то всех людей можно  разделить  только
на две категории: нравственных и безнравственных, а те, кто  производит  это
разделение, само собой разумеется, - люди нравственные.
     Экономическое   благосостояние   повлекло   за   собой   и   неприятные
обязанности: приемы-коктейли, которые  были  испытанием  для  моих  мозолей,
новые знакомства, приносившие с собой ветхие,  пропыленные  мнения,  деловые
связи, долговые обязательства, ничего не значащие слова, а  также  гостей  и
необходимость отдавать визиты. Невольно, почти  даже  не  заметив,  как  это
произошло, я попала в  избранное  общество,  члены  которого  избирались  на
основании данных "Календаря крупнейших налогоплательщиков города Хельсинки".
Я стала богатой женщиной, и мое имя упоминалось все  чаще  и  чаще  рядом  с
именами  двух  других  деловых  женщин:  одна  из  них   была   фабриканткой
постельного белья, а другая -  крупнейшей  поставщицей  лифов  для  кормящих
матерей. Обе были коммерции советницы, обе умели читать и писать, но обе  не
сумели  выйти  замуж,  хотя  их  девство  было  потеряно  давно,  столь   же
непостижимым образом, как и молочные зубы. Они завидовали мне,  поскольку  я
обеспечила себе мужское общество и все связанные с этим  удобства  до  самой
старости. Они не подозревали, что мой муж был подобен  завещанию,  сулившему
наследникам неудовлетворенность: они не знали,  что  экономический  советник
Армас Карлссон живет на свете последнее лето.
     Накануне первого мая мой муж попал в больницу. Запущенный  рак  желудка
медленно и мучительно доконал его. С каким прекрасным мужеством и  кротостью
встречал Армас Карлссон приближающийся конец! Ничего  нельзя  было  сделать.
Деньги стыдливо признали свое полное бессилие.
     Казалось глупым и бессмысленным заниматься в  это  время  производством
клейстера, канцелярского клея и чернил. Я передала управление заводом  моему
юристу и  заведующему  конторой,  отказалась  от  всех  приемов  и  визитов,
проводила все дни, а часто и ночи у постели больного мужа. Он не стонал,  не
жаловался,  не  предавался  мрачным  мыслям  и  не  говорил  о   смерти.   Я
чувствовала, что только теперь начала по-настоящему понимать  его.  Это  был
великан с кроткой душой младенца, он ни разу  не  огорчил  меня,  безвестный
поэт, по иронии судьбы ставший фабрикантом.
     Я считала себя сильной, волевой женщиной, способной нести  бремя  жизни
без колебаний. Но я ошибалась. Увидав  совершенно  бескровное  лицо  мужа  и
глаза его, точно провалившиеся в глубокий  колодезь,  я  не  могла  сдержать
душевного волнения. Я плакала навзрыд, отчаянно. Он пытался пожать мою  руку
и тихо проговорил:
     - Мужайся, Минна! Мужество нам необходимо...
     Я вспомнила изречение моей старой учительницы в американском  колледже:
"Мужское мужество - велосипед: если на нем не ехать, он падает".
     Армас хотел, старался быть мужественным до последнего мгновения. Каждый
раз, когда я уходила из больничной палаты, он ободрял меня:
     - Завтра я уж наверняка буду чувствовать себя гораздо лучше...


x x x

     Хельсинки не знает милой, сладостной сиесты южных стран. Хотя  июльское
солнце накалило улицы так, что невозможно было дышать и полдневный зной гнал
с каждого прохожего ручьями пот, работа продолжалась повсюду: на заводах и в
магазинах, в конторах и на улицах. И в больницах...
     Небо было густо-синее, точно несколько раз  покрашенное.  Лишь  редкие,
распухшие от жары кучевые облака лениво  плыли  высоко  в  небе,  куда-то  в
недостижимую даль. Маленькие скверики, разбросанные тут  и  там,  ошеломляли
пышной зеленью листвы, яркими цветами южных растений, высаженных из  теплиц,
и беспечным гомоном детских голосов.  Автомобили  и  трамваи  с  грохотом  и
звоном вели свой  бесконечный  рассказ  о  непрерывной  спешке,  о  гложущей
серости будней, о сложности  социальных  отношений,  о  счастье  и  горе,  о
современной цивилизации. Да, о цивилизации, которая облегчала страдания  ног
человеческих, но увеличивала общий объем человеческого страдания  и  нищеты,
создавала   общественные   удовольствия   и    окончательно    ликвидировала
спокойствие.
