спину надорвешь, иди на ферму - насидишься безработным... Выходит,
самое время укатывать...
     Он говорил на простом языке американских финнов, но мы долго  не  могли
уловить смысл  его  слов.  Это  была  стариковская  мудрость,  которая  ищет
подкрепления в табакерке, бедная и тощая, как снятое молоко. На трехминутное
дело он потратил более трех часов. В переводе на современный финский язык он
предлагал следующее: "Содержать кабак  больше  не  имеет  смысла,  поскольку
финнам ход в него закрыт, а  другие  национальности  не  способны  пропивать
столько, чтобы обеспечить  нам  приличный  доход.  Стало  быть,  кабак  надо
продать тому, кто предложит за него наибольшую цену. А затем..."
     - Что же мы будем делать дальше? - спросила я у Виктора, которого так и
не научилась называть отцом.
     - Велл, дальше - укладывать сьюткэйсы и ехать в Финляндию.
     - В Финляндию! Неужели маме и мне надо ехать в Финляндию?
     - Йес, сэр. Именно туда, и не раздумывая.
     Предложение Виктора мне казалось совершенным безумием. О Финляндии я не
знала ничего, так как география в нашей школе была  свободным  предметом,  а
редко кто учит уроки, которые не обязательны. Но все-таки я кое-что  слышала
от американских финнов об этой далекой стране, где,  по  их  словам,  царили
нескончаемая гражданская война,  классовая  ненависть,  ужасная  бедность  и
морозы; где люди питались исключительно салакой и сосновой корой,  ходили  в
опорках и рожали детей в курных банях; где все дрались финками и  безменами,
читали Апостол и Калевалу и откуда каждый мечтал эмигрировать в Америку. Так
описывали мне свою родину многие финские переселенцы, которые в начале  века
приехали в Миннесоту и работали на шахтах. И в такую-то страну я должна была
эмигрировать, я, стопроцентная американка! Я чувствовала  себя  бесполезной,
словно  булавка,  лишенная  своей  головки.  Все   же   я   стала   отчаянно
сопротивляться, решительно отказывалась ехать и, помнится, даже  прибегла  к
убедительной силе слез. Но мама, напротив,  была  покладиста,  как  складной
ножик. Променяв свободу на мужа, она  готова  была  следовать  за  ним  куда
угодно, вплоть до Финляндии. Дело было не в любви и даже не привязанности ее
к Виктору, а в каком-то чувстве беззащитности, в боязни остаться  без  мужа,
который уже научился обращаться с женой, как с кассовым аппаратом и машинкой
для штопки носков.  Пока  Виктор,  преодолевая  некоторую  клейкость  мысли,
схематически набрасывал перед нами картины будущей  счастливой  жизни,  мама
слушала молча. Она знала по опыту: если мужу не дать всего, что он хочет,  -
потеряешь мужа. А если отдашь ему все, что имеешь,  -  тоже  потеряешь  его.
Самое лучшее, следовательно, оставаться пассивной. Так она и поступала.  Она
только слушала и наблюдала за моим  настроением.  А  затем  стала  осторожно
уговаривать, пытаясь обратить  меня  в  наивную  веру  Виктора.  Она  могла,
казалось, объяснить все, что угодно, кроме того, при чем здесь она.
     - Милая Минна,  подумай  же  серьезно  о  деле.  Ты  ведь  видишь,  бар
ежедневно приносит нам только  убытки.  Необходимо  продать  его  как  можно
скорее. Твой отец - хороший человек...
     - Мой отец?
     - Да, я имею в виду Виктора.
     - Хорошо, так и говори о Викторе, а не о моем отце.
     - Минна! Я ожидала от тебя большей деликатности.
     - Какой вздор! Девочка права, - перебил ее  Виктор.  -  Она  не  должна
титуловать меня иначе, как Виктор или Вик. К черту формальности!
     Беседа  текла  несколько  вяло,  но,  во  всяком   случае,   для   меня
окончательно выяснились намерения моих родителей. Итак, они решили  ехать  в
Финляндию. У  Виктора  были  небольшие  сбережения,  с  помощью  которых  он
намеревался открыть в  Хельсинки  столовую  на  американский  манер:  этакую
маленькую кормушку, где подают  котлеты  "гамбургеры",  жареную  картошку  и
"горячих собак" - так американцы называют сосиски с булочкой. Больше ничего.
