сходите в море, ну хотя бы на один рейс. Тогда напишите. Может быть,
станете нашим советским Станюковичем. - Он протянул мне руку: - Капитан
"Амура" Краев.

Капитан "Амура"?.. Я стоял пораженный, даже забыв протянуть в ответ свою
руку.

- Как же так?.. "Амур" идет с моря, а капитан... а вы на берегу...

- Ничего особенного. Только вернулся из отпуска. А сейчас за меня на судне
старпом.

Я пожал капитану Краеву руку и тоже представился:

- Вячеслав Ершов, корреспондент местной газеты.

- Очень хорошо, очень приятно. Так собирайтесь с нами на "Амуре" в
следующий рейс. Покачаетесь, посмотрите, и пусть будет ваш якорь чист. -
Капитан взглянул на часы и попрощался.

Он пошел к проходным воротам, пошел не вразвалочку, не враскачку, а
спокойной походкой нормального человека. Почему-то считается, что все
моряки должны ходить вразвалку.

Я многое прочитал о море и о морской практике, и все-таки в разговоре с
первым встречным моряком попал впросак "бросил" якорь, а его можно только
отдавать.

"Пусть будет ваш якорь чист", - сказал мне капитан "Амура". Позднее я
узнал: "якорь чист" - значит, якорная цепь свободно прошла клюз и якорь без
задержек поднят. Судно уходит в море.

И я решил последовать совету капитана Краева. пойти на "Амуре" в рейс.

Скоро мы поднимем якоря.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Своего прадеда я никогда не видел, но много слышал о нем от деда.
Рассказывал дед, что был его отец, Иван Никанорович Куликов, человеком
словно из дуба мореного. Участвовал Иван Никанорович в Синопском бою и, по
словам деда, видел даже самого Нахимова. Слыл он в Поморье безбожником,
посмеивался над попами и монахами. Побывал прадед во всем мире, повидал
моря и океаны, разные города и страны. Словом, человек бывалый, доброй
морской закваски.

Суеверий у моряков раньше было сверх ватерлинии[1]. Но мой прадед на все
поплевывал и верил только в одно: в несчастье понедельников. В первый день
недели он не начинал никакого дела и уж, конечно, никогда в этот день не
выходил в море. На седьмом десятке Иван Никанорович все еще плавал
шкипером. Был у него славный трехмачтовый парусник "Апостол Павел", а
принадлежал этот "апостол" купцу-негоцианту Курову. Куров любил Ивана
Никаноровича, ценил его, как опытного, надежного судоводителя. Под началом
Ивана Никаноровича Куликова "Апостол Павел" приносил Курову изрядные
прибыли, и старые моряки подшучивали: "Кулик да кура живут душа в душу".

Но вот старый купец, как говорят моряки, "отдал концы", и все его большое
торговое дело по завещанию перешло к сыну, Курову-младшему.

И тут началось. Началось с понедельника. А прадед мой так до конца жизни и
не понял, приносит ли понедельник несчастья или это такой же обычный день,
как все остальные дни недели.

Судите сами. "Апостолу Павлу" предстоял длительный и трудный рейс. И отход
судна хозяин, Куров-младший, назначил на понедельник. Шкипер Куликов
запротестовал: "Не пойду в понедельник, утром во вторник выйду в море".
Молодой хозяин настаивал на своем. Хозяин и шкипер не на шутку повздорили.

Была раньше у моряков поговорка, вроде она из песни: "Свет не клином
сошелся на твоем корабле, дай, хозяин, расчет!" Эту поговорку в ссоре и
выкрикнул мой прадед. Так они и расстались, так Иван Никанорович покинул
своего любимца "Павла".

"Апостол Павел" с новым шкипером отплыл в море в понедельник, а Иван
Никанорович, хотя и крепкий был человек, загрустил, затосковал и даже
захворал, должно быть, от обиды, от переживаний. Плавать ему уже больше не
пришлось.

Через три месяца "Апостол Павел" вернулся в порт целехонький, невредимый.
Не было ни одной аварии, ни одного несчастного случая. А бывший его шкипер
еще больше занедужил, узнав о благополучном рейсе, начавшемся с
понедельника. Вскоре он умер. Кто знает, может быть, не уйди он с "Павла",
плавал бы Иван Никанорович счастливо и удачно еще много лет. Только упрямый
старик перед смертью все еще твердил: "Эх, напрасно я ушел с судна в
понедельник!" Вот и поймите его, и судите сами.