     Мне уже  некуда  было  спешить.  Время  остановилось.  Жизнь  заключила
торговую  сделку,  а  смерть  подводила  итоги...  Смерть  была   неизбежной
переменой...
     Финляндия переживала жаркое лето, Хельсинки изнывал  от  зноя,  духоты,
запаха асфальта, автомобильного перегара, грохота, уличной су толоки, давки,
толкотни, беспокойства и  необъяснимого  желания  убежать  куда-нибудь,  все
равно куда, лишь бы бежать и бежать. И когда вдруг  среди  этого  кромешного
ада замечаешь общественный  садик  -  этакое  социальное  благо  длительного
потребления,  -  жестокая  действительность   начинает   казаться   поистине
прекрасной мечтой.
     У меня не было больше никаких грез, никаких надежд, не было ни цели, ни
вчерашнего, ни завтрашнего дня. Был  только  мертвый  неподвижный  настоящий
момент.
     Под  липами  стояла  пустая  скамья,  я  присела  на  нее   и   сделала
математически холодный подсчет: от этой скамьи примерно такое же  расстояние
до ресторана "Элит", как и до больницы Мехиляйнена. Ресторан в это время дня
привлекал  главным  образом  артистов,  там  можно   было   застать   Хелину
Свенссон-Тимари и, вероятно, также Лаури Хаарла. А в больнице люди  умирали.
Малодушные стонали, мудрые умирали спокойно.
     Я смотрела на жизнь, точно со дна глубокой ямы, и все, кто был наверху,
по краям этой ямы, казались мне такими низенькими... Я была одинока  и  жила
лишь воспоминаниями, корни которых уходили глубоко в прошлое.  Необходимость
супруга замечаешь по-настоящему тогда, когда его потеряешь.
     На противоположной стороне широкой аллеи находилась другая  общественно
полезная скамья, которая у меня на глазах сияла молодостью и радостью жизни:
юная пара мало-помалу, как бы нечаянно распускала узел созревающих  желаний.
У парнишки еще ломался голос, и он ржал, как  десять  необузданных  жеребят.
Девушка была в том возрасте,  когда  примитивные  нервные  центры  порождают
милое ощущение удовольствия во всем организме,  когда  все  так  раздражающе
интересно, когда можно "умереть от смеха" или "лопнуть от счастья"  и  когда
"ах" и "ой" составляют прелестный и несложный реквизит эмоциональности.
     Я следила за веселым маленьким спектаклем, в котором  здоровые  желания
искали себе удовлетворения. Я не видела в этом ничего предосудительного  или
неестественного. Немножко ласк и поцелуев, романтика лунного света в  жаркий
летний полдень, влюбленные взгляды, успешное притворство и кокетство, ничего
не значащие слова и многозначительные  вздохи  -  и  только.  Это  было  так
красиво и мило, что хотелось даже записать на магнитофон,  для  памяти.  Это
было хорошо, потому что им самим нравилось. И мне  это  вернуло  бодрость  и
мужество: я поверила, что закон непрерывности жизни по-прежнему  остается  в
силе.
     Я машинально взглянула на часы и встала. С минуту я смотрела в  сторону
зеленых стен Мехиляйнена, а потом  не  спеша  перешла  улицу  и  побрела  по
тротуару. Я победила спешку, но не могла одолеть печали.  Когда  я  села  на
пыльное сиденье такси и назвала водителю адрес, мне показалось,  что  кто-то
шепнул на ухо:
     - Нам необходимо мужество. Смелее, вдова Карлссон...


x x x

     Не прошло и недели со дня похорон, как  родственники  Армаса  Карлссона
начали осведомляться о содержании завещания. Я  не  могла  даже  представить
себе, что у мужа было такое  множество  родственников  и,  что  удивительнее
всего, - столько бедных и болезненных страдальцев, которые внезапно впали  в
глубочайшую нищету! Я ничем не могла их утешить, ибо муж  завещал  все  свое
имущество мне.