Виктор хотел донести до своей  отсталой  родины  свежее  дуновение  большого
мира. Он слышал от некоторых американских финнов,  побывавших  в  Финляндии,
что все заграничное - в Хельсинки козырь. Наконец-то настало  его,  Виктора,
время! Американские котлеты в столице Финляндии! Это уже что-то  новое.  Это
будет его джокер.
     Однако, кроме котлет-"гамбургеров", Виктор предложил нам  с  мамой  еще
кое-что.  Говорят,  от  Хельсинки  до  Литвы  рукой  подать,   а   поскольку
родственники моей матери и моего отца живут  в  Каунасе,  мы  сможем,  когда
угодно, навещать их. Позднее, правда,  выяснилось,  что  Виктор  никогда  не
бывал в Хельсинки и  не  имел  ни  малейшего  понятия  о  расстояниях  между
географическими пунктами. Просто он вообразил,  что  путь  от  Хельсинки  до
Каунаса примерно такой же длины, как от  его  родного  местечка  Туулоса  до
губернского центра Хямеенлинна.
     Кормление "гамбургерами" жителей Хельсинки было для Виктора джокером, с
помощью которого он надеялся выиграть будущее. Литва явилась тузом,  которым
он окончательно добил мою мать. Но, помимо этих, у него нашлись еще  хорошие
карты, чтобы разыграть в покер и мое будущее. Мать  стала  подыгрывать  ему.
Однажды вечером, когда мы с нею были одни, она так сыграла картами Виктора.
     - Дорогая Минночка. Тебе уже исполнилось  семнадцать  лет,  и  с  тобой
можно говорить, как со взрослой  девушкой.  Поедем  в  Финляндию,  тебя  там
ожидает прекрасное будущее. Финские мужчины обожают иностранок, так  же  как
финские женщины сходят с ума по иностранцам. В Финляндии у  тебя  будут  все
возможности хорошо выйти замуж. Я  имею  в  виду  -  ты  сможешь  заполучить
богатого мужа.
     - Но я же не могу бросить учебу.
     - Доучишься в Финляндии.
     - А разве там есть высшие школы?
     - Виктор полагает, что есть.
     - Но я даже финского языка не знаю по-настоящему.
     - Говорят, его и сами финны не знают. Они  разговаривают  по-шведски  и
еще на каких-то диалектах.
     Возникла долгая пауза. Очень трудно было понять, зачем я  должна  ехать
на поиски мужа в бедную, несчастную страну, из которой все бегут  в  богатую
Америку. Виктор столько рассказывал об отсталой и убогой жизни  в  Финляндии
(даже котлеты для  них  диковина!),  что  я  уже  ясно  видела  перед  собой
деревянные ложки, кадку с толокном и пару лаптей. Как часто он говорил,  что
"на старой родине" мытье посуды не составляет никакой проблемы  для  хозяек,
ибо семьи живут испокон веков и поныне, питаясь "из руки - да в рот".
     Мама посмотрела мне в глаза и упустила хороший случай промолчать.
     - Ну вот что, Минна. Ответь же мне прямо, поедешь ты с  Виктором  и  со
мною? Как Виктор сказал, ты ведь сможешь  вернуться  обратно,  если  тебе  в
Финляндии не понравится.
     - Я уже заранее знаю, что мне там не понравится. Там и самим-то  финнам
жить невмоготу: разбегаются кто куда и  начинают  ругать  свою  родину,  как
только перейдут через ее границу.
     Мать молчала, и разговор на сей раз этим окончился. Но недели через две
она снова получила возможность вернуться к наболевшей теме. В одной  женской
газете был помещен гороскоп на следующий месяц. (Я верила в гороскопы, и моя
вера еще более укрепилась несколько лет спустя, когда  мне  в  руки  попался
учебник астрологии, написанный известным финским генералом.) Мама с  большой
готовностью прочла мне вслух газетный гороскоп. Хотя я,  как  рассудительная
девушка, знала, что приятная внешность и прежде всего красивые  ножки  лучше
всех гороскопов говорят о моем блестящем  будущем,  я  все  же  отнеслась  с
большим уважением к Дельфийскому  оракулу  Миннесоты,  рекомендовавшему  мне
ехать за границу.
