нку. Он силился все
вспомнить. В замысловатых завитках трубочного дыма всплывали события
прошедших лет.

Бородатый отец в зюйдвестке - иногда веселый и разговорчивый, иногда
сумрачный, злой, громкоголосый. Отец - тоже лоцман.

Одноэтажный деревянный домик с тремя окнами по фасаду. Дворик, огражденный
забором, два тополя, полдесятка берез. И здесь - все детство и вся юность
Сашки Олтуфьева.

Во дворе доживала свои последние годы дряхлая, с обрезной кормой
корабельная шлюпка. Она служила Сашке отличным многотонным кораблем. Шлюпку
можно было перевернуть вверх дном, и тогда из нее выходила темная
высокосводная пещера, или портовая контора, или укрепленный вал, который
можно было брать приступом.

Большое счастье было для Сашки, когда отец брал его с собой в город. На
пристанях встречались знакомые отца - матросы, боцманы, даже капитаны. Они
приглашали старого лоцмана выпить пива. Отец никогда не отказывался.

Пока отец разговаривал в кубрике со своими друзьями, Сашка исследовал
судно. Он спускался в трюмы, в машинное отделение, лазил по вантам,
приставал к команде с расспросами.

Особенно Сашка любил бывать на "Лене". Трехтрюмная "Лена" была не
архангельской компании. Но однажды она простояла в Архангельске на ремонте
половину навигации. За это время Сашка всегда был самым желанным гостем на
"Лене".

Лучистые усы веселого повара и пирог с палтусом манили на камбуз. Машинист
дядя Павел обещал научить запускать донку. А матросы рассказывали забавные
истории о "морском волке" Проне Бесхвостом.

Но больше всего Сашку тянуло на мостик, с палубы через спардек по трапу на
капитанский мостик. Там штурвал, компас и телеграф. Оттуда все видно.

Перед отходом "Лены" из Архангельска маленького Сашку горько обидел старший
штурман.

Лоцман Олтуфьев вспомнил об этом сейчас, и волнение охватило его с
удвоенной силой. Он стал догадываться о причине волнения.

...Матрос Кабалин подарил Сашке нож. Мальчишка не замедлил испробовать нож
на деревянных поручнях у трапа к капитанскому мостику. Это-то и не
понравилось штурману. Но Сашке тогда было всего десять лет, и они - Сашка и
штурман - не поняли друг друга. А тут еще вмешался отец. Сашкины уши были
докрасна надраны, а нож "ключиком" ушел на дно гавани.

Сашка плакал от боли и еще больше от обиды. Ему хотелось доставить
удовольствие капитану: он собирался вырезать на поручне - "Лена".

Лоцман Олтуфьев, облокотившись на стенку, переживал чувства десятилетнего
Сашки.

"Неужели это "Лена"?

Александр бросился к трапу, и... пальцы задержались на шероховатости
поручня. Олтуфьев наклонился и рассмотрел заполненную краской, но все же
заметную вырезанную букву "Л".

"Лена" числилась в списках судов, уведенных интервентами во время
гражданской войны за границу. Александр Олтуфьев знал об этом. И он
окончательно убедился теперь, что "Лена" и "Виктория" - один и тот же
пароход.

Судоремонтный завод уже остался позади. Судно подходило к городу.
Опоясанный зеленью бульвара, глядел Архангельск на гавань пожарной
каланчой, двумя-тремя башенками, портовой конторой. И дальше, где
начиналась торговая часть города, стояли у причалов под погрузкой и
разгрузкой суда: ледоколы, тральщики, веселые, с высокими мачтами шхуны,
парусно-моторные боты, чистенькие каботажники и всегда готовые для кантовки
буксиры. Здесь выкрики "вира" и "трави", шум лебедок, узловатая брань и
веселая песня. Запахом ворвани, рыбы и смолы густо пропитан воздух. Город с
гавани всегда встречает так.

"Встречай меня, город! Я веду тебе замечательный подарок!" - хотелось
закричать Александру.

"Лена-Виктория" поравнялась с портовой конторой.

- Остановите машину и отдайте якорь! - сказал Олтуфьев капитану
по-английски.

Капитан взглянул на лоцмана с недоумением.

- Зачем?.. Мое судно идет к лесобирже под погрузку... мое судно...

- Все дело в том, что это как раз не ваше судно, - спокойно возразил
Олтуфьев.