     Едва лишь избавилась я от родственников мужа, как меня  стали  осаждать
другие соискатели. Многие именитые светские дамы справлялись о том,  сколько
мой  муж  завещал  на  благотворительные  цели.  Утратившая   свою   женскую
привлекательность госпожа О. считала просто невероятным, чтобы Армас забыл в
своем завещании о миллионах ребятишек острова Борнео, у  которых  "нет  даже
тряпки на теле". Супруга коммерции советника Б. определенно рассчитывала  на
солидное завещание в пользу общества "Владычицы очага",  которое  отстаивает
права женщин. В свою очередь,  супруга  генерального  директора  Ф.  ожидала
щедрой  милостыни  для  только  что  организованного  союза   "Вспомним   об
индейцах", благородная цель которого состояла в  спасении  индейских  племен
Северной Америки от угрозы алкоголизма и туберкулеза. Представители церкви и
различных  сект,  правления  благотворительных  денежных  фондов  содействия
культуре, приходские и миссионерские общества тоже,  оказывается,  терпеливо
ждали смерти моего мужа, чтобы принять  участие  в  дележе  добычи.  Мне,  к
сожалению, пришлось опрокинуть все их надежды  собственными  словами  Армаса
Карлссона:
     "Я не даю денег на  благотворительность,  поскольку  большая  часть  их
расходуется на жалованье чиновникам или расхищается".
     Естественно, у меня появилось множество врагов, которые приписывали мне
порок жадности. Они заявляли, что я отнимаю хлеб у  вдов  и  сирот.  Хотя  я
говорила сущую правду, что муж  оставил  мне  в  наследство  лишь  несколько
сомнительных дебиторских счетов, старую мебель и свою фамилию, все  же  люди
называли меня циничной капиталисткой, у которой сердце  твердо,  как  алмаз;
если же я вообще молчала, они возмущались моей неслыханной дерзостью.
     В ту пору мне  было  невыносимо  тяжело  сидеть  в  конторе  и  вежливо
отвечать на соболезнования деловых  знакомых.  Многие  люди  еще  с  детства
привыкают к тому, что притворство выгодно, - и  как  же  много  встретила  я
притворного сочувствия! Симо Сяхля прислал мне черную орхидею  и  предлинное
письмо, в котором хитро выспрашивал относительно  моих  планов  на  будущее.
Приписанный  в  конце  письма  постскриптум  содержал  главное  зерно  всего
многословного послания: "Поскольку все так хорошо сложилось,  мы,  очевидно,
сможем снова наладить деловые отношения". Горный  советник  Карьюла  выразил
свое соболезнование по меньшей мере как теплокровное животное: "Я помог тебе
встать на ноги при жизни мужа, а теперь готов утешить тебя в твоем маленьком
горе. Назначь сама место и время". Мой  бывший  ученик  Харрас  Кo,  который
преподавал  математику  в  одном  государственном  училище,  успокоил   меня
сообщением статистических данных о том,  что  людей  рождается  больше,  чем
погибает  при  автомобильных  катастрофах,  а  поскольку  подавляющую  часть
новорожденных составляют младенцы мужского  пола,  то  преждевременный  уход
моего мужа лишь уменьшает статистическую диспропорцию.
     И для меня лишний раз открывался  печальный  факт:  человек  создан  из
праха, но его чувствам и желаниям не, положено никаких пределов.
     Единственный  человек,  с  которым  в  эти  грустные  времена  я  могла
обмениваться мыслями, был юрист моего предприятия Энсио Хююпия.  Добродетель
рисовалась ему лишь весьма отдаленно, в виде призрака, к которому не  стоило
слишком энергично стремиться, однако он не стремился и  к  пороку,  ибо  тот
всегда находился под рукой.  Я  часто  замечала,  что  страх  перед  сатаной
побуждал его любить бога, а боязнь ада заставляла делать все, чтобы  попасть
в рай. Он свел употребление алкоголя до минимума (больше в рабочее время  не
пил), а от страсти к азартным играм совершенно избавился. В "ПОТС и  Кo"  он
был молчаливым мистером Хайдом, но теперь он превратился  в  милого  доктора
Джекилля, после чего я рискнула назначить его помощником директора.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПЕРЕДВИЖНЫЕ УДОБСТВА

     Сеппо Свин  старался  любыми  способами  тормозить  деятельность  моего
завода, но его попытки терпели провал. Клейстер, канцелярский клей и чернила
находили хороший сбыт, прибыли росли, и я все больше средств вносила в  банк
и помещала в промышленные акции. В конце 1937 года я купила довольно крупное
лесное хозяйство и приобрела контрольный пакет акций лесопильного комбината.
