е, когда мы все  трое  очутились  в  одной  комнате,  то  сразу
почуяли, что пахнет чем-то серьезным. Если видишь салат  и  приправу,  сразу
ясно, какое готовится блюдо.
   - Клянусь моей трубкой! -  сказал  Тремо  по-солдатски  грубо.  -  Уж  не
ожидают ли прибытия троих приверженцев Бурбонов?
   Нам эта мысль показалась весьма вероятной. Ну конечно же, из  всей  армии
именно нас троих и могли избрать для встречи с ними.
   - Князь Нешательский желает говорить  с  бригадиром  Жераром,  -  объявил
лакей, появляясь в дверях.
   Я вошел, а двое моих товарищей  остались  ждать,  снедаемые  нетерпением.
Кабинет был небольшой, но роскошно обставленный. Бертье сидел за столиком  с
пером в руке, и перед ним лежал открытый блокнот.  Усталый  и  неряшливый  с
виду, он был совсем не похож на того Бертье, который слыл законодателем  мод
во всей армии и часто заставлял нас, менее состоятельных офицеров, рвать  на
себе волосы, когда оторачивал ментик в одну  кампанию  простым  мехом,  а  в
другую - каракулем. По его гладко выбритому лицу видно было, что ему  не  по
себе, и, когда я вошел, он посмотрел на меня каким-то  бегающим,  неприятным
взглядом.
   - Командир бригады Жерар! - сказал он.
   - Слушаю вас, ваше высочество! - отозвался я.
   - Прежде чем  начать  разговор,  я  прошу  вас  дать  мне  честное  слово
благородного человека и офицера, что все сказанное останется между нами.
   Клянусь, начало было многообещающее! У меня не  было  иного  выбора,  как
дать слово.
   - Знайте же, что дело императора проиграно, - сказал он, глядя в  стол  и
медленно, словно с большим трудом, подбирая слова. - Журден в Руэне и Мармон
в Париже подняли белую кокарду,  ходят  слухи,  что  Талейран  уговорил  Нея
сделать  то  же  самое.  Совершенно  ясно,  что   дальнейшее   сопротивление
бессмысленно и не может принести нашей стране ничего, кроме несчастий. Итак,
я спрашиваю вас, готовы ли вы вместе со мной захватить императора и положить
конец войне, передав его в руки союзников?
   Уверяю вас, что, услышав это гнусное предложение, сделанное мне,  старому
другу императора, который получил от него больше милостей, чем любой из  его
приверженцев, я мог только стоять как столб и пялить на  него  глаза.  А  он
кусал перо и поглядывал на меня, склонив голову.
   - Ну? - спросил он.
   - Я глуховат на одно ухо, - отвечал я ледяным тоном. - Есть вещи, которых
я  не  слышу.  Прошу  вас,  позвольте  мне  вернуться  к   исполнению   моих
обязанностей.
   - Ну-ну, не будьте же таким упрямым, - сказал он, вставая, и положил руку
мне на плечо. - Вы же знаете, что сенат  отстранил  Наполеона  от  власти  и
император Александр отказывается вести с ним переговоры.
   - Мсье! - горячо воскликнул я. - Да будет вам известно, что в моих глазах
сенат вместе с императором Александром не стоят осадка в выпитом бокале!
   - Что же имеет значение в ваших глазах?
   - Моя честь и верность моему славному повелителю, императору Наполеону.
   - Все это превосходно, - сказал Бертье, раздраженно пожимая плечами. - Но
факты остаются фактами, и мы, как разумные люди, должны смотреть им в глаза.
Вправе ли мы противостоять воле народов? Вправе ли в довершение  всех  наших
несчастий допустить гражданскую войну? И, кроме того, наши силы тают. Каждый
час приходят известия о  все  новых  дезертирствах.  Пока  не  поздно,  надо
заключить мир с противником; к тому же мы  получим  немалую  награду,  выдав
императора.
   Я потряс головой так решительно, что сабля зазвенела у меня на боку.
   - Мсье! - воскликнул я. - Не думал я дожить до такого дня,  когда  маршал
Франции падет так низко, что сделает мне столь гнусное предложение. Оставляю
вас на суд собственной вашей совести. Что же до меня, то/пока  я  не  получу
личный приказ императора, сабля Этьена Жерара всегда будет защищать  его  от
врагов.
   Я был так растроган этими словами и собственным благородством, что  голос
мой пресекся и я едва сдержал слезы. Хотел бы я, чтобы вся армия видела, как
я стоял с высоко поднятой головой, приложив руку к сердцу, провозглашая свою
преданность императору в трудную минуту. Это  было  одно  из  самых  великих
мгновений моей жизни.
