хоза, о котором говорил Егорша,
уехал на лесозаготовки. Неделю назад там злая рука подкулачника перерезала
гужи у конного обоза. Сегодня утром, когда Гайдар с Егоршей выезжали на
тоню, тот же нож уже подобрался к лошадиным шеям.

Не застав дома Федорова, Аркадий Петрович решил навестить Шунина, того, что
за сети и рыбу сдавал внаем-аренду свои карбаса.

Дом у Шурина был добротный, пятиоконный, под железной крышей. А хозяин
выглядел тихим и смиренным мужичком с маленькой, аккуратно подстриженной
бородкой. Внешность Шунина удивила Гайдара.

Ни о карбасах, ни о перерезанных гужах Гайдар даже не заикнулся. А о
колхозе все-таки спросил: как, мол, народ относится?..

- А что колхоз... Мое тут дело сторона, - отвечал Шунин с едва заметной
усмешкой. - Ну и пускай колхоз. Я колхоза не трогаю. Человек не рыба: не
треска, не селедка, чтобы ему косяком ходить. Работать надо, а не в стада
сбиваться...

"Страшный человек, страшный своей видимой смиренностью. Вредный, и особенно
- для колхоза", - подумал Гайдар, но пока промолчал.

С Василием Федоровым он встретился на другой день перед колхозным
собранием. Бывшие воины Красной Армии, они долго толковали - у них легко
нашелся общий язык.

...В Архангельск Аркадий Петрович уезжал на дровнях, на низкорослой, но
бойкой лошадке-мезенке. Наступали сумерки. Небо пустовало. Не было ни
единой звездочки. Зато тетрадь Гайдара была заполнена суровыми фактами,
жесткими цифрами, фамилиями. И в той же тетради уже был начат очерк о
рыбаках. Гайдар, командир полка, журналист и писатель, готовился дать бой
кулачью за рыбацкую бедноту, за колхоз.

На странице у заголовка очерка горела пятилучевая звездочка. Северная
звездочка Гайдара, которая скоро, очень скоро достигнет первой величины.

СОНАТА БЕТХОВЕНА

Мы ехали на "рогатом такси". Так мой товарищ поэт Михаил Скороходов называл
оленью упряжку. Впрочем, он был не совсем прав: платы за проезд, как за
такси, с нас не брали.

Полярная ночь кончилась. Солнце уже поднималось над тундрой. Глаза
слезились от безжалостной, нестерпимо слепящей белизны бескрайней
заснеженной равнины. Весь мир словно погрузился в тишину. Тундра казалась
глухой, но на редкость молодой, слепой, но удивительно прекрасной.

Парни и девушки из оленеводческого колхоза ехали в город на смотр
художественной самодеятельности. Я и мой товарищ были их попутчиками.

Я сидел на второй нарте. Оленями управляла молоденькая ненка Елена
Тайбарей. Она легко держала хорей и весело и чуть грубовато погоняла
животных. Праздничная еђ паница была ярко расшита замысловатыми узорами. Я
знал, что Елена Тайбарей - комсомолка, окончила в Архангельске музыкальное
училище и теперь преподает в ненецкой музыкальной школе.

Олени бежали бесшумно и неторопливо. Елена повернулась ко мне. В ее широко
расставленных глазах постоянно таились и смешивались удивление и восторг.

- Саво! - сказала она и улыбнулась. - Хорошо!

- Саво! Хорошо! - повторил я.

Елена чему-то усмехнулась и вдруг негромко запела на ненецком языке. Песня
была однотонная, но не тягучая, с задорным припевом. Слов песни я не
понимал.

Голос девушки зазвучал громче. И тундра словно услышала песню. Мне
показалось, что в этот момент тундра преобразилась, сама обрела голос.
Олени приподняли головы, как будто вслушиваясь в песню, и помчались
быстрее. Песню подхватили девушки и парни, ехавшие на других упряжках.

Я закрыл глаза. Стремительно бежали нарты, и чувство радости и волнения
охватило меня. А тундра все-таки пела, пела...

Смотр самодеятельности проходил в Доме культуры. Мы слушали песни на
ненецком и русском языках, слушали музыку, смотрели национальные танцы и
инсценировки ненецких сказок.

Конферансье, подвижный и весђлый паренђк Ефим Лаптандер, объявил:

- Выступает пианистка Елена Тайбарей... Великий немецкий композитор Людвиг
ван Бетховен... "Лунная соната".

На сцену вышла моя спутница. Она смущђнно посмотрела в зал. И опять в этом
смущђнном взгляде я увидел удивление и восторг.