Мой дед и мой отец тоже были моряками. Море они оба любили и о профессии
своей всегда говорили с гордостью. Но, как я замечал, понедельник был для
них тоже не по душе. Отец капитанил даже в наше, советское, время, а
проделывал, говорят, такие штуки: если отход назначен на понедельник,
отшвартуется, выйдет на бар, а там отдаст якорь и ждет до полуночи, то есть
до начала вторника.

Между тем, дед рассказывал одну, слышанную им где-то любопытную историю.
Молодой капитан, противник всяких суеверий, поспорил со старыми капитанами.
Спор происходил как раз в понедельник. "Ладно, - сказал молодой капитан
своим противникам, - докажу вам, что все это чепуха, ваши понедельники!"

Было дело еще в старые времена, и молодой капитан являлся, видно, человеком
состоятельным. Задумал он построить судно, и, заметьте, задумал в
понедельник, во время спора со старыми капитанами. Заложил он судно на
верфи тоже нарочно в понедельник, спустил на воду в такой же день недели,
назвал свое новое судно "Понедельником" и в первый рейс отправился в
понедельник. И плавал "Понедельник" много десятков лет безаварийно, и лишь
по ветхости был поставлен на корабельное кладбище.

Я, например, как и мой прадед, далек от всяких суеверий. Кошка перебегает
дорогу - иду и даже не думаю о каких-нибудь неприятностях. Да их и в самом
деле в тот день почти никогда не случается. Женщина с пустыми ведрами
навстречу - я этой женщине улыбаюсь, хотя примета и дурная. Левая ладонь
зудит - примета хорошая, деньги получать. А в этот день кассиру в банке в
деньгах отказывают. Вот вам и левая ладонь! Все приметы и суеверия идут,
как говорят, насмарку. И вот только понедельник...

Правда, в понедельники со мной тоже ничего дурного не случалось. Но как-то
так, по дедовскому обычаю, часто я раньше побаивался этого дня.

А недавно со мной произошел такой случай.

Проснулся я утром в сквернейшем настроении. Слышу звон разбитого стекла.
Оказывается мой сынишка задумал дома в футбол поиграть и угодил мячом в
окно. Жена на кухне ворчит. Знаю, это ко мне относится. Вчера я провинился
перед ней - задержался с друзьями и вернулся домой поздно.

День начинался с неприятностей. Взглянул я на настенный календарь, так и
есть: понедельник. И все сразу стало понятно. Дальше и худшего можно
ожидать.

Поднялся с кровати, оделся. Смотрю - на кителе пуговицы не хватает. Порылся
в шкатулке - нет подходящей якореной, светлой пуговицы.

На улице ветер с дождем, и хлещет прямо в разбитое стекло оконной рамы. За
новым стеклом в магазин нужно идти, да и жена мимоходом намекнула: булок к
чаю нет. Порылся я в карманах и обнаружил несколько копеек. Даже выругался:
проклятый день! Сегодня не жди удачи. Так оно и получилась.

У жены денег просить не стал. Зашел к одному знакомому. Его дома не
оказалось. У другого, мало знакомого моряка все же удалось занять три
рубля. Зашел в булочную - булки еще не привезли. Магазин хозяйственных
товаров (хотел купить стекло) был закрыт. Решил постричься - в
парикмахерской очередь часа на два. Вот, думаю, понедельник, чертов день!

А тут еще второй штурман встретился и говорит: "Ну, молодцы, премии на этот
раз не ждите, по тоннам план не выполнен". Все к одному. Эх, был бы сегодня
вторник или среда какая-нибудь, все по-другому бы было!

Проклиная понедельник (выкинуть бы их из всех недель!), направился я домой.
По пути решил купить газету, да, сворачивая к киоску, поскользнулся и чуть
было под машину не попал. И смерть, видно, думаю, хочет прийти в
понедельник.

- Газеты свежие, сегодняшние? - спрашиваю.

- Только получены, - отвечает киоскерша.