Капитан, все еще ничего не понимая, усмехнулся:

- Оно, конечно, не мое собственное, а нашей пароходной компании, но я -
капитан "Виктории". Вам поручено, - продолжал капитан, но уже без усмешки,
сердито, - провести "Викторию" к лесобирже. В чем дело? Вы лоцман...

- Да, я лоцман, - все так же спокойно и твердо отвечал Александр. - Я
хорошо знаю свои обязанности. Я привел судно туда, куда его следует
привести. Это судно не "Виктория" и не английское. Это наше, русское судно!
Отдайте якорь! Мне необходимо видеть капитана порта. Пароход будет задержан.

- Это недоразумение, - вспылил капитан. - Я буду жаловаться! Но... но мы
все выясним...

- Отдайте якорь! - повторил Олтуфьев.

Металлическим перебором зазвенел телеграф. Шумно заработал брашпиль, и
якорь стремительно ринулся в воду.

Лоцман Олтуфьев не ошибся. Корабль, им возвращенный Родине, потом еще
долгие годы плавал под советским флагом.

ЗАКОН НЬЮТОНА

Теперь нет этого домика. На его месте стоит большое новое двухэтажное
здание.

В домике была сельская школа. Из нескольких деревень сюда сходились по
утрам ребята. И старый учитель Павел Иванович Котельников обучал их
грамоте. Первоклассники и второклассники учились вместе, потому что
классная комната была одна. И учитель был один в школе.

Школа, окруженная деревьями, стояла на горе и передними окнами смотрела на
Северную Двину. Казалось, гора бережно придерживала маленький домик
ласковыми руками берез и сосен.

Кроме двух рядов парт да щелявой доски на треножнике, серой от меловой
пыли, в классной комнате ничего не было. Несколько потрђпанных таблиц с
изображением животных и два портрета без рамок украшали стены.

Старый учитель Павел Иванович, указывая на один из портретов, любил
повторять стихи:

Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и божьей воле
Стал разумен и велик.

И ребята глазами, полными восторга и изумления, смотрели на Ломоносова, на
своего великого земляка.

Когда ученики спрашивали о втором портрете, учитель отвечал:

- Это Исаак Ньютон, английский учђный. Он открыл закон всемирного
тяготения. Когда подрастђте, узнаете об этом законе.

А однажды Павел Иванович принес в класс совсем маленький портрет - вырезку
из газеты. И рассказал ребятам о Ленине, о большевиках, о Советской власти.

* * *

Отряд английских солдат появился в деревне глухой зимней ночью. Никто из
жителей не знал ни чина начальника отряда, ни его фамилии.

Офицер решил остановиться на ночь в школе. Узнав об этом, учитель закрылся
в своей маленькой комнатке и незваным гостям не показывался.

В ожидании ужина офицер с переводчиком и двумя сержантами сидели в классной
комнате у печки, обогревая руки и ноги. Школьная сторожиха Маремьяна зажгла
лампу.

- Так чертовски холодно может быть только в России, - сказал офицер. - Меня
предупреждали.

- Здесь есть золото? - спросил один из сержантов.

Переводчик отрицательно покачал головой.

- Уголь? Железо? Нефть?..

- Здесь есть снег и мороз, - пошутил другой сержант.

- Я бы оставил и то и другое большевикам. Не понимаю, что здесь нужно нашим.

Офицер сумрачно взглянул на сержанта: "Не суйтесь не в свои дела!"

- Здесь есть лес, - примирительно сказал переводчик. - Есть пушнина.
Кажется, есть уголь и нефть.

- И дорога на Москву, - добавил офицер. - Но я никак не предполагал, что в
таком диком месте у русских есть школа. Известно, что у русских крестьян
культуры не больше, чем у папуасов. Прививать здесь культуру - то же самое,
что обучать белых медведей хоровому пению.

Закурив, один из сержантов поднялся и прошђлся по комнате.

- У них тут какие-то картинки. Кто это нарисован?

Офицер взял лампу и подошђл к стене, на которой висели портреты.

- Ньютон? - удивленно сказал он. - Как он сюда попал? В такой глуши и
дикости - и вдруг Ньютон.

- Какой Ньютон? - спросил сержант.

Офицер с презрением посмотрел на него:

- Вам стыдно не знать своего гениального соотечественника! Вы приехали
сюда, чтобы показать нашу британскую цивилизацию.

