тояло  дело   в
Алмейхалском аббатстве, а то и другое сразу было мне не  по  силам.  Если  я
потеряю хоть одного человека, то наверняка  не  смогу  выполнить  приказ.  Я
сидел в седле, подперев подбородок рукой, затянутой в перчатку, и следил  за
переливчатым блеском меж деревьев, как вдруг от  вереницы  красных  мундиров
отделился один из англичан, - он выехал на открытое место, указывая на  меня
и пронзительно улюлюкая, словно завидел лисицу. К  нему  присоединились  еще
трое, а горнист заиграл сигнал, после чего все они выехали из леса. Как я  и
думал, это был полуэскадрон, который теперь  выстроился  в  две  шеренги  по
двадцать пять человек, во главе со своим офицером, тем самым, что улюлюкал.
   Я мгновенно построил своих в тот же боевой порядок, и теперь нас, гусар и
драгун, разделяли  какие-нибудь  две  сотни  ярдов  травянистой  земли.  Эти
ребята, в красных мундирах, в серебристых шлемах, высоких белых плюмажах,  с
длинными блестящими саблями глядели орлами; но при всем том, я  уверен,  они
признали бы, что никогда еще не видели таких лихих легких кавалеристов,  как
полусотня  конфланских  гусар,  стоявших  с  ними  лицом  к  лицу.  Конечно,
вооружение у  них  было  более  основательное,  да  и  вид,  пожалуй,  более
нарядный, так как  Веллингтон  заставлял  их  надраивать  всю  металлическую
амуницию, чего у нас не было в заводе. Однако всем известно, что  английские
мундиры слишком тесны, чтобы рубить сплеча, и это давало  нам  преимущество.
Что же до храбрости, то глупые и несведущие люди всех наций обычно полагают,
что их солдаты храбрее всех на свете. Нет такого народа, который не тешил бы
себя этой мыслью. Но человек, повидавший с мое, знает,  что  особой  разницы
тут нет, и хотя дисциплина в армиях разная, все они одинаково храбры -  одни
только французы не имеют себе равных в доблести.
   Что ж, пробка полетела в потолок, и бокалы уже были наготове,  как  вдруг
английский офицер поднял  саблю,  видимо,  посылая  мне  вызов,  и  поскакал
галопом прямо на меня. Клянусь, нет на свете зрелища прекрасней, чем  бравый
кавалерист на добром коне! Я готов был замереть на месте и, затаив  дыхание,
смотреть, как он приближается с небрежным изяществом, держа  саблю  у  крупа
лошади, откинув назад голову с развевающимся  плюмажем  -  живое  воплощение
молодости, силы и мужества; сиреневое вечернее небо было у него над головой,
а позади него - вековые дубы. Но я  не  таков,  чтобы  торчать  на  месте  и
глазеть попусту. Быть может, у  Этьена  Жерара  есть  свои  недостатки,  но,
клянусь честью, никто еще не посмел обвинить  его  в  медлительности,  когда
надо действовать. Мой старый конь по кличке Барабан знал  меня  так  хорошо,
что рванулся вперед раньше, чем я успел тронуть повод.
   На свете есть две вещи, которые я  забываю  не  скоро:  лицо  хорошенькой
женщины и ноги доброго коня. И пока мы скакали друг другу навстречу,  я  все
твердил про себя: "Где я видел эти могучие чалые лопатки? Где  я  видел  эти
изящные бабки?" И вдруг, взглянув в смелые глаза, в лицо, которое  вызывающе
улыбалось, я все вспомнил и узнал - кого бы вы думали? Того самого человека,
который спас меня от разбойников и поставил на карту мою свободу, того,  чей
полный титул был его светлость Милорд сэр Рассел Барт.
   - Барт! - воскликнул я.
   Он уже занес саблю для удара, и,  так  как  его  умение  владеть  оружием
оставляло желать лучшего, я свободно мог проткнуть его  по  меньшей  мере  в
трех местах. Но  я  поднял  саблю  для  приветствия,  и  он,  опустив  свою,
уставился на меня.
   - Хэлло! - сказал он. - Да это Жерар!
   Глядя на него, можно было подумать, что у нас здесь назначено свидание. Я
же готов был заключить его в объятия, если б  он  хоть  немного  обрадовался
встрече.
   - А я-то думал, сейчас тут пойдет потеха, - сказал он, - Никак не ожидал,
что подвернетесь вы.
   Его разочарованный тон вызвал  у  меня  раздражение.  Вместо  того  чтобы
обрадовать встрече с другом, он жалел, что лишился врага.