   - Что ж, прекрасно, - сказал Бертье и звонком вызвал лакея.  -  Проводите
бригадира Жерара в гостиную.
   Лакей провел  меня  во  внутренние  покои  и  предложил  сесть.  Но  моим
единственным желанием было уйти, и  я  никак  не  мог  понять,  почему  меня
задерживают. Человек, который  ни  разу  не  сменил  мундир  за  всю  зимнюю
кампанию, чувствует себя неловко во дворце.
   Я прождал около четверти часа, а потом лакей  снова  распахнул  дверь,  и
вошел полковник Депьен. Боже правый, что у него был за вид! Его  лицо  стало
белым, как гетры гвардейца, глаза были вытаращены, вены на лбу  вздулись,  а
усы встопорщились, как у разъяренной кошки. Он был слишком рассержен,  чтобы
говорить, и лишь потрясал над головой кулаками, а в горле у него клокотало.
   - Отцеубийца! Змея!
   Только эти слова я и слышал, пока он метался по комнате.
   Мне было совершенно ясно, что ему сделали то же гнусное предложение и  он
ответил в том же духе, что и я. Он ничего не сказал мне, как и я ему, потому
что оба мы дали слово, но все же  я  пробормотал:  "Ужасно!  Неслыханно!"  -
давая ему понять, что я с ним согласен.
   Он все еще метался взад-вперед по комнате, а я сидел в углу, как вдруг  в
кабинете, из которого мы незадолго перед  тем  вышли,  раздался  невероятный
шум. Это было хриплое, злобное рычанье, словно разъяренная собака  вцепилась
в добычу. Потом раздался треск и крик о помощи. Мы оба вбежали в кабинет  и,
клянусь, только-только поспели вовремя.
   Старина Тремо и Бертье покатились на пол, опрокинув стол на себя. Капитан
желтой, костлявой рукой стиснул горло маршала, чье лицо уже стало свинцового
цвета, а глаза вылезли из орбит.  Тремо  был  вне  себя,  в  углах  его  рта
выступила пена, а на лице было такое безумное выражение, что, я уверен, если
б мы не разжали его железную хватку палец за пальцем, он задушил бы  маршала
насмерть. От усилия у него даже ногти побелели.
   - Это дьявол! Он искушал меня! - крикнул Тремо, с трудом вставая на ноги.
- Да, меня искушал дьявол!
   Бертье же молча прислонился к стене и несколько минут не мог  отдышаться,
приложив руку к горлу и вертя головой. Потом  он  раздраженно  повернулся  к
тяжелой голубой шторе за креслом.
   Штора отдернулась, и в комнату вошел император. Мы все трос вытянулись  и
отдали честь, но нам казалось, что это сон, и глаза у нас самих  полезли  на
лоб, как только что у Бертье. Наполеон был  в  зеленом  егерском  мундире  и
держал в руке хлыст с серебряной рукояткой. Он взглянул на каждого из нас по
очереди с улыбкой - со своей ужасной улыбкой, которая  не  отражалась  ни  в
глазах, ни на лице, - у каждого, я уверен, мороз прошел по коже, потому  что
взгляд императора почти на всех оказывал именно  такое  действие.  Потом  он
подошел к Бертье и положил руку ему на плечо.
   - Вы не должны обижаться на удары, дорогой князь, - сказал он.
   Он умел придавать своему голосу мягкий, ласковый тон.  Ни  в  чьих  устах
французский язык не звучал так красиво, как в устах императора, и ни в  чьих
устах он не бывал таким резким и беспощадным.
   - Да ведь он чуть не убил  меня!  -  воскликнул  Бертье,  все  еще  вертя
головой.
   - Ну, полно! Я сам пришел бы к вам на  помощь,  если  б  эти  офицеры  не
услышали ваш крик. Но надеюсь, вы не пострадали слишком серьезно!
   Он сказал это без тени улыбки, потому что в самом деле очень любил Бертье
- больше всех, кроме разве бедняги Дюрока.
   Бертье засмеялся, хотя и натянуто.
   - Я не привык страдать от руки француза, - сказал он.
   - Но тем не менее вы пострадали во имя  Франции,  -  возразил  император.