Теперь на ней была не паница, а весђлое шђлковое платье. Елена чуть
наклонила голову и решительно подошла к роялю.

Звуки печали послышались в притихшем зале. Что-то трагическое было в них, в
этих звуках. Где-то страдают люди... Когда-то здесь, в этом суровом крае,
страдали люди...

Потом музыка окрасилась радостью и светом.

Я с восхищением смотрел на Елену Тайбарей, целиком ушедшую в музыку. В
бушующих звуках рояля слышались просьба, негодование, жажда борьбы...

- Еђ мать была в Германии, - тихо сказал мне сосед-ненец - учитель. -
Теперь еђ матери уже за семьдесят...

- В Германии? Ненка на родине Бетховена? Как это случилось?..

- Это было ещђ в прошлом веке, - сказал сосед-учитель.

...Зимой 1894 года на улицах Берлина появились афиши. Они извещали
население германской столицы о том, что с далђкого русского Севера в Берлин
привезены "дикари, питающиеся сырым мясом, одевающиеся в звериные шкуры".
Афиши зазывали почтенную берлинскую публику поглядеть на людей, которых
зовут самоедами. За особую плату берлинцев приглашали также покататься на
необычном транспорте - оленьих упряжках.

Название привезенных людей - "самоеды" - звучало странно, жутко и
привлекало берлинских обывателей. Публика толпами направлялась в зоопарк.

В эти серые зимние дни Берлин был тосклив и мрачен. Низкие облака сплошь
закрывали небо. Снег и дождь, дождь и снег. И все-таки зоопарк быстро
наполнялся.

На широкой площадке, между двумя огромными деревьями, был установлен
настоящий чум из оленьих шкур - жилище привезђнных людей.

Где-то в отдалении слышался приглушенный рев хищников, заключенных в клетки.

Рядом блеяли дикие козы, разноголосо кричали, свистели, щебетали птицы.

Около чума, испуганно озираясь по сторонам, стояла пожилая женщина. К ней
прижимались ребятишки. Одежда у них была действительно необычная - из
оленьих шкур. Впрочем, искусно расшитые затейливыми узорами совики и паницы
немцам нравились.

Тут же около чума лежали длиннорогие с задумчивыми глазами олени.

Зрители все теснее и теснее окружали маленькое стойбище, обнесенное, словно
цирковой ринг, толстыми веревками. За веревки зрителей не пускали. Лишь
некоторым молодым людям, что были посмелее и понахальнее, иногда на минуту
удавалось пробраться за канатный барьер и пощупать оленьи шкуры чума и
одежду ненцев. Берлинские женщины смотрели на этих молодых людей со страхом
и восхищением.

Всђ это затеял и устроил мезенский купец Калинцев, хитрый и ловкий
предприниматель и делец.

Выбор Калинцева пал на семью Тайбареев. Безоленный ненец-бедняк Иван
Тайбарей только что умер. После его смерти у вдовы Матрены Степановны
осталось пятеро детей. Семья Тайбареев бедствовала. В эти горестные дни и
оказался в чуме у Тайбареев купец Ка-линцев.

В чуме появились мука, сахар, чай, водка, яркие обрезки сукна, тесьма,
стеклянные брошки и медные пряжки. Купец давал и деньги. А потом обещаниями
и угрозами заставил вдову со всей семьей двинуться в далђкий путь, в Европу.

Средней дочери Матрены Степановны - Анне тогда было десять лет. Но она
хорошо запомнила длительное путешествие, полное унижений и издевательств. В
Берлине еђ заставляли катать на оленях праздных европейцев и ловить им на
потеху куски сырого мяса. И это было в стране, где родился великий
Бетховен. Но маленькая Анна не знала, кто такой Бетховен, и никогда не
слышала его музыки.

Купец Калинцев изрядно нажился на своей затее, а семья Матрены Тайбарей так
и вернулась в тундру нищей.

...На сцене в Доме культуры Елена Тайбарей продолжала играть "Лунную
сонату".

Не те ли страдания далекого и страшного прошлого звучали сейчас в музыке
Елены, дочери Анны Тайбарей, ненки Анны, когда-то побывавшей на родине
Бетховена?! Не то ли стремление к большому счастью, теперь уже обретенному
в тундре, слышалось в бурных аккордах рояля?!

СОЧИНЕНИЕ ПРО ЕРША

В первый день нового учебного года я встретил на улице своего юного друга -
школьника Юру Капустина, страстного рыболова, отчаянного футболиста и
любителя шахмат.