   - С величайшей радостью разделил бы с вами эту потеху,  дорогой  Барт,  -
сказал я. - Но, право же, я не могу обратить оружие против человека, который
спас мне жизнь.
   - Ну, об этом не стоит и вспоминать.
   - Нет, позвольте. Я никогда не простил бы себе такой неблагодарности.
   - Вы слишком много значения придаете мелочам.
   - Моя матушка мечтает только об одном - обнять вас. Если вы  когда-нибудь
будете в Гаскони...
   - Лорд Веллингтон двигается туда с шестидесятитысячной армией.
   - Что ж, в таком случае один из шестидесяти тысяч имеет надежду  остаться
в живых, - сказал я со смехом. - А пока вложите-ка саблю в ножны!
   Наши кони стояли почти вплотную, голова к хвосту, и Барт, протянув  руку,
похлопал меня по колену.
   - Вы добрый малый, Жерар, - сказал он. - Жаль только, что вы родились  не
по ту сторону Ла-Манша, по какую следовало.
   - По ту сторону, - возразил я.
   - Бедняга! - воскликнул он  с  таким  искренним  сочувствием,  что  я  не
выдержал и снова рассмеялся. - Но послушайте, Жерар, - продолжал он,  -  все
это прекрасно, однако, сами понимаете, так не годится. Не знаю,  что  скажет
на это Масссна, но наш главнокомандующий взвился бы до неба, если б мог  нас
видеть. Ведь и мы и вы посланы сюда не на прогулку.
   - Что же вы предлагаете?
   - Если помните, мы немного поспорили, кто лучше - гусары или драгуны. Моя
полусотня шестнадцатого полка  рвется  в  бой.  И  ровно  столько  же  ваших
молодцов ерзает от нетерпения в седлах. Если мы с  вами  встанем  каждый  на
правом фланге своего  отряда,  то  не  попортим  красоту  друг  другу,  хотя
маленькое кровопускание в этих краях можно считать дружеской услугой.
   Мне подумалось, что он рассуждает вполне здраво. В тот миг мистер Алексис
Морган, и графиня Ла Ронда, и Алмейхалское аббатство начисто вылетели у меня
из  головы,  я  позабыл  обо  всем,  кроме  ровной  травянистой   долины   в
предвкушении славной стычки, которая нам предстояла.
   - Отлично, Барт, - сказал я. - Мы видели ваших драгун  спереди.  Поглядим
теперь, как они выглядят со спины.
   - Пари? - предложил он.
   - Ставкой  будет  не  более,  не  менее,  как  честь  конфланских  гусар,
отозвался я.
   - Что ж, за дело! - воскликнул он. - Если мы вас побьем -  отлично,  если
же вы нас - тем лучше для маршала Одеколона.
   Услышав это, я с удивлением на него уставился.
   - А при чем тут маршал Одеколон? - спросил я.
   -  Так  прозывается  негодяй,  который  засел  вон  в  тех  местах.  Лорд
Веллингтон послал меня и  моих  драгун,  чтобы  мы  вздернули  его  по  всем
правилам.
   - Тысяча чертей! - вскричал я. - Да ведь Массена послал меня и моих гусар
с тем же самым приказом.
   Тут мы покатились со смеху и вложили сабли в ножны. Позади  нас  звякнула
сталь - наши подчиненные последовали примеру своих командиров.
   - Мы союзники! - воскликнул он.
   - Да, на один день.
   - Объединим же силы.
   - Без всякого сомнения.
   Итак, вместо того чтобы вступить в бой, мы повернули свои полуэскадроны и
двинулись двумя колоннами вниз по долине; все кивера и шлемы были  повернуты
в сторону, и люди оглядывали своих соседей с  головы  до  ног,  как  матерые
волки  с  рваными  ушами,  которые  научились  уважать  клыки  друг   друга.
Большинство улыбалось во весь рот, но были с обеих сторон и  такие,  которые
смотрели злобно и угрожающе, особенно английский сержант и мой  унтер-офицер
Папилет. Понимаете ли, у этих людей были давние привычки, и они не  могли  в
один миг изменить весь свой образ  мыслей.  Кроме  того,  единственный  брат
Папилета был убит при Бусако. Что же до нас с Бартом, мы ехали впереди бок о
бок и болтали о том, что  произошло  со  времени  той  знаменитой  партии  в
экарте, о которой вы уже знаете.