Потом, повернувшись к нам, он слегка дернул старину Тремо за ухо. -  А,  это
ты старый ворчун, - сказал он, - ты, помнится, был среди моих гренадеров еще
в Египте, а после Маренго получил в награду почетный карабин. Я хорошо помню
тебя, дружище. Значит, старый огонь еще не погас! Он сразу вспыхивает, когда
тебе кажется, что посягают на твоего императора. А вы, полковник Депьен,  не
стали и слушать искусителя, И вы, Жерар,  тоже.  Ваша  верная  сабля  всегда
ограждает меня от врагов.  Что  ж,  в  моем  окружении  оказалось  несколько
изменников, но теперь наконец мы знаем истинных друзей.
   Можете представить себе, друзья мои, какая радость  охватила  нас,  когда
величайший человек в мире сказал нам эти слова!  Тремо  так  дрожал,  что  я
боялся, как бы он не упал, и слезы катились по его огромным усищам. Тот, кто
этого  не  видел,  никогда  не  поймет,  какую  власть  имел  император  над
загрубелыми сердцами своих ветеранов.
   - Так вот, мои верные друзья, - сказал он, - следуйте за мной  вон  в  ту
комнату, и я объясню вам, что значила эта маленькая комедия.  Бертье,  прошу
вас, останьтесь здесь и позаботьтесь, чтобы нас не беспокоили.
   Для нас было в новинку заниматься делами, в то время как  у  двери  будет
стоять на часах маршал Франции. Однако  мы  повиновались  и  последовали  за
императором, который отвел нас к оконной  нише,  попросил  подойти  ближе  и
начал, понизив голос:
   - Я выбрал вас из целой армии, считая не только самыми бесстрашными, но и
самыми преданными мне людьми. Я всегда был убежден, что вы все трое  никогда
не поколеблетесь в своей верности мне. И  если  я  решился  подвергнуть  эту
верность испытанию  и  наблюдал  за  вами,  пока  Бертье  по  моему  приказу
уговаривал вас поступиться честью, то это лишь потому,  что  сегодня,  когда
среди самых близких мне людей я вижу  черную  измену,  мне  приходится  быть
вдвойне осторожным. Но  теперь  я  убежден,  что  могу  положиться  на  вашу
доблесть.
   - До последнего вздоха, ваше величество!  -  вскричал  Тремо,  и  все  мы
повторили вслед за ним эти слова.
   Наполеон попросил нас подойти к нему совсем вплотную и еще больше понизил
голос:
   - То, что я вам сейчас скажу, я не доверил никому, даже жене  и  братьям,
об этом будете знать только вы. Наше дело  погибло,  друзья  мои.  Наступает
последний парад. Игра проиграна, и надо принять соответствующие меры.
   Когда я это услышал, сердце  мое  словно  превратилось  в  девятифунтовое
ядро. Мы еще надеялись вопреки очевидности,  но  теперь,  когда  он,  всегда
такой спокойный и уверенный, своим тихим и бесстрастным голосом сказал,  что
все кончено, мы поняли, что тучи сгустились  и  последний  луч  безвозвратно
угас. Тремо что-то проворчал и схватился за саблю, Депьен скрипнул зубами, а
я выпятил грудь и щелкнул каблуками,  дабы  показать  императору,  что  есть
души, способные сохранить ему верность в беде.
   - Необходимо спасти мои документы и состояние, - прошептал  император.  -
От их сохранности зависит, какой оборот примут  события  в  дальнейшем.  Они
залог нашего будущего успеха, ибо я уверен, что  для  этих  жалких  Бурбонов
скамеечка, на которую я ставлю ноги, и та слишком высока, чтобы  служить  им
троном. Но где мне хранить эти драгоценности? Все мое имущество обыщут, дома
моих сторонников тоже. Их должны спрятать и сохранить люди, которым  я  могу
доверить то, что для меня важнее жизни. Это  священное  доверие  я  оказываю
вам, единственным на всю Францию.
   Прежде всего я объясню, что это за бумаги. Вам не придется сетовать,  что
я сделал вас своим  слепым  орудием.  Это  официальные  свидетельства  моего
развода с Жозефиной и законного брака  с  Марией-Луизой,  а  также  рождения
нашего сына и наследника, короля римского. Если мы не сможем  доказать  это,
будущие претензии моей семьи на французский трон рухнут. Кроме того, тут  на
сорок миллионов франков ценных бумаг - это огромная сумма,  друзья  мои,  но
она стоит не больше, чем вот этот  хлыст,  по  сравнению  с  документами,  о
которых я говорил. Я говорю вам все это, чтобы  вы  поняли,  какой  огромной
важности дело я вам поручаю. А теперь слушайте, я скажу, где вы получите эти
бумаги и что должны с ними сделать.