Юра возвращался из школы, и вид у него был печальный. Нужно сказать, что
Юра с давних пор всегда делится со мной всеми своими радостями и неудачами.

- Ты что такой грустный? - спросил я, надеясь подбодрить мальчика. - Двойку
успел получить?..

- Ещђ не получил, но получу.

- Как же так? - удивился я. - Не получил, а уже знаешь, что получишь.
Сегодня-то уроки кончились, а к завтрашнему дню можно ещђ подготовиться.

- Уроки кончились, но и сочинение уже написано и сдано.

Тут я всђ понял. Ребята писали сочинение, а результаты будут известны
завтра или послезавтра.

- Очень плохо написал? - спросил я. - Может быть, ещђ хоть тройка будет.
Рано горевать.

- Хотел написать много, а написал про одного ерша.

На бульваре мы присели на скамейку, и Юра рассказал мне о том, как он писал
сочинение на тему "Как я провђл лето".

- Учительница Вера Ивановна нам сказала: "Не пишите обо всех каникулах, не
описывайте каждый день, а выберите для сочинения самое главное, самое
интересное, что произошло в вашей жизни за время каникул. Главное, чтобы
было ярко и художественно". Я и подумал: "Ох какое сочинение можно
написать!" Ведь столько интересною произошло за все лето, столько я
повидал! Рыбная ловля с папой. Мы с ним трех огромных щук выловили, и окуни
были и подъязки, и сороги. Потом я ездил в пионерский лагерь. Там военная
игра была и соревнования по лђгкой атлетике. Я одно первое и одно второе
места занял. Потом я с мамой в Москву ездил. Были в Третьяковской галерее.
С дядей Колей на футбол ЦСКА - "Динамо" ходили. Вот здорово было! А во
Дворце пионеров я с мастером на шахматном сеансе ничью сделал. А здесь два
раза на яхте катался. У нас еще был поход по местам партизанской славы.
Какое сочинение можно было написать! А написал только про одного ерша...

Юра замолчал, ещђ больше пригорюнившись, а я спросил:

- Так почему все-таки про одного ерша?..

- Я решил начать с рыбной ловли. Мы с папой на первую рыбалку еще в начале
июня ездили. Очень здорово. Знаете, какие щуки были! Это нельзя было никак
пропустить в сочинении. Долго я сидел и обдумывал, как начать. Потом стал
писать: "Раннее весеннее утро Золотистые лучи июньского солнца позолотили
голубой небосклон..." Перечитал. Вначале понравилось, а потом
подумал-подумал: утро весеннее, а солнце июньское. Июнь-то - уже лето.
Потом пишу о солнце, а в тот день, когда мы с папой поехали ловить рыбу,
шђл мелкий дождь. Папа еще сказал: "Ничего, не размокнем. Мы же с тобой
мужчины! А в дождь иногда рыба еще лучше клюђт". Зачем же, думаю, мне врать
в сочинении про хорошую погоду! И ещђ раз перечитал. И так писать нельзя:
"Золотистые лучи... позолотили..." Как Вера Ивановна говорит, масло
масляное. Вот я всђ и зачеркнул и решил начать снова.

Сижу, думаю. Вспоминаю, как начинал свои повести и рассказы Аркадий Гайдар.
У меня его книга всегда с собой в портфеле. Вот, например, "Р. В. С."
начинается. "Раньше сюда иногда забегали ребятишки..." Или "Четвђртый
блиндаж": "Колька и Васька - соседи" Просто и хорошо. И никаких золотистых
лучей. Конечно, я знал: природу, пейзажи описывать нужно, но только
как-нибудь по-новому. Тут я вспомнил ещђ Николая Васильевича Гоголя. "А
поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой!" Так начинается повесть "Тарас
Бульба"...