   Я рассказал ему о своих приключениях в  Англии.  Удивительный  народ  эти
англичане. Хотя Барт знал, что я участвовал в двенадцати кампаниях, все же я
уверен, что заслужил настоящее  уважение  в  его  глазах  лишь  потому,  что
вступил в драку  с  Бастлером-Бристольцем.  Между  прочим,  он  сказал,  что
полковник, который председательствовал в военном трибунале, когда его судили
за игру в карты с пленным, отвел от него обвинение в небрежении  долгом,  но
чуть не засудил, заподозрив, что он не откозырял, прежде чем сойти с  масти.
Да, англичане, скажу я вам, преудивительный народ.
   В конце долины дорога  сворачивала  и  шла  вверх  по  склону,  а  дальше
зигзагами спускалась  в  следующую  долину.  Достигнув  гребня,  мы  сделали
привал; прямо перед нами, на расстоянии  каких-нибудь  трех  миль,  виднелся
город, лепившийся у подножия горы, на  склоне  которой  стояло  единственное
большое здание. Не приходилось сомневаться, что мы наконец  видим  то  самое
аббатство, где засела шайка негодяев, разогнать которых мы явились. И только
тогда, думается мне, мы по-настоящему поняли, что нам предстоит, потому  что
это аббатство оказалось настоящей крепостью, и было  ясно  само  собой,  что
кавалерию ни в коем случае не  следовало  посылать  на  выполнение  подобной
задачи.
   - Это совсем не по нашей части, - сказал  Барт.  -  Пускай  Веллингтон  и
Массена сами идут на такое дело.
   - Смелей! - отвечал я. - Пирэ взял Лейпциг с пятьюдесятью гусарами.
   - Будь у него драгуны, - возразил Барт со смехом, - он взял бы и  Берлин.
Но вы старше меня по чину. Ведите же нас, и посмотрим, кто первый дрогнет.
   - Ну что ж, - сказал я, - во всяком случае, не будем терять времени,  так
как мне приказано завтра вечером быть в Абрантише. Но сначала  надо  кое-что
выяснить, и вот я вижу людей, у которых мы все узнаем.
   У дороги стоял квадратный, чисто выбеленный домик - судя по  ветке  плюща
над дверью, это была  одна  из  придорожных  таверн,  где  подкрепляют  силы
погонщики мулов. У входа висел фонарь, и  при  его  свете  мы  увидели  двух
человек, одного в коричневом облачении капуцина, а другого в  переднике,  по
которому мы и признали хозяина таверны. Они были так  поглощены  разговором,
что мы подошли вплотную, прежде чем они  нас  заметили.  Хозяин  хотел  было
скрыться, но один из англичан схватил его за волосы и не дал улизнуть.
   - Ради всего святого, пощадите меня! - возопил он. -  Мой  дом  опустошен
французами и разорен англичанами, а эти  разбойники  жгли  мне  ноги  огнем.
Клянусь святой девой, у меня в таверне нет ни денег,  ни  еды,  добрый  отец
аббат, который умирает с голоду на моем крыльце, тому свидетель.
   - В самом деле, мсье, - сказал капуцин на прекрасном французском языке, -
то, что говорит этот достойный человек, истинная правда. Он одна  из  многих
жертв теперешних жестоких войн, хотя его утрата - капля в море по  сравнению
с тем, что потерял я. Отпустите его,  -  добавил  он,  обращаясь  к  драгуну
по-английски, - он слишком слаб, чтобы бежать, даже если б и захотел.
   При свете фонаря я увидел,  что  этот  монах  был  красивый  темноволосый
бородатый мужчина с ястребиным взглядом, да такой рослый,  что  его  капюшон
достигал ушей Барабана. У него  был  вид  человека,  который  перенес  много
страданий, но держался он, словно король, и мы вполне  могли  судить  о  его
образованности, так как он с каждым из нас говорил на его родном  языке  так
свободно, словно на своем собственном.
   - Не бойтесь, - сказал я дрожащему хозяину таверны. - Ну,  а  вы,  святой
отец, если не ошибаюсь, как раз тот человек, который может сообщить нам  все
необходимые сведения.
   - Я весь в твоем распоряжении, сын мой. - Но,  -  добавил  он  со  слабой
улыбкой, - во время великого поста пища моя всегда скудна, а в этом  году  я
питался так плохо, что вынужден  просить  корку  хлеба,  дабы  обрести  силы
отвечать на вопросы.
   У нас в ранцах был двухдневный паек, и монаха  тотчас  накормили.  Ужасно
было видеть, с какой жадностью схватил он кусок сушеной козлятины, который я
ему предложил.
   - Время не ждет, так что перейдем прямо к делу, - сказал я. -  Нам  нужно
узнать слабые места вон того аббатства и обычаи тех  негодяев,  которые  там
засели.