- Ньютон? Я знаю, он изобрђл... - виновато начал сержант.

- Не изобрђл, а открыл великий закон. По этому закону существует мир,
Вселенная. По закону Ньютона. По нашему британскому закону.

- Да, британские законы действуют везде, - согласился он. - Они будут
действовать и здесь.

- Не путайте, - строго заметил офицер и подошђл к другому портрету.

- А это кто? - спросил он.

- Ломоносов, - прочитал переводчик. - Тоже гениальный учђный. Русский.

- Не слыхал, - сказал офицер с усмешкой. - У русских... гениальный ученый.

- Да, - подтвердил переводчик, - и он родился на Севере, в Архангельской
губернии. Холмогоры...

С минуту длилось молчание. Маремьяна принесла кипящий самовар.

- А вот еще кто-то, - пробормотал сержант, останавливаясь у доски.

- Тоже русский ученый? - спросил офицер.

Переводчик прочитал подпись под портретом и смущенно отступил.

- Несите сюда, посмотрим, - потребовал офицер, усаживаясь за стол и
принимаясь за ужин.

Он положил газетную вырезку перед собой. На него смотрели умные, веселые и
проницательные глаза незнакомого человека с бородкой, в кепке.

- Кто? - спросил офицер, видя, как мнется переводчик.

- Я не знаю, - испуганно пролепетал переводчик. - Тут написано... Ленин.

Офицер вскочил. Он слышал это имя. Он знал, кто такой Ленин.

Это слово вдруг как будто сожгло все, что отличало характер английского
офицера, - холодность, высокомерие, небрежный тон. Он побледнел, весь
словно сжался от испуга.

- Кто? - в приступе злобы закричал офицер. - Кто его здесь вывесил?!

Не понимая, почему разгневался их начальник, сержанты стояли молча.
Переводчик предусмотрительно попятился.

- Разыскать! - опомнившись, сказал офицер и сел. И переводчик и сержанты
бросились к двери. Вскоре они привели Маремьяну. На вопрос, кто здесь
учитель, Маремьяна простодушно ответила:

- Павел Иванович.

И вот в классной комнате появился старый учитель.

- Вы? - коротко спросил офицер и указал на газетную вырезку.

- Ты вывесил портрет? - спросил переводчик.

- Я, - кивнул головой Павел Иванович.

Этого офицер не ожидал. Он не ожидал такого смелого и спокойного ответа.
Еще минуту назад он был уверен, что учитель будет ползать на коленях,
хныкать и оправдываться. А старик стоял и строго смотрел ему в глаза.

Прямой и гордый взгляд смутил англичанина. Он отвернулся и увидел портрет
Ньютона.

- И это повесили тоже вы?

- Я.

- Это похвально, Ньютон - англичанин. Он открыл закон всемирного тяготения.

Переводчик перевел.

- Но закон Ньютона и тяготение англичан к чужой земле - разные понятия, -
резко ответил Павел Иванович. - Ньютон не учил англичан захвату чужой земли!

Переводчик со страхом посмотрел на офицера, потом - на учителя.

- Переводить? - спросил он боязливо.

- Конечно, - сказал учитель.

Англичанин снова вскочил. Едва сдерживая злобу, не сказал - проскрежетал:

- За эти слова... за оскорбление... и за это тоже... - Он смял в кулаке
газетную вырезку и бросил ее на пол. - В таких случаях мы на возраст не
обращаем внимания!

И тут старик опустился на колени, но не перед англичанином. Старый учитель
стоял на коленях к англичанину спиной и разглаживал в руках газетную
вырезку с изображением Ленина.

* * *

Англичане расстреляли старика на рассвете, тут же, за школой. Утром отряд
покинул деревню.

Никто из жителей деревни не знает ни чина убийцы, ни его фамилии. Но все
знают, кто послал английские войска на Север России в 1918 году.

Теперь нет того домика. На его месте стоит новое двухэтажное здание - школа
имени П. И. Котельникова.

КОГДА СОЗДАВАЛАСЬ "ШКОЛА"

Четырнадцатилетний Мишка тайком покинул дом и поступил на пароход дальнего
плавания. Случилось это давно, через несколько лет после освобождения
Севера от англо-американских захватчиков и белогвардейцев и установления
Советской власти Мишка жил в Соломбале - морской слободе, рабочем районе
Архангельска, где я родился и провел детство и юность.