     Третьего июня 1922 года мы с мамой и отчимом прибыли в Хельсинки. Сняли
маленькую квартиру на Хаканиеми  и  начали  новую  жизнь.  Виктор  почерпнул
главнейшие инструкции из своего кошелька, открыл  маленькую  столовую  возле
рынка и организовал обслуживание клиентов в стиле "великого  Запада".  Через
месяц, однако, ему пришлось  изменить  стиль:  никто  не  интересовался  его
котлетами и жареной картошкой. Финны, оказывается, привыкли к хорошей  пище.
Мечта Виктора разбогатеть на котлетах была точно прекрасная  песнь,  которая
всегда имеет начало и конец. Он сделался  пессимистом  и  мог  держаться  на
ногах, лишь когда мама  поддерживала  его.  Временами  им  овладевала  такая
глубокая печаль, что только господь бог  имел  возможность  помочь  ему.  По
счастью, церковь Каллио находилась почти рядом, а  на  пристающих  к  берегу
яликах можно было купить эстонский (контрабандный) спирт.


ГЛАВА ВТОРАЯ

ГОРОСКОП

     Я не уверена,  можно  ли  в  мемуарах  перескочить  сразу  через  целое
десятилетие. В романе можно. Во всяком случае, я хочу сейчас  перенестись  в
1932  год,  когда  Виктор  расквитался  с  жизнью,   окончив   свое   земное
существование, а мама уехала в Америку искать нового мужа.
     Чтобы уберечься от подозрений читателя (кое-кто  ведь  может  подумать,
что я отравила отчима, которого так и не научилась любить, а мать бросила на
произвол судьбы, как  поступают  многие),  хочу  лишь  вкратце  упомянуть  о
событиях этих десяти лет. Если бы я была писателем или пишущим за построчную
плату газетчиком, я, естественно, могла бы очень долго болтать  о  том,  как
моя  мать  и  Виктор  открыли  собственную  столовую,   которая   называлась
"Нью-Америка", и как мама работала на кухне с  утра  до  ночи,  пока  Виктор
занимал посетителей разговорами или разгуливал по базару;  как  в  браке  на
смену иллюзиям приходили испытания, и муж превращался  в  домашнее  животное
своей жены; как Виктор заводил дружбу с алкоголем,  пока  не  стал  в  конце
концов типичным запойным пьяницей, способным поглощать любую отраву, лишь бы
она была в жидком виде, и как я была счастлива, когда в один прекрасный день
Виктора нашли мертвым на берегу Хаканиеми. Он напился политуры и услыхал зов
вечности - на семьдесят пятом году жизни, за  один  день  до  отмены  сухого
закона.
     Да,  обо  всем  этом  можно  было  бы  написать  роман  -  потрясающий,
трогательный до слез роман, конец которого оставляет  сожаление,  как  конец
чековой книжки.
     Вся жизнь моей мамы с Виктором была похожа на типичный финский брак,  в
котором мужчина  получает,  а  женщина  отдает;  когда  же  наконец  мужчина
перестает брать, женщина в растерянности ждет нового получателя.  Мама  была
здоровая, цветущая женщина славянского типа. В сорок  лет  ее  формы  начали
красиво округляться. Какой превосходной моделью могла бы она  послужить  для
скульптора Юрье Сааринена, прославившего здоровую красоту!  Когда  Виктор  с
течением времени стал совершенно ручным и послушным,  мама  пользовалась  им
лишь в качестве переводчика, умеющего поторговаться с  рыночными  торговками
при оптовых закупках продуктов. Больше ни на какое мужское дело  он  уже  не
годился. Супружеские ласки, маленькие проявления нежности  и  милые  золотые
блестки ласковых слов (хотя бы даже  из  американского  поддельного  золота)
появлялись у отчима все реже и реже. И не удивительно, что мама стала горячо
интересоваться публикуемыми в американских газетах объявлениями,  в  которых
разочарованные супруги и пылкие вдовцы,  желающие  вновь  попытать  счастья,
предлагали начать переписку. Года за  полтора  до  того,  как  Виктор  уснул
вечным сном, мама открыла мне тайну своего сердца. Она  завела  переписку  с
неким фермером из Висконсина, вдовцом средних лет, - у того,  кажется,  была
большая тоска и много денег. Они обменивались фотографиями и мыслями, пели в
два голоса об удивительной "жизни, которую  можно  начать  сначала",  и  уже
стали договариваться о встрече. Я понимала маму и поощряла ее к  супружеской
неверности - только в  письмах,  разумеется.  Кажется,  будто  само  великое
провидение выступило тогда адвокатом по этому делу. Оно призвало Виктора  на
суд вечности и освободило мою мать от мужа, который  почти  десять  лет  жил
только для того, чтобы переваривать пищу.
