Я встречалась с директором Агапитидисом несколько  раз  в  Афинах  и  в
Париже, и он мне понравился. Это был на  редкость  светловолосый  и  высокий
македонец (он родился  в  городе  Пелла,  на  родине  Александра  Великого),
безукоризненно говоривший по-английски и не носивший усов.  Ему  никогда  не
нужно было наскоро сочинять лживые отговорки для жены, так как он был старый
холостяк.  Его  считали  умнейшим  человеком  в  Афинской  торговой  палате,
поскольку он утверждал, что знает, как должна жить  женщина.  Тысячи  женщин
влюблялись с первого взгляда в его кошелек, но он решительно отвергал все их
заигрывания и сумел сохранить свою невинность,  свою  независимость  и  свое
состояние. Однако и у него был маленький человеческий недостаток: голос  его
звучал как-то неустойчиво, и по этой причине он  делал  ударение  на  каждом
втором слоге. Пожалуй, я даже могла бы влюбиться в него, если бы он  не  был
рожден под знаком Тельца и ел поменьше чеснока.
     Очень приятно вести переговоры с господином, который никогда не  вносит
в деловые отношения косноязычный  лепет  эротики.  Ахиллес  Агапитидис  лишь
покупал лес  и  бумагу,  продавал  изюм  и  мрамор,  а  в  свободные  минуты
раскладывал пасьянс или изучал  мифологию  своей  страны.  Итак,  мы  оба  в
одинаковой степени были одиноки. Добродетель  имеет  много  поклонников,  но
мало последователей.
     Случилось так, что я откровенно поведала греческому коллеге свои заботы
и печали, назвала ему даже свой возраст и цифру доходов, а также сообщила  о
том, что мои планы организовать линию Финляндия  -  Панама  развеялись,  как
миф, при столкновении с линией  Паасикиви,  не  предусматривающей  поддержки
частного  предпринимательства  за  счет  государственных  средств.  Господин
Агапитидис покоряюще улыбнулся, а затем разразился  оглушительным,  поистине
гомерическим смехом:
     - Мадам! Неужели вы утратили самостоятельность? Неужели  у  вас  больше
нет собственной суверенной линии?
     - Что вы имеете в виду?
     - Ну, ведь вы же, надеюсь, еще не попали в зависимость от  государства,
чья касса пуста, точно гроб господень? Я  один  из  шести  богатейших  людей
Греции. Я создал свое состояние  собственными  руками  и  ни  разу  даже  не
подумал просить помощи у государства. Но в Финляндии, кажется,  общепринято,
что почтенные граждане сначала ощупывают государственный бумажник,  а  потом
идут за покупками. Извините, мадам! Я не хотел критиковать вашу страну и  ее
мудрых государственных мужей, деятельность которых, несомненно, даже  нашего
Сократа повергла бы в изумление. -  Господин  Агапитидис  закурил  ароматную
сигарету и продолжал:
     - Мадам, для такой женщины, как вы, добыть  несколько  лишних  торговых
пароходов - это сущие пустяки. Если вы согласитесь на  мое  предложение,  то
через год по линии Финляндия - Панама  будут  курсировать  ваши  собственные
суда. Прошу прощения, позвольте мне  немного  продолжить!  Я  живу  за  счет
торговли и мореплавания, как и вы, мадам. Я покупаю у вас, а вы покупаете  у
меня. Лукавить мы не умеем. Мы оба знаем, что только вор способен  задержать
вора и только закон может освободить его, как  говорили  мои  предки.  Нашим
принципам  чуждо  вульгарное  жульничество,  наш  идеал  -   чистое,   всеми
одобряемое стремление к  прибыли.  Короче  говоря,  давайте  начнем  с  вами
коммерческие операции, которые  принесут  больше  дохода,  чем  изготовление
каких-нибудь  фетровых  котелков,  типографских  красок  или   клейстеров...
Простите, я еще немного продолжу. Я хорошо знаю, а вы - и того лучше,  какой
острый жилищный кризис все еще царит в этой прекрасной Финляндии, к  которой
я так неравнодушен. Кризис  можно  победить  очень  простыми  средствами,  и
победительницей  его  будете  вы,  мадам   Карлссон-Кананен,   если   только
согласитесь на мое  предложение  и  получите  благословение  государственных
властей. Речь идет только о благословении, ни в коей мере  не  затрагивающем
казну и не способном вызвать неприятные запросы в вашем чудесном парламенте,
в этом красивом здании, куда я,  кстати,  охотно  совершил  бы  экскурсию...