   Он выкрикнул какое-то слово, как мне показалось, по латыни, стиснул  руки
и закатил глаза.
   - Молитва праведника всегда доходит до господа, - сказал он, - и все же я
не смел надеяться, что на мою он откликнется столь быстро. Ведь  перед  вами
несчетный аббат Алмейхала, которого вышвырнул вон этот сброд из  трех  армий
по приказу своего еретика главаря. Ах, подумать только, что я потерял!
   Голос его пресекся, и на глаза навернулись слезы.
   - Ободритесь, святой отец, - сказал Барт. - Ставлю десять против четырех,
что еще до завтрашнего вечера мы водворим вас обратно.
   - Я пекусь не о своем благе, - сказал он, - и  даже  не  о  нашей  бедной
бездомной  братии.  Я   пекусь   о   священных   реликвиях,   оставшихся   в
святотатственных руках этих разбойников.
   - Держу пари, что они их и не заметили, - сказал Барт. - Но укажите  нам,
как проникнуть за ворота, и мы живо очистим ваше аббатство.
   Добрый аббат в коротких словах сообщил нам все, что мы хотели  знать.  Но
то, что он сказал, делало нашу задачу еще  более  трудной.  Стены  аббатства
имели сорок футов в высоту. Нижние окна были забаррикадированы  и  по  всему
зданию проделаны амбразуры. В шайке соблюдалась военная дисциплина,  часовые
были слишком многочисленны, так что не было надежды захватить  их  врасплох.
Теперь стало тем более очевидно,  что  здесь  нужен  батальон  гренадеров  и
несколько штурмовых отрядов. Я поднял брови, а Барт принялся насвистывать.
   - Была не была, придется попытаться, - сказал он. Наши люди уже спешились
и, напоив коней, принялись за ужин. Я же вместе с аббатом и Бартом  вошел  в
таверну, где мы стали обсуждать план действий.
   У меня во фляжке было немного коньяку, который я разделил между  всеми  -
его едва хватило омочить усы.
   - Мне кажется, - сказал я, - что эти негодяи едва ли подозревают о  нашем
появлении. По дороге я не заметил  никаких  следов  их  разведки.  Предлагаю
такой план: мы спрячемся в лесу где-нибудь по соседству, а когда они откроют
ворота, атакуем их и захватим врасплох.
   Барт согласился, что трудно придумать лучший  план,  но  когда  мы  стали
обсуждать подробности, аббат объяснил нам, что тут немало препятствий.
   - На целую милю от аббатства негде укрыть ни коней, ни  людей.  -  сказал
он. - А на горожан  никак  нельзя  положиться.  Боюсь,  сын  мой,  что  твой
превосходный план едва ли удастся, так как эти негодяи не дремлют.
   - Не вижу иного пути, - возразил я. - Конфланских  гусар  не  так  много,
чтобы я  решился  повести  полуэскадрон  на  штурм  сорокафутовых  стен,  за
которыми засело пятьсот пехотинцев.
   - Я человек мирный, - сказал аббат, - и все же, быть  может,  я  дам  вам
полезный совет. Я изучил этих негодяев и их обычаи. Никто не мог бы  сделать
это лучше, ведь я целый месяц провел в этом уединенном доме,  со  скорбью  в
сердце взирая на аббатство, которое еще недавно было моим. И  я  скажу  вам,
что сделал бы я сам на вашем месте.
   - Ради бога, говорите, святой отец! - вскричали мы в один голос.
   - Да будет вам известно, что вооруженные отряды дезертиров из французской
и английской армий непрерывно присоединяются к ним.  Что  же  мешает  вам  с
вашими людьми притвориться, будто вы  -  отряд  дезертиров,  и  таким  путем
проникнуть в аббатство?
   Я был поражен простотой этого плана и обнял доброго аббата.  Однако  Барт
не был удовлетворен.
   - Все это превосходно, - сказал он, - но если  разбойники  проницательны,
как вы говорите, маловероятно, что они пустят в свое логово сотню незнакомых
вооруженных людей. Из того, что я слышал  о  мистере  Моргане,  или  маршале
Одеколоне, или как там еще зовут этого разбойника, следует,  что  на  это  у
него хватит соображения.
   - Ну так что ж с того! - воскликнул я, - Пошлем туда пятьдесят человек, а
на рассвете они откроют ворота и  впустят  остальных,  которые  будут  ждать
снаружи.