Я беру газету, читаю и возмущенно возвращаю:

- Что это вы мне вчерашнюю газету подсовываете?! Видите, воскресная газета,
а сегодня - понедельник... Киоскерша смотрит на меня удивленно и говорит:

- Вы, молодой человек, жить торопитесь. Сегодня не понедельник, а
воскресенье. По понедельникам местная газета не выходит.

Я опешил. Как же так? Столько неприятностей и вдруг не в понедельник?!

Когда я вернулся домой, то увидел, что жена булки уже купила и объяснила не
без ехидства: "Сегодня воскресенье, думала, опять где-нибудь задержишься".

- Почему же у нас на календаре понедельник? - спросил я.

- А это ты у своего сына спроси, - ответила жена. - Ему не терпится листки
обрывать, особенно красненькие. Жить торопится.

Тут мне все стало понятно. В этот день я никуда из дому не уходил и очень
хорошо провел время с семьей. А на другой день - в понедельник - пришел
стекольщик, вставил стекло, и опять у нас дома стало тепло и уютно. В
понедельник - уютно! И премию я в тот же день получил. Оказывается, в
пароходстве с подсчетами вначале ошиблись. А план-то у нас был выполнен.

Теперь судите сами о понедельниках. Что касается меня, то я, вспоминая
прадеда, деда и отца, завтра со спокойной душой отправляюсь в море, в
дальний рейс.

А какой завтра будет день? - спросите вы. Взгляните на календарь, и вы
узнаете, что завтра будет хороший первый рабочий день недели:

Понедельник!

ПУТЕШЕСТВИЕ НА "ФРАМЕ-2"

...прочел все оказавшееся доступным о полюсах - и о Северном, и о Южном - и
влюбился в Нансена.
Юхан Смуул

Павел Владимирович Симонов, наш сосед, крупный водолазный специалист,
уезжая в очередную экспедицию, оставил нам, двум соломбальскнм дружкам, в
безвозмездную аренду свою корабельную шлюпку. Огромная, многовесельная и
старая, чуть ли не времен парусного флота, шлюпка носила гордое имя -
"Фрам".

- "Фрам" в переводе означает "вперед!", - сказал Павел Владимирович. -
Значит, мои друзья, на этом корабле поворота на сто восемьдесят без
достижения цели у вас быть не может.

Симонов дал нам также почитать книгу Нансена "На лыжах через Гренландию".

Знаменитый полярный путешественник, владелец настоящего "Фрама", великий
норвежец Фритьоф Нансен был кумиром Симонова. Для нас, соломбальских
мальчишек, кумиром был сам Павел Владимирович, страстный охотник и меткий
стрелок, следопыт, рыболов, один из первых кавалеров ордена Ленина.

Наш "Фрам 2" стоял на узкой и многолодочной речке Соломбалке.

На этой речке мы учились плавать, впервые брали в руки весла и поднимали на
лодках паруса.

Раза три или четыре мы с моим закадычным другом Володей Охотиным выезжали
на Северную Двину и на Кузнечиху. Потом Володя сказал:

- "Фрам" - это "вперед!", это - дальние путешествия. Давай, совершим
путешествие! Большое, как в настоящей экспедиции.

- А куда это путешествие мы совершим? - спросил я.

- Куда? Как можно дальше от дому. Вот, например, на море.

- На Белое?

- Пока на Белое, - сказал Володя таким тоном, словно в будущем на своей
тихоходной и ветхой посудине мы совершим еще путешествия на море
Средиземное или в Тихий океан.

- Экспедиция на "Фраме", - с увлечением продолжал мой приятель. - Как у
Нансена!

Мы не беспокоились, что дома нас в экспедицию не отпустят частенько и
раньше выезжали на рыбную ловлю с ночевками.

В книге "На лыжах через Гренландию", которая начиналась главой "План
путешествия", мы читали: "Как молния пронеслось в моем мозгу: экспедиция...
Скоро был готов тот план, который позднее был осуществлен и выполнен".

У Нансена был план путешествия. Как же мы могли обойтись без плана?!

Мы имели отцовскую карту дельты Северной Двины и без особого труда
составили подробнейший план и маршрут путешествия, сокрушаясь лишь о том,
что на