   Сегодня  утром  в  Париже  их  вручили  моему  преданному  другу  графине
Валевской. В пять часов  она  в  своей  голубой  дорожной  карете  выедет  в
Фонтенбло. Сюда она прибудет между  половиной  десятого  и  десятью.  Бумаги
будут спрятаны в карете, в тайнике, который не известен никому,  кроме  нее.
Она предупреждена, что карету  при  въезде  в  город  остановят  три  конных
офицера, и передаст вам пакет. Жерар, вы моложе всех, но  старший  по  чину.
Возьмите вот это кольцо с аметистом, вы покажете его  графине  как  условный
Знак, а потом отдадите его ей вместо расписки.
   Получив пакет, вы поедете лесом до  разрушенной  голубятни.  Возможно,  я
буду ждать вас там, но если я сочту это опасным,  то  пошлю  своего  личного
камердинера  Мустафу,  чьи  приказания  вы   должны   исполнять,   как   мои
собственные. Крыши у голубятни нет, и сегодня полнолуние. Справа от входа  у
стены вы найдете три лопаты. Выкопайте в северо-восточном углу, ближайшем  к
Фонтенбло, слева от входа, яму в  три  фута  глубиной.  Закопав  бумаги,  вы
аккуратно разровняете землю, а потом явитесь ко мне во дворец с докладом.
   Таков был приказ императора, ясный и исчерпывающий во всех  подробностях,
как это умел делать он один. Кончив, он заставил  нас  поклясться  сохранить
тайну до его смерти и до тех пор, пока бумаги останутся там. Снова  и  снова
он заставлял нас клясться в этом и наконец отпустил.
   Полковник Депьен жил в гостинице "Большой фазан", и  там  мы  все  вместе
выпили. Мы привыкли к самым невероятным превратностям судьбы, это составляло
неотъемлемую часть нашей жизни, и все же мы были  взволнованы  и  растроганы
необычайным разговором с императором и мыслью о великом  деле,  которое  нам
предстояло совершить. Мне посчастливилось  трижды  получать  приказ  из  уст
самого императора, но ни случай с Братьями из Аяччо, ни знаменитая поездка в
Париж не  таили  в  себе  таких  возможностей,  как  это  новое,  необычайно
ответственное поручение.
   - Если дела императора поправятся, - сказал Депьен, - мы еще  доживем  до
того, что нас произведут в маршалы. И мы выпили за свои будущие треуголки  и
жезлы. Мы условились, что поедем порознь и соберемся  у  первого  столба  на
парижской дороге. Так мы избежим всяких слухов,  которые  могут  возникнуть,
если увидят вместе троих таких знаменитых людей. Моя верная Фиалка  потеряла
в то утро подкову, и когда я вернулся, кузнец ее ковал, поэтому, приехав  на
место встречи, я уже застал там своих товарищей. Я взял с  собой  не  только
саблю,  но  и  пару  новых  английских  нарезных  пистолетов  с   деревянной
колотушкой для забивания зарядов. Я заплатил за них  у  Трувеля,  на  рю  де
Риволи, сто пятьдесят франков, но зато  они  били  дальше  и  точнее  всяких
других. При помощи одного из этих пистолетов я спас в Лейпциге жизнь старику
Буве.
   Ночь была безоблачная, и за спиной у нас ярко светила луна так, что перед
нами по белой дороге все время двигались три черных всадника. Но леса в  тех
местах до того густые, что мы не могли видеть далеко. Большие дворцовые часы
уже пробили десять, а графини все не было. Мы начали уже опасаться,  что  ей
по какой-либо причине не удалось выехать. Но потом мы услышали стук колес  и
цоканье копыт. Сперва они были  едва  слышны.  Потом  стали  громче,  яснее,
отчетливее, и, наконец, из-за поворота показались  два  желтых  фонаря,  при
свете которых мы увидели двух больших гнедых лошадей, запряженных в  высокую
голубую карету. Форейтор осадил их в нескольких шагах от нас, они храпели  и
роняли с морд пену. В мгновенье ока мы очутились у кареты  и  отдали  честь,
приветствуя даму, чье бледное, прекрасное лицо смотрело на нас из окна.
   - Перед вами трое офицеров,  которые  действуют  по  приказу  императора,
мадам,  -  сказал  я  негромко,  наклонившись  к  открытому   окну.   -   Вы
предупреждены, что мы будем вас ждать.
   У графини было очень красивое, белое, как мрамор, лицо - такие  лица  мне
особенно нравятся, - но, глядя на меня, она становилась все белее  и  белее.