   Мы еще долго обсуждали этот вопрос, проявив немалую  предусмотрительность
и благоразумие. Будь на месте двоих  офицеров  легкой  кавалерии  Массена  с
Веллингтоном, даже они не взвесили бы все  более  тщательно.  Наконец  мы  с
Бар-том согласились,  что  одному  из  нас  с  пятьюдесятью  людьми  следует
отправиться в аббатство, притворившись, будто  мы  дезертиры,  с  тем  чтобы
ранним утром  пробиться  к  воротам  и  впустить  остальных.  Правда,  аббат
по-прежнему утверждал, что опасно дробить силы, но, видя наше единодушие, он
пожал плечами и уступил.
   - Я хочу знать только одно, - сказал он. Если этот маршал Одеколон,  этот
пес, этот душегуб, попадет к вам в руки, что вы с ним сделаете?
   - Повесим его, - отвечал я.
   - Ну нет, это слишком легкая смерть! - вскричал  капуцин,  и  его  темные
глаза сверкнули жаждой мести. - Будь на то моя воля... но, увы, что за мысли
у слуги господа нашего!
   Он хлопнул себя по  лбу,  как  человек,  который  чуть  не  помешался  от
несчастий, и выбежал из комнаты.
   Нам  предстояло  решить  еще  один  немаловажный  вопрос  -  кто  именно,
англичане или французы, удостоится чести первыми войти в аббатство. Клянусь,
требовать от Этьена Жерара, чтобы он в такую минуту кому-то  уступил,  -  ну
нет, это слишком! Но бедняга Барт так умолял меня, напирая  на  то,  что  он
почти не участвовал в  боях,  тогда  как  я  побывал  в  семидесяти  четырех
сражениях, что я наконец согласился пустить его вперед. Только  мы  скрепили
уговор рукопожатием, как на дворе вдруг раздались такие крики,  проклятия  и
вопли, что мы стремглав выбежали наружу, выхватив сабли, уверенные,  что  на
нас напали разбойники.
   Можете представить себе наши чувства, когда при свете  фонаря,  висевшего
над крыльцом, мы увидели десятка два наших гусар и драгун, которые сбились в
кучу, красные мундиры вперемежку с голубыми, шлемы  с  киверами,  и  яростно
колотили друг друга. Мы бросились  в  самую  гущу  драки,  умоляя,  угрожая,
хватая их  за  воротники  и  за  сапоги  со  шпорами,  и  наконец  растащили
дерущихся. Они стояли, красные, окровавленные, сверля друг друга  глазами  и
тяжело дыша, как колонна лошадей после  десятимильной  скачки.  Только  наши
обнаженные клинки удерживали их  от  того,  чтобы  вцепиться  друг  другу  в
глотки. Бедняга капуцин стоял на крыльце в своем длинном коричневом одеянии,
ломая руки и взывая к заступничеству всех святых.
   После строгого дознания выяснилось: он  и  в  самом  деле  был  невольной
причиной переполоха, потому что, не зная,  как  близко  к  сердцу  принимают
такие вещи солдаты, сказал английскому  сержанту,  что,  как  ни  жаль,  его
эскадрон уступает французскому. Едва эти слова  сорвались  с  его  губ,  как
драгун ударом кулака сбил с ног первого подвернувшегося под руку гусара, и в
тот же миг все бросились друг на друга, как тигры. После  этого  мы  уже  не
могли на них положиться, и Барт отвел своих в сад, а я  своих  -  на  задний
двор, причем англичане угрюмо молчали, а наши грозили кулаками  и  бормотали
проклятия - каждый на свой лад.
   Коль скоро план действий был согласован, мы сочли  за  лучшее  немедленно
приступить к его исполнению, пока между нашими людьми по какой-либо  причине
не  вспыхнула  новая  ссора.  Барт  со  своими   отправился   в   аббатство,
предварительно сорвав кружева с рукавов и нашивки с воротника, а заодно сняв
и пояс, так что он вполне мог сойти за рядового драгуна. Он  объяснил  своим
подчиненным, что от них требуется, и, хотя они не  орали  и  не  размахивали
саблями, как сделали бы мои на их месте, на их бесстрастных, чисто  выбритых
лицах было такое выражение, что я уже не сомневался  в  успехе.  Мундиры  их
были расстегнуты, ножны и шлемы выпачканы  грязью,  а  конская  сбруя  плохо
подтянута, чтобы они были похожи на  отряд  дезертиров,  в  котором  нет  ни
порядка, ни дисциплины.  На  другое  утро,  в  шесть  часов,  им  предстояло
захватить главные ворота аббатства, и в тот же самый