Мишку долго разыскивали, но, конечно, не нашли, потому что пароход ушел в
море, в дальние страны. Тогда все думали, что мальчик, купаясь, утонул или
заблудился в лесу. Но через два года, когда пароход вернулся в
Архангельский порт, Мишка снова появился на нашей улице, возмужалый,
окрепший.

А еще через несколько лет, сам еще подросток, курсант морской школы, я
вспомнил этот случай и написал о Мишке коротенький рассказ для нашего
рукописного журнала. Тогда я совсем не собирался стать писателем, хотел
быть моряком.

Рассказ понравился моим товарищам и нашим преподавателям. По их совету я
отнес рассказ в редакцию местной газеты, и там мне сказали:

- Приходи на собрание литературного актива. Твой рассказ обсудим. На
собрании будут писатели. Они дадут полезные советы.

Признаться, я испугался такого предложения и тут же заявил, что рассказ
написал случайно и что писателем быть не собираюсь.

В редакции надо мной посмеялись, но на собрание велели обязательно
приходить.

- А какие будут писатели? - спросил я.

- Будет Аркадий Гайдар. Знаешь?..

Я сразу же представил обложку книги, которую недавно брал в библиотеке и
прочитал. На обложке был нарисован всадник на фоне высоких гор.

Конечно, мне очень хотелось увидеть настоящего писателя, одну из книг
которого я читал.

Да, мне сказали: "Будет Аркадий Гайдар".

Теперь уже все знают, что свою знаменитую повесть "Школа" Аркадий Петрович
начал писать в Архангельске. Тогда он работал очеркистом в редакции газеты
"Волна", при нем же переименованной в "Правду Севера". Он часто выезжал на
лесозаводы, лесобиржи, в леспромхозы, на рыбные промыслы. Очерки,
фельетоны, статьи, стихи Гайдара постоянно печатались на страницах газеты.

Работая над повестью и в газете, Аркадий Петрович в то же время помогал
начинающим писателям, вел литературную консультацию, выступал на
литературных собраниях и вечерах.

И вот я пошел на литературное собрание, и не столько для того, чтобы
слушать "советы по рассказу", сколько посмотреть на "настоящего" писателя.
Я представлял его с большой бородой, как у Льва Николаевича Толстого, с
бакенбардами, как у Александра Сергеевича Пушкина, наконец, с длинными
волосами, как у Николая Васильевича Гоголя.

Собрания литературного актива Архангельска проводились в читальном зале
библиотеки имени Добролюбова. Сюда приходили рабочие лесопильных заводов,
моряки, студенты техникумов, учителя, школьники и, конечно, сотрудники
местных газет. На собраниях авторы читали свои стихи, рассказы, очерки.

После чтения начиналось обсуждение - спорили, хвалили, критиковали. Лучшие
стихи и рассказы печатались в газете и в приложении к ней - "Литературный
Север".

Аркадий Петрович Гайдар тогда уже был автором многих книг, хотя еще и не
пользовался той широкой популярностью, какая пришла к нему спустя несколько
лет. В Архангельске он был наиболее опытным и авторитетным литератором.
Других писателей, имеющих свои книги, в то время, насколько я помню, в
нашем городе не было.

Впервые в читальный зал библиотеки имени Добролюбова я пришел очень
волнуясь. Участники литературного собрания сидели за двумя большими
столами. Я рассматривал их, пытаясь угадать, который же тут писатель Гайдар.

Вначале читал свои стихи какой-то моряк. Потом пришла моя очередь. Рассказ
у меня был крошечный - четыре странички ученической тетради. Чтение его
заняло всего несколько минут.

Не помню, что говорили выступавшие на собрании. Помню лишь, что некоторые
предлагали рассказ напечатать. Я волновался, ожидая, что скажет Аркадий
Гайдар. И вот председательствующий сказал:

- Словно имеет товарищ Гайдар.

Я с трепетом оглядел всех присутствующих на собрании и не заметил, чтобы
кто-нибудь собирался выступать. И вдруг я услышал голос.

Человек, который начал говорить, не сидел за столом, а стоял у стены. До
последней минуты я никак не предполагал, что это и есть Гайдар. Раньше он
показался мне командиром Красной Армии, случайно зашедшим в читальный зал и
стесняющимся сесть за стол.