Резкие морщины избороздили ее лицо, и она  прямо  у  меня  на  глазах  вдруг
превратилась из молодой женщины в старуху.
   - Мне совершенно ясно, - сказала она, - что вы трое - низкие обманщики.
   Если бы она дала мне своей нежной  ручкой  пощечину,  я  не  удивился  бы
больше. Поразительны были не только слова, но и та  горечь,  с  которой  она
выдавила их из себя.
   - Право, мадам, - сказал я, -  вы  к  нам  несправедливы.  Это  полковник
Депьен и капитан Тремо.  А  сам  я  бригадир  Жерар  и  смею  заверить:  мне
достаточно  лишь  назвать  свое  имя,  чтобы  всякий,  слышавший  про  меня,
подтвердил...
   - Ах, негодяи! - перебила она меня. - Вы думаете, что если я всего только
слабая женщина, меня так легко провести! Презренные лгуны!
   Я взглянул на Депьена, который побледнел от ярости, и на  Тремо,  свирепо
дергавшего себя за усы.
   - Мадам, - сказал я холодно, - когда император оказал нам честь, возложив
на нас это поручение, он  дал  мне  в  качестве  условного  знака  вот  этот
перстень с аметистом. Я полагал, что три достойных человека могут обойтись и
без него, но  теперь  мне  остается  только  опровергнуть  ваши  недостойные
подозрения, вручив его вам.
   Она  поднесла  перстень  к  фонарю,  и  выражение  безысходного  отчаяния
исказило ее лицо.
   - Это его перстень! - вскрикнула она. - Боже мой, что я наделала!  Что  я
наделала!
   Я понял, что произошло нечто ужасное.
   - Скорей же, мадам, скорей! - воскликнул я. - Давайте бумаги!
   - Я уже отдала их.
   - Отдали! Но кому?
   - Трем офицерам.
   - Когда?
   - Полчаса назад.
   - Где эти офицеры?
   - О господи, если б я знала! Они остановили карету, и я отдала  им  пакет
без колебаний, уверенная, что их послал император.
   Это было подобно удару грома. Но именно в такие мгновенья я  предстаю  во
всем своем блеске.
   - Оставайтесь здесь, - бросил  я  товарищам.  -  Если  мимо  проедут  три
всадника, задержите их любой ценой. Мадам опишет вам их внешность. А я мигом
вернусь.
   Стоило мне тронуть повод, и я уже  летел  в  Фонтенбло,  как  мог  лететь
только я на моей Фиалке. У дворца я спрыгнул на  землю,  бросился  вверх  по
лестнице, отшвырнул в сторону лакеев, которые пытались преградить мне  путь,
и ворвался прямо в кабинет императора. Он и Макдональд с карандашами в руках
что-то отмечали на карте, сверяясь по компасу. При моем внезапном  появлении
он поднял голову и недовольно нахмурился,  но,  узнав  меня,  переменился  в
лице.
   - Оставьте нас, маршал, - сказал он и, едва дверь закрылась,  нетерпеливо
спросил: - Ну, что с бумагами?
   - Они пропали! - воскликнул я и в  коротких  словах  рассказал  ему,  что
произошло.
   Внешне лицо его оставалось спокойным, но я видел,  что  компас  дрожит  у
него в руке.
   - Вы должны вернуть их, Жерар! -  воскликнул  он.  -  На  кон  поставлена
судьба моей династии. Не теряйте ни секунды! В седло, скорее в седло!
   - Кто эти люди, ваше величество?
   - Не знаю. Я окружен изменниками. Но они доставят бумаги в Париж.  И  уж,
конечно, прямо к этому мерзавцу Талейрану! Да, да, эти люди едут в Париж, их
еще можно догнать. Три лучших скакуна из моей конюшни и...
   Я не стал дожидаться конца фразы. Я уже бежал вниз  по  лестнице.  Уверяю
вас, и пяти минут не прошло, как я уже галопом вылетел на Фиалке из  города,
держа обеими руками в поводу двух лучших арабских скакунов  императора.  Мне
предлагали трех, но после этого я никогда не посмел  бы  взглянуть  в  глаза
моей Фиалке. Я сам  любовался  собой,  когда  подлетел  к  своим  товарищам,
озаренный луной, и осадил коней у самых их ног.
   - Никто не проезжал?
   - Никто.
   - В таком случае они на парижской дороге. Скорей в погоню!
   Храбрые офицеры не заставили себя ждать. В одно мгновенье они уже  сидели
на императорских конях, а своих бросили у обочины. И мы пустил