В то же время я получила представительство одной известнейшей немецкой фирмы
типографских красок и стала конкурировать с Сеппо Свином. Полгода  спустя  я
стала уже самодержавно царить  в  области  печатных  красок.  Мое  богатство
вызывало необычайное почтение; десятки женских обществ  избрали  меня  своим
почетным членом, не меньшее число благотворительных фондов проявило огромный
интерес к  моим  деньгам.  Меня  выбирали  чуть  ли  не  во  все  делегации,
направлявшиеся  к  супруге  президента,  чтобы  просить  ее   оказать   свое
покровительство той или иной компании. Круг моих  знакомств  расширился,  но
друзей найти не удалось. Я оставалась одинокой и порой  начинала  испытывать
что-то вроде отвращения к самой себе. Я не жила,  а  только  существовала  и
накапливала богатство.
     Гороскоп рекомендовал мне пока оставаться вдовой. Да и  вряд  ли  нужна
была рекомендация гороскопа, ибо чем больше я думала о мужчинах, тем  меньше
мне хотелось думать о них. Старые холостяки были самовлюбленными  эгоистами,
занятыми созерцанием собственного пупа,  вдовцы  казались  жалкими  в  своей
покорности судьбе, а женатые - либо тиранами, либо просто ничтожествами.  Но
в одном они все были одинаковы: обладание женщиной мгновенно убивало в них и
желание и верность. У меня вызывали сомнение все, кто приближался ко мне  "с
серьезными намерениями", - ведь  серьезное  намерение  мужчин  обычно  имеет
очень узкую направленность. Стоило дать им малейший аванс, малейшую зацепку,
чтобы вызвать их на тетеревиное токование, и зачастую они называли свое  имя
лишь после того, как признавались  в  любви.  Кружевной  подол  нижней  юбки
сильнее увлекал их фантазию, чем короткая женская сорочка, а  ум  в  женщине
внушал им большее отвращение, чем потливость под мышками. Трудно понять, как
могла природа возложить венец первородства именно на голову мужчины, дав ему
особое право на суетное тщеславие, хвастовство, геройство и скотство. Так же
непостижимой казалась мне привлекательность мужчины для женщин - ведь  те  с
такой тоской призывают своего обожаемого героя, чтобы затем утратить иллюзии
и всякое уважение к нему.
     От  первого  брака  у  меня  осталось  прекрасное  и  немного  грустное
воспоминание.  Он,  разумеется,  не  был  совершенством,  ибо  в  мире   все
несовершенно, но в одном отношении наш брак  явился  исключением  из  общего
правила: мы никогда не ссорились с мужем. Армас был мечтателем и мне завещал
свою мечту: стремление к экономической  независимости.  Мне  не  нужно  было
просить  милостыни  ни  у  кого,  а  уж  тем   более   -   у   какого-нибудь
мужа-коротышки, с которым пришлось бы потом обращаться, как с младенцем.
     Одно американское руководство для супругов - я думаю, автору его вполне
можно доверять, как специалисту, знающему свое  дело,  -  следующим  образом
определяет идеальную жену: она не должна быть  слишком  красивой,  поскольку
иначе она слишком привлекала бы чужих мужчин, а ведь еще в священном писании
сказано, что надо возлюбить ближнего своего, но не его жену; она  не  должна
быть намного умнее мужа, ибо муж, страдающий чувством неполноценности, - это
чудовище; она также не должна быть слишком нравственной, чтобы не показаться
мужу весьма однообразной.
     Я знала, что не  удовлетворяю  требованиям  идеальной  жены,  и  потому
решила оставаться на почтительном  расстоянии  от  замужества,  хотя  мне  и
приходилось близко встречаться с мужчинами. Оставаться незамужней  было  для
меня нетрудно, поскольку я наблюдала смешное поведение мужчин, помешанных на
женщинах. Они клянутся в вечной любви и требуют  понимания  и  ласки.  И  их
действительно очень нетрудно понять, но этого никогда  не  следует  говорить
им, так как они озлобляются. Я многократно приходила к выводу,  что  великая
мать природа была просто аморальна, поскольку поощряла паразитов.  Но  стоит
ли дольше говорить о  мужчинах,  которые  сами  о  себе  говорят  более  чем
достаточно? Поскольку нам, женщинам, трудно обойтись без мужчин, их так  или
иначе приходится терпеть, а многое терпеть - это значит и многое прощать.