Простите, мне осталось сказать еще совсем немного. Вы ведь знаете, кто такой
был  Диоген?  Совершенно  верно,  это  действительно  был   мой   знаменитый
соотечественник, который первым из  великих  людей  стал  постоянно  жить  в
деревянном жилище, построенном так, что его можно было  легко  перевозить  с
места на место. Такая технически передовая страна, как Америка (где,  кстати
говоря, на жевательную резинку ежегодно расходуется больше денег, нежели  на
книги, - но кто  же  теперь  стал  бы  заимствовать  жевательную  резинку?),
открыла Диогена после второй мировой войны, когда для преподавания истории в
своих университетах эта страна импортировала  большую  партию  историков  из
Греции и предоставила им особое право  говорить,  в  частности,  об  истории
Древней Эллады и об ее великих  мужах.  Американцам  более  всех  понравился
Диоген, потому что он  был  изобретателем.  Поскольку  философ,  презиравший
человеческую  глупость,   не   запатентовал   свое   наиболее   значительное
изобретение, относящееся, как известно, к области  жилищного  строительства,
ловкие американцы подхватили его идею и  начали  строить  легко  перевозимые
жилые дома - "трейлеры", которые теперь можно видеть в любом уголке Америки.
Конечно, они строили не из дерева, потому что леса в Соединенных Штатах были
истреблены давным-давно вместе с бизонами и индейцами, а из железа и  стали.
Но идея этих жилищ - Диогенова: они легко перевозятся куда угодно. Движение,
скорость, перемена  обстановки  -  вот  чего  требует  человечество,  и  это
гениально  предугадал  еще  мой  дальний   родственник,   господин   Диоген.
Финляндия - обетованная земля деревянных построек;  но  жилища  должны  быть
передвижными, так чтобы их можно было легко перевозить: летом  -  на  берега
озер или в Лапландию, а на зиму - в Хельсинки,  где,  несмотря  ни  на  что,
хотели бы жить все финны. Греция же - это обетованная земля  вина  и  винных
бочек: и вина и бочек она производит гораздо больше, чем требуется ей самой.
Это-то и дает мне повод предложить  вам,  мадам,  чтобы  вы  начали  ввозить
винные бочки для борьбы с жилищным кризисом в вашей стране.
     Я была готова взяться за какие угодно мероприятия, лишь бы когда-нибудь
осуществить мою горделивую мечту: основать линию Финляндия -  Панама.  Я  не
сообщила Энсио Хююпия о своих  замыслах,  без  его  ведома  заказала  первую
партию величайших в мире  винных  бочек  и  одновременно  продала  господину
Агапитидису продукцию моих лесопильных заводов, загрузив  ею  два  парохода.
Так начался самый счастливый период моей жизни. Не скупясь,  я  наняла  двух
архитекторов, которые спроектировали из бочек жилища для одной семьи. Каждый
гражданин, обладавший хоть  каплей  инициативы  и  счастливо  получивший  от
государства заем, без труда добивался разрешения  на  аренду  участка  и  на
строительство. Так во всех уголках  нашей  страны  поднялись  густые  всходы
обитаемых бочек и для человеческого самолюбия было щекотно приятно это новое
сознание "домовладельцев". В Пакила, Херттониеми, Леппяваара  и  Мунккиниеми
селились те, кто не хотел жить на колесах, зато в Мальми, Сеурасаари, Кяпюля
(Кулосаари бог миловал) и в Мянтюмяки становились  табором  номадизированные
переселенцы, привыкшие вести подвижной образ жизни. Государственная комиссия
по наименованию улиц, состоящая из известных кометологов и  наименовательных
советников,  вновь  обогатила  топонимический  словарь  названий  улиц.  Так
возникли улица Диогена, Бочарная улица,  Цинический  проезд,  шоссе  Винного
осадка, площадка Бочарного Обруча, площадь Отвратившихся от мира и  проспект
Философа.
     По  мере  того  как  жилищный  кризис  ослабевал,   потребности   людей
возрастали. Чем крупнее господин,  тем  большая  бочка  ему  требовалась.  Я
сообщила  в  Грецию,  чтобы  там  спешно  приступили  к  изготовлению  бочек
увеличенного объема,  таких,  чтобы  легко  вмещали  сто  квадратных  метров
полезной жилой площади. Потому что девять из каждых  десяти  бочковладельцев
пристраивали со всех сторон к своей основной площади столько  дополнительных
помещений, что первоначальный греческий стиль нарушался  и  даже  совершенно
исчезал, а общий вид оказывался чрезвычайно эклектичным и безобразным.  Было
просто неловко наблюдать все это человеческое лукавство, на которое время от
времени  бросала  свой  застенчивый  взгляд  даже  строительная   инспекция.
Классически чистые линии домов-бочек теряли свое первозданное  очарование  и
свою романтичность. При каждом взгляде на густую поросль бочек Энсио  Хююпия
непременно доставал  из  кармана  плоскую  подружку,  пропускал  глоток  для
успокоения нервов и произносил:
     - Минна,  ты  меня  извини,  но  эти  ужасные  архитектурные   ансамбли
напоминают бред алкоголика...