     Кто-нибудь из читателей моих воспоминаний,  возможно,  сочтет  меня  за
патологически черствую женщину, чье сердце не трогает даже  смерть  близкого
человека. Я не стану оправдываться. Поскольку у честности нет соперников,  я
осмелюсь заявить прямо, что жизнь Виктора  была  подобна  пошлому  анекдоту,
конец которого не может удивить никого. Моя мать не закрывала лица  траурной
вуалью, и я не проливала слез, ибо, изучив финский язык, мы наконец-то стали
понимать Виктора. Его неразговорчивость  объяснялась  не  тем,  что  он  был
женат, а являлась простым следствием того, что его  мозг  лишь  очень  редко
порождал мысли, достойные высказывания. Но, поскольку покойник  не  способен
защищаться, я больше не хочу говорить о нем правду.
     Моей матери как раз исполнилось сорок пять лет - то есть она была в том
возрасте, который, кажется, Бальзак считал порой настоящей зрелости женщины.
Она стала собираться в путь к своему фермеру. Три года будущие супруги  вели
диалог при помощи писем. Они не надоели друг  другу,  ибо  каждый  наперебой
рассказывал только о себе. Я имела возможность убедиться в  этом  по  многим
письмам, прочитанным мною с разрешения мамы.
     Несмотря на свой неуклюжий язык и попросту  невежество  (блаженны  люди
невежественные, ибо они верят, что знают все!), висконсинский фермер показал
себя в письмах порядочным человеком, так как он всякий  раз  и  мне  посылал
нежные "отеческие" приветы. Он горячо надеялся, что я тоже приеду к нему как
падчерица. Мне пришлось, однако, несколько разочаровать его, поскольку я  не
имела ни малейшего желания возвращаться в Америку, а тем более - в  сельскую
местность, откуда все толпами бежали в города. Бегство из деревни в то время
как раз входило в моду, и ничем невозможно  было  помешать  ему,  разве  что
построить города в сельской местности. Я была в восторге от Хельсинки  и  от
одного  молодого  человека,   на   которого   возлагала   большие   надежды.
Впоследствии  обнаружилось,   однако,   что   наши   отношения   были   лишь
поверхностным флиртом, чем-то вроде "дорожной любви", так и не приведшей  ни
к чему. Но в то время,  когда  мать  готовилась  к  отъезду,  эти  отношения
помешали мне уложить чемоданы. А кроме того,  и  гороскоп  рекомендовал  мне
оставаться в Финляндии. Эта страна,  вопреки  отзывам  американских  финнов,
стала казаться мне вполне терпимой и даже довольно привлекательной.
     Я проводила маму до порта Турку. Расставание было  очень  грустным.  Мы
обе плакали, одна  пуще  другой.  Я  чувствовала  себя  круглой  сиротой,  и
гороскоп, словно дорожный посох, был моей единственной опорой в  предстоящих
скитаниях. Но об этом я расскажу дальше.
     Америка все же удивительная страна. Более сорока миллионов  американцев
объединялись широкой сетью клубов "одиноких сердец". Характерной чертой всех
этих клубов, носящих разные названия, было то,  что  их  приверженцы  искали
любви. Моя мать вступила в один из таких клубов и  поверила  в  свой  третий
роман. Натали Густайтис-Кананен  в  мае  1933  года  превратилась  в  миссис
Стьюарт, у которой возраст был отмечен на лице, но не в сердце. Она прислала
мне свадебную фотографию, довольно слащавую, и сообщила, что весьма,  весьма
счастлива. Я искренне благословила гениальных американских социологов за  их
научное руководство всеми видами общения "одиноких сердец".  Они  напоминали
мне торговцев шляпами, по мнению которых две головы всегда лучше, чем одна.