И тогда я начал смело: "А ну, сынок, вставать да на рыбную ловлю ехать
пора!" - разбудил меня ранним утром папа". И дальше легко пошло. Сижу
вспоминаю и пишу. Вспомнил, как мы накануне червей искали и удочки
готовили. Поплавки такие яркие, сине-красно-белые, на маленьких куколок
похожие. Я так и написал. И как рюкзак собирали - это же целая экспедиция.
Вспомнил, как у Пржевальского снаряжение описывается. Описал и я наше
снаряжение. Утром я с разрешения папы отдал часть червей Славке Воробьђву.
А то он гоже на рыбалку собрался, а червей не нашђл. Потом написал, как я
(мы помогли соседям обмелевший катер стаскивать) в воду в одежде бухнулся.
Папа сказал: "Задержались, зато доброе дело людям сделали" Всђ это я тоже
написал в сочинении. Описал поездку на катере, красивые берега Северной
Двины, потом - узкую извилистую речку, где мы остановились, высокие сосны и
ели, густые кустарники. И написал о том, как я волновался, в первый раз
забрасывая удочку. Вначале не клевало. Я ждал, скучал, сердился... И вдруг
как поплавок ушђл в воду. Я подсек и вытащил... маленького ђршика. А я
думал, что окунь на полкилограмма. И в это время Вера Ивановна говорит:
"Дети, через пять минут будет звонок. Заканчивайте писать и сдавайте
тетради". Писал, писал, хотел о многом, а написал только про одного ерша.
Сочинение про ерша! Ребята засмеют. И двойка обеспечена!

- Ничего, - сказал я, чтобы успокоить Юру. - Ещђ Козьма Прутков сказал:
"Нельзя объять необъятное!" Как бы ты обо всђм этом на нескольких
страничках написал? И про рыбалку, и про Москву, и про пионерский лагерь, и
про футбол.

- Вера Ивановна велела написать про главное и художественно, - возразил
Юра. - А я - про ерша!

- Ничего, - повторил я. - Важно, как написать. Чехов о чернильнице или о
пепельнице мог рассказ написать.

Учительницу русского языка и литературы я хорошо знал и вечером зашђл к ней
домой.

- Один ваш ученик очень беспокоится, - сказал я. - Написал сочинение и
боится, что получит двойку.

- Это кто же?

- Юра Капустин.

- Капустин? - удивилась Вера Ивановна. - Да у него же самое лучшее
сочинение во всђм классе.

Я раскрыл тетрадь Юры Капустина, открыл страницу, на которой заканчивалось
сочинение, и увидел крупную красную цифру "5".

"Вот вам и сочинение про ерша!" - подумал я с радостью за своего юного
друга, за его первые успехи.

Я БУДУ МАТРОСОМ

Шел ноябрь тысяча девятьсот двадцать девятого года. Настоящих морозов еще
не было, но тяжелая шуга плотно забила Северную Двину и выход в Белое море.
Последние транспорты давно покинули архангельский порт. Все каботажные суда
стояли уже на приколе. Маленькие буксиры, с трудом пробиваясь в густом
льдистом крошеве, спешили к своим затонам. Вот-вот река должна была стать.

Это волновало всех. Только Гайдар, казалось, был спокоен. Он не смотрел в
окно и не замечал, снег ли на улице, дождь или светит солнце. Он работал,
писал новую повесть - повесть о своем детстве.

Утром, после сна, работалось особенно хорошо. Но его ждали в редакции. Ведь
он штатный корреспондент архангельской краевой газеты "Правда Севера".

Расставаться с рукописью жалко, очень жалко. А идти нужно. Аркадий Петрович
оделся, засунул тетради в сумку и вышел из дому.

С секретарем редакции он дружил. Да впрочем, и со всеми другими
сотрудниками был в самых добрых отношениях.

- Творил? - спросил секретарь. - Новое, гениальное?..

- Творил. - Гайдар улыбнулся. - Хочешь, прочитаю страничку?

- Читай, - согласился секретарь, откинувшись в кресле, и отодвинул в
сторону макет газеты.

Гайдар вытащил из сумки рукопись и начал читать о тихом городке Арзамасе, о
мальчике Бориске Горикове.

Однажды мать Бориса просматривала тетради сына. Качая головой, она говорила:

"- Бог ты мой, как наляпано! Почему у тебя на каждой странице клякса, а
здесь между страниц таракан раздавлен? Фу!

- Что, я нарочно таракана посадил? Сам он, дурак, заполз и удавился, а я за
него отвечай! И подумаешь, какая наука - чистописание! Я в писатели вовсе
не готовлюсь.

- А к чему ты готовишься? - строго спрашивает мать - Лоботрясом быть
готовишься?..

- Я буду матросом!

- Почему же матросом? - удивляется озадаченная мать..."

...Внезапно секретарь редакции вскочил.

- Матросом? Постой, Аркадий! Совсем забыл... Пойдем скорее к редактору.

Недоумевая и придерживая секретаря за гимнастерку, Гайдар, словно на
буксире, втянулся в редакторский кабинет.