     Однако  не  все  бочарные  дома  подходили  под  определение  Энсио.  В
Мунккиниеми было два очень миленьких бочечных особняка,  каждый  из  которых
имел жилую площадь более чем триста метров. Владельцы особняков - мои давние
деловые   партнеры.   Их   имена   украшали   лучшие   страницы   "Календаря
налогоплательщиков города Хельсинки". Они были деловыми людьми и  строились,
как деловые люди. Сначала они доставали разрешение на  строительство  самого
крупного  бочечного  жилища,  затем  для  лучшей  установки  бочки   строили
железобетонный винный погреб и, наконец, над погребом возводили  двухэтажный
жилой дом. И все-таки бочки не принесли им ожидаемой радости, так  как  были
сделаны отнюдь не из  дуба,  а  из  простой  финской  сосны,  распиленной  и
превращенной  в  первосортные  оструганные  доски  на   лесопильном   заводе
объединения "Карлссон". Только обручи были греческого происхождения. Один из
владельцев бочечных особняков,  директор  Н.,  хотел  потребовать  с  фирмы,
импортировавшей бочки, возмещения убытков через суд. Однако он тут же забрал
свою жалобу,  так  как  Энсио  пригрозил  выдвинуть  встречное  обвинение  в
нарушении классического типового  проекта  без  официального  разрешения  на
постройку особняка.  Директор  Н.  не  мог  использовать  свой  первоклассно
построенный винный погреб для вина или хотя бы для домашнего пива, поскольку
сосновая доска придавала напитку слишком отчетливый финский привкус. Но  все
же ему не пришлось раскаиваться в покупке, так как ценой небольшой переделки
бочку превратили в квартиру дворника.
     Импорт бочек продолжался более года, и  продолжался  бы  еще,  если  бы
какой-то мелкий чиновник министерства  не  додумался  внести  предложение  о
переводе  производства  бочек  в  Финляндию.  Я  сразу  же   отказалась   от
предоставленного мне права  первенства  и  поступила  умно.  Финский  завод,
начавший после этого  выпускать  бочки,  предназначенные  для  жилья,  сумел
продать только два экземпляра. Каждый, кто нуждался  в  жилище  и  мечтал  о
собственном  домике,  тотчас  оставил  все  мечты,  как   только   перестали
продаваться  бочки,  украшенные  выжженным  клеймом  с  надписью  греческими
буквами: "Ахиллес Агапитидис". Фабричная марка изображала бочку  с  дверкой,
из которой выглядывало насмешливое лицо Диогена.
     На этом прекратился экспорт бочарной клепки в Грецию,  а  также  импорт
бочек в Финляндию. Но мое деловое знакомство с Ахиллесом Агапитидисом отнюдь
не прервалось. Мы основали греко-финскую пароходную компанию. Нам для  этого
вполне хватило средств, которые мы получили, поставляя жилища тем, кто в них
действительно нуждался, а заодно, конечно,  и  вечным  спекулянтам,  которые
всегда рады  воспользоваться  бедственным  положением  ближнего,  совершенно
забывая, что только в любви бывает позволительно также  и  то,  что,  вообще
говоря, запретно...
     В 1952 году мои торговые суда "Эрнестина" и "Эрмина" начали курсировать
между Финляндией и Панамой. Несмотря на линию Паасикиви, у меня была  теперь
собственная линия. Я уехала на  полгода  в  Грецию  отдыхать  и  постаралась
забыть о делах. Два месяца мы - Ахиллес и я  -  прожили  на  Крите  и  около
четырех месяцев на острове Делос. Ахиллес совершенно перестал  есть  чеснок,
однако, несмотря на это, он ответил мне в один прекрасный апрельский  вечер,
когда безоблачное небо сияло неистовой синевой востока,  когда  вечнозеленые
пальмы шептались о чем-то между собой, а лодки искателей  жемчуга  скользили
по зеркалу залива далеко-далеко, в безбрежный простор Средиземного  моря,  к
кроваво-алому горизонту... Да, так вот тогда Ахиллес неторопливо и серьезно,
точно обдумывая каждое слово, сказал мне:
     - Минна. Женщина, сватающая мужчину, сватает тоску...
     Я вернулась обратно в Финляндию и купила себе собаку. Все мои  знакомые
рекомендовали мне разные наиблагороднейшие породы, но я выбрала обыкновенную
финскую  остроухую  лайку,  песика,  которому   дала   кличку   Халли.   Это
простонародное имя шокировало светских  дам,  но  едва  ли  могло  оскорбить
родительницу песика, носившую имя Queen of the Meadows - "Королева лугов".