     Мама имела обыкновение говорить: "Не забывай о бедности,  память  денег
не стоит!" Это мудрое житейское правило  взывало  к  разуму:  если  выходишь
замуж, выходи за деньги! По мнению матери, я была так хороша собой, что  мне
не имело смысла выходить замуж только  по  любви.  Красота  -  это  капитал,
который должен быть помещен как можно лучше. Пока я жила у мамы, эти  советы
и рекомендации казались мне просто оскорбительными. Однако, оставшись  одна,
я постепенно, но решительно изменила свои взгляды. Я очень  скоро  заметила,
что бедность не порок,  но  большое  неудобство,  а  кто  же  согласится  на
неудобную жизнь, если можно жить с удобствами? Правда, мама оставила  мне  в
наследство квартиру из двух комнат с удобствами  и  даже  небольшой  счет  в
банке, открытый  после  продажи  "Нью-Америки"  одному  рыночному  торговцу;
следовательно, "сиплая нищета", о  которой  наши  талантливые  писатели  так
впечатляюще говорили, мне нисколько не угрожала. И в довершение всего у меня
была работа.
     Прошло несколько лет, прежде чем я научилась свободно читать  и  писать
по-фински.  Поэтому  свидетельство  об  окончании  Коммерческого  училища  я
получила  только  в  двадцать  шесть  лет.   Благодаря   знанию   языков   и
привлекательной   наружности   я   сразу   получила    место    иностранного
корреспондента в известной импортной фирме "ПОТС  и  Кo".  Все  просвещенные
читатели, конечно, знают, что "ПОТС и Кo" - это сокращенное  название  фирмы
"Поставщики отличного топлива, Свин и Компания", хотя,  вероятно,  мало  кто
слышал, что за джентльмены были эти самые Свины. Но о них - потом. А  сейчас
пора уже рассказать о моем гороскопе.
     Я была  двенадцатилетней  школьницей,  когда  мама  заказала  для  меня
гороскоп у всемирно известного американского  астролога  профессора  Уильяма
Бьючарда,  руководившего  в  то  время   кафедрой   астрологии   в   частном
университете миссис Беатрис Маккеллар в Чикаго. Этот гороскоп, являясь одной
из ценнейших бумаг, хранится в  маленьком  ящичке  моего  сейфа  -  рядом  с
банковскими документами и акциями, - поэтому я могу процитировать его  здесь
слово в слово. Я родилась под знаком  Девы,  и,  хотя  мне  не  хотелось  бы
касаться здесь особенно деликатных предметов, все же я осмелюсь  утверждать,
что оставалась девственной в продолжение всех лет обучения в  школе  и  даже
несколько лет после того.  Говорю  это  не  ради  хвастовства,  а  просто  в
подтверждение моего исключительного  оптимизма:  ведь  я  была  так  уверена
относительно  предназначенного  мне  успеха  в  любовных  делах,  что  могла
немножко и подождать. Как нелогичны бывают мужчины! Пессимисты уверены,  что
все женщины - легкого поведения, оптимисты же, напротив,  хотели  бы,  чтобы
это было так. Однако надо же наконец предоставить слово моему гороскопу. Вот
он!

            Под  знаком  Девы  исключительно  сильно  сказывается влияние
       Меркурия.    Лица,    родившиеся   под   этим   знаком,   обладают
       ментально-деятельным  телом  и  практически-деятельным характером.
       Это  мужчины  и  женщины высокого роста, с продолговатым, овальным
       лицом,  округлым  подбородком,  темными  волосами  и склонностью к
       полноте.   Указанный   человек   имеет   задатки  систематичности,
       гостеприимен,  умен,  музыкален, не болтлив, хороший оратор. Самая
       характерная  черта - целомудренность. Пороки: эгоизм, критичность,
       страсть к щегольству и злопамятность.
            Брак  редко  бывает гармоничен. Намечают новый брак, пока еще
       старый  не  расторгнут. Наиболее подходящим супругом является тот,
       кто также рожден под знаком Девы.
            Дева  в  комнате  Э  5,  вас  ждет  успех в торговых делах, и
       особенно   при   благоприятных  аспектах  лупы;  здоровая  тяга  к
       развлечениям и к противоположному полу.
            Брак будет удачен, если супруг обретается под влиянием Марса,
       ступает  носками  внутрь,  а спит на правом боку. Если мужчина или
       женщина  находятся  в названной комнате, причем их взаимный аспект
       плох, это может привести к безрассудным любовным отношениям, порою
       даже  к  незаконной  связи.  В гороскопе женщины данное положение,
       однако, не является отягчающим.
            Поскольку  вы  женщина и живете, находясь под влиянием луны и
       солнца,  у  вас будет успех в жизни. Вас ждут далекие путеш