Аркадий Петрович был в военной гимнастерке. Высок, широкоплеч, круглолиц.
Прежде чем начать говорить, он согнал складки гимнастерки к спине и заложил
пальцы за ремень.

Он говорил негромко. Мне запомнилась его чуть заметная улыбка. Нет, совсем
не таким я представлял себе настоящих писателей!

Сейчас невозможно дословно пересказать то, что говорил Аркадий Петрович.
Примерно смысл был такой: рассказа никакого нет. Есть только две картинки,
два эпизода: мальчик пропал и мальчик вернулся. А замысел интересный, но
это сюжет не для короткого рассказа, а для повести. Нельзя события двух
лет, события в жизни подростка очень большие и значительные, втиснуть в
несколько страничек. Печатать такой рассказ не следует.

Я сознавал справедливость слов Гайдара. Обижаться было нельзя: говорил он
просто и убедительно.

Когда собрание закончилось, я отправился домой с твердым решением никогда
больше не писать рассказов.

На улице, у подъезда библиотеки, стояли архангельские журналисты, и среди
них был Аркадий Петрович.

- Послушай, друг, - сказал Аркадий Петрович, и я удивился, видя, что он
обращается ко мне. - Все это ты сам придумал или это было в
действительности?

Позднее я никогда не слыхал, чтобы писатели спрашивали друг у друга: "было
это" или "не было". Обычно с такими вопросами очень часто обращаются
читатели, и особенно часто читатели-ребята. Сейчас я понимаю, почему Гайдар
задал мне такой вопрос.

- Нет, товарищ Гайдар, - ответил я смущенно. - Это было в самом деле у нас
в Соломбале.

- А ты из Соломбалы? - спросил Аркадий Петрович. - У вас, говорят, там
много интересных людей есть. Я не знал, о каких людях он говорит.

- Учишься? - спросил Гайдар.

- Учусь. В морской школе.

- В морской? Значит, моряком будешь? Как тебя зовут?

Он попрощался с товарищами, и мы пошли на набережную Северной Двины.

Был тихий, теплый вечер, светлый, северный. Мы шли по набережной. Гайдар
восхищался большой рекой и расспрашивал меня о пароходах, ботах, катерах,
плывущих по Северной Двине.

- Когда-то я тоже хотел быть моряком, - сказал Аркадий Петрович, - а стал...

Я думал, что он скажет: "писателем".

Он сказал:

- ... а стал... солдатом.

Потом Гайдар пожаловался, что он сегодня очень устал.

- Вы много писали?

- Не написал ни строчки, - ответил он.

Я удивился: если писатель не написал ни строчки, почему же он устал?
Аркадий Петрович словно уловил мои мысли и сказал:

- Когда я напишу в день страниц десять, то чувствую себя хорошо. - И
никакой усталости. А сегодня, сколько ни пытался, - ни строки. И потому
скверно себя чувствую. Не получается...

Я спросил, какую книгу он пишет. Аркадий Петрович сказал, что пишет повесть
о мальчишке, который участвовал в гражданской войне, и что повесть
называется "Маузер".

Мне еще хотелось о многом спросить Гайдара, но получилось так, что
спрашивал больше он. Его интересовало, как живут ребята Соломбалы - дети
моряков, чем они занимаются, как играют. Я рассказывал ему о рыбачьем
промысле, о длительных поездках на лодках, о чистке котлов на пароходах, о
первых рейсах в море. Гайдар восхищался тем, что в Соломбале трудно найти
мальчишку, который бы не умел плавать, грести, управлять шлюпкой.

- Обо всем этом можно интересную повесть написать! - с воодушевлением
сказал Аркадий Петрович.

Он говорил о том, что много ездил и всюду видел интересною ребячью жизнь.
Но плохо то, что об этой интересной жизни почти никто не пишет.

Гайдар уже в то время побывал во многих местах Советского Союза. В первой
гайдаровской книжке, которую я прочитал, он писал, что на полке вагона он
чувствует себя лучше, чем дома на кровати. Он привык к поездкам, любил
путешествовать.

В тот вечер Аркадий Петрович спросил, люблю ли я охоту. Я откровенно
признался, что стрелял из ружья всего один раз. Тогда он сказал:

- Договоримся так: ты познакомишь меня с соломбальскими ребятами и покажешь
всю-всю Соломбалу, а з