x x x

     Весной  1938  года  я  взялась  за  новое,  исключительно   широкое   и
многообещающее   деловое   предприятие,   которое   должно   было   ослабить
конкурентную способность "ПОТС и Кo".  Хотя  подобного  рода  предприятия  и
действовали периодически на прекрасной  земле  Франции,  я  не  заимствовала
примеров оттуда. Идею подарил мне Энсио Хююпия, обратившись как-то ко мне со
следующими тщательно обдуманными словами:
     - Слушай, Минна, я уже два месяца вынашиваю один оригинальный  план,  и
теперь он требует своего осуществления. Ты знаешь,  что  мужчины  пользуются
некоторыми привилегиями  и  особыми  правами,  которые,  как  они  полагают,
пожалованы им самой природой.
     - Ты, конечно, имеешь в виду должности священников и офицеров?
     - Нет, нет! Я имею в виду писсуары, которые...
     - Энсио! Ты пьян? - перебила я своего коллегу.
     - Нет еще, но, если план мой осуществится, я готов пройти полный  круг.
Но послушай. В Хельсинки имеется две сотни мужских писсуаров, желоба,  стоки
и  нижнюю  часть  железной  стенки  которых  необходимо  время  от   времени
подмазывать асфальтом. У меня нет  абсолютно  точных  расчетов  относительно
того, как много асфальта идет на покрытие и подмазку  всех  этих  плоских  и
кривых поверхностей,  но  я  знаю  наверняка,  что  "ПОТС  и  Кo",  согласно
договору, должна заботиться о поставках и...
     - По мне, пускай заботятся.
     - Дело не так просто. Согласно договору, "ПОТС и Кo" производит  и  все
асфальтные работы. Я  знаком  со  сметой  -  они  добились  страшно  высоких
расценок! Просто удивительно, что за такую грязную работу им платят  бешеные
деньги. Мы должны начать конкурировать с ними.
     - Никогда! - сказала я резко. - И не продолжай больше на эту тему, а то
мне станет дурно.
     Однако Энсио не покорился и, как я ни хмурилась, продолжал:
     - Я не предлагаю, чтобы твоя уважаемая промышленная  и  торговая  фирма
взялась подмазывать асфальтом железные будочки города Хельсинки.  Мои  планы
гораздо величественнее, но они не претворятся в жизнь, если ты не употребишь
в дело свои связи. Я надеюсь, что ты не раздумывая  бросишь  на  чашу  весов
авторитет, которым ты располагаешь,  и  глубоко  убежден,  что  все  женские
общества окажут  тебе  поддержку,  а  этого  вполне  достаточно,  ибо  жены,
конечно,  переспорят  мужей.  Итак,  надо  исподволь  начинать   всенародное
движение за ликвидацию мужских писсуаров в городском  пейзаже  Хельсинки.  Я
беседовал на эту тему с одним моим школьным товарищем, - он работает  теперь
в оперативном отделе армии, - и  он  дал  следующие  указания:  а)  со  всей
ясностью доказать отцам города, что железные  будочки,  выкрашенные  зеленой
краской, безобразят столицу  Финляндии;  б)  мужские  общественные  писсуары
оказывают  развращающее  влияние  на  моральные  устои  нашего  народа;   в)
исходящий от писсуаров неприятный запах, особенно в жаркое  время  года,  не
только противен  для  обоняния,  но  и  вреден  для  органов  дыхания  и  г)
длительное   сохранение   и    поощрение    мужских    писсуаров    является
несправедливостью по отношению к противоположному полу. А посему  немедленно
должны быть приведены в действие следующие инстанции:  а)  комиссия  внешней
стороны  -  эстеты  и  общества  городского  благоустройства;  б)   церковь,
приходские советы и все религиозные секты;  в)  управление  здравоохранения,
чиновники медицинских учреждений, а также все страдающие от  дурного  запаха
министры и депутаты, и, наконец,  г)  все  женские  общества,  в  том  числе
женщины-юристы, союз служащих женщин,  объединения  смотрительниц  городских
скверов и кружки рукоделия  домашних  хозяек.  Если  все  будет  пр