- Звонили из Совторгфлота, - взволнованно сказал секретарь редактору. - В
Белом море потерпел аварию французский лесовоз, названия не помню.
Спасательные суда уже вышли на помощь, и сегодня выходят еще пароходы.
Могут взять нашего человека. Будем посылать?

- Обязательно. Обязательно надо послать. Такой случай...

- Кого? - спросил секретарь.

- Кого?.. - редактор задумался. - Гайдар сдал очерк?

- Еще вчера, - сказал Аркадий Петрович и радостно подумал, что ему
интересно было бы поехать на спасение французского парохода.

- Хотите поехать?

- Конечно!

- Тогда берите командировочное удостоверение - и срочно в пароходство!

- Вот ты и будешь матросом, - весело сказал секретарь, выходя вместе с
Гайдаром из кабинета. - По крайней мере, несколько дней или часов. А
повесть почитаешь потом...

Пароход "Кия" - маленький, пожалуй, самый маленький во всем каботажном
флоте. Но впереди идет мощный буксир "Совнарком" и смело пробивает русло в
густой, смерзающейся шуге. Скоро море, идти будет легче. Лишь бы
утихомирился шторм.

Аркадий Петрович стоял на капитанском мостике. Он уже знал: французский
лесовоз называется "Сайда". Во время шторма он потерял управление и налетел
на рифы.

Капитан "Кии" охотно отвечал на вопросы Гайдара о море, судовождении, о
спасательных работах. Аркадий Петрович ничего не записывал. Он надеялся все
вспомнить после, в каюте. Это нужно для будущего очерка, а может быть,
пригодится и для повести. Ведь все еще впереди - и события, и встречи...

Капитан "Кии", пожилой, опытный моряк, отлично говорил по-английски, но
французского не знал.

- На "Сайде" были жертвы? - спросил Гайдар.

- Нет, жертв не было. Часть команды уже снята. Часть осталась на борту
"Сайды". У нее все и выясним, все подробности. С нами ведь есть переводчик.

Гайдар обрадовался: значит, можно будет поговорить с командой французского
парохода.

...На другой день "Кия" вслед за "Совнаркомом" подошла к месту аварии
французского лесовоза, большого морского парохода. Еще издали было видно,
что "Сайда" основательно врезалась в рифы, заметно повалилась на правый
борт. А вокруг бесновались белоголовые волны от все еще не утихающего
шторма.

Поблизости стоял на якоре ледокол "Малыгин", известный всему миру по
поискам итальянской полярной экспедиции Нобиле.

К вечеру шторм стих. Барашки-белоголовцы пропали. Волна пошла отлогая,
мирная. В прогалинах туч зашевелились редкие звезды.

С "Кии" спустили шлюпку. По приглашению начальника спасательных работ
капитан выехал на "Сайду". На просьбу Гайдара взять его с собой капитан
ответил:

- Нет, не сегодня. Пока там еще нечего делать, да и опасно. Потерпите,
писатель, до завтра. А там все увидите и пишите сколько угодно!..

Гайдару хотелось сказать, что он нисколько не боится, что ему приходилось
бывать в разных переделках. Но капитан уже спускался по штормтрапу в
шлюпку, и писатель решил ждать.

На французский лесовоз он попал утром следующего дня, когда море совсем
успокоилось.

Казалось, на палубе "Сайды" побывали пираты. Всюду хаос: валялись доски,
обрывки тросов и парусины, спасательные пояса, сломанные ящики, бочки,
битое стекло...

Гайдар обошел пароход. Его заинтересовала работа водолазов. Он смотрел на
поблескивающие стекла скафандров и с восхищением думал о бесстрашии этих
людей.

- Да, нужно срочно дать радиограмму!

Но радист-француз не знал русского языка.

- Напишите ваше сообщение по-русски, только буквами латинского алфавита, -
посоветовал Гайдару переводчик. - Радист ничего не поймет, но передавать
ему все же будет легко.

Гайдару эта мысль понравилась. Он вырвал из записной книжки два листка и
принялся сочинять информацию в газету.

Переводчик предупредил, что радист французского судна согласился передать
только очень короткую заметку. И, боясь, что он вдруг вообще передумает
что-либо передавать, Гайдар "сжимал" текст.

- Там, в редакции, разберутся, - сказал он, передавая заметку переводчику.

Радист-француз бойко застучал телеграфным ключом. И гайдаровская информация
полетела в эфир:

"АРХАНГЕЛЬСК РЕДАКЦИЯ КРАЕВОЙ ГАЗЕТЫ "САЙДА" СИДИТ НА РИФЕ СЕРЕДИНОЙ ТЧК
ПРО