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ФОНД МИННЫ КАРЛССОН-КАНАНЕН

     Когда церковь пришла к  выводу,  что  больше  не  может  состязаться  в
публичном успехе с кинотеатрами, ей ничего не оставалось, как  обратиться  к
религии;  когда  же  я  обнаружила,  что  конкурирующие  фирмы,  руководимые
мужчинами, не могут  состязаться  со  мной  в  деловой  сноровке,  я  решила
удалиться  от  дел,  предоставив  возможность  попытать  счастья  и   другим
женщинам. Живя замужем, добрая женщина может в семье свободно высказываться,
только когда говорит во сне, а в деловой жизни - когда  мужчины  дремлют  за
столом совещаний, вспоминая приключения  прошлой  ночи.  Деловая  активность
требует умения в такой же степени, как и супружество. Женщина-кошечка  может
заставить мужчину  вести  собачью  жизнь,  а  мужское  свинство  воспитывает
евангелисток, подобных миссис Терннэкк. Многолетний опыт  убедил  меня,  что
ненасытная жажда нежности и ласки, свойственная мужчинам,  обычно  перестает
их мучить вне  дома,  но  зато  дома  они  всего  быстрее  освобождаются  от
джентльменства. Одна  маленькая  особенность  отличает  мужчину  от  свиньи:
мужчина вечно требует со своей попечительницы нежности и пищи,  а  свинья  -
только пищи. Но как свинью, так и мужчину не стоило бы держать в доме только
из потребности общения. Зачем покупать запасные автомобильные  части,  когда
живешь у железнодорожного шлагбаума и можешь иметь их даром!
     Итак, если я удалилась  от  дел,  то  причиной  этого  были  отнюдь  не
пресловутые затруднения  переломного  возраста  (излюбленной  темой  мужских
сплетен являются "переходные годы" женщин!), а лишь  то,  что  мне  попросту
надоело постоянно пасти, откармливать и резать более  или  менее  породистых
поросят. Когда я сообщила Энсио Хююпия о своем намерении начать жить  только
для себя - ведь учиться мотовству никогда не поздно,  -  он  вдруг  сделался
необычайно серьезным. Но это не было  серьезностью  Данте,  который  в  свое
время метал сердитые громы на легкомысленных женщин Флоренции и рекомендовал
им искать счастья в тихом жужжании прялки; Энсио Хююпия стал серьезен просто
по-человечески и действительно по-мужски. В его глазах неопределенного цвета
вспыхнуло тоскливое и почти отчаянное пламя, и он тихо проговорил:
     - Минна... Что же будет тогда со мной?
     - То же, что и до сих пор.
     Взгляд его заметался по комнате, точно искал и не находил пристанища, и
наконец остановился на Своде законов. Это  был  оракул  его  величественного
рабочего стола, его друг и необходимое орудие. Он пробормотал невнятно:
     - Более пятнадцати лет я имел счастье быть твоим сотрудником. Признаюсь
откровенно, это ты сделала меня тем,  чем  я  стал  в  настоящее  время.  Не
заставь ты меня однажды бросить службу у Свинов, я теперь, вероятно, был  бы
маленьким жалким адвокатишкой, который лишь занимается  регистрацией  ценных
документов да ведет споры и  тяжбы  неимущих  либо  терпеливо  дожидается  в
прихожей суда, не потребуется  ли  какой-нибудь  жертве  юстиции  бесплатный
судебный защитник... Минна, честно говоря, я опечален...
     Подобно нудисту, бесстрастно  обнажающему  голые  факты,  Энсио  Хююпия
выставил напоказ свое внутреннее "я". И я убедилась, что у него было сердце.
По всей вероятности, он когда-то похитил сердце у своей жены, которая  после
этого почти всюду стала известна как бессердечная  женщина.  Я  неоднократно
замечала, что, несмотря на окружавшую его  толпу  веселых  друзей  и  резвых
собутыльников, Энсио Хююпия казался очень одиноким. Как знать, возможно  ему
требовалось иногда - как, впрочем, и всем толстокожим мужчинам -  немножечко
тепла и ласки. Но, возможно, он не  догадывался,  что  женщину  покоряет  не
нежное сердце, а нежные слова, сказанные шепотом на ушко?
     Мне уже принадлежало такое большое состояние, что  я  наконец-то  могла
принадлежать самой себе. Если я  была  нарочито  резкой  и  обидчивой,  меня
называли одухотворенной; если я становилась ехидной и злой, говорили, что  я
поразительно умна и остроумна. Однако сама я чувствовала  себя  все  той  же
Минной Эрминой Эрнестиной, рожденной в Миннесоте, дочерью ресторатора Бориса
Баранаускаса и Натали Густайтис, той самой Минной, что верила в гороскоп и в
мужчин, рожденных под знаком Девы, ступающих носками внутрь и в  большинстве
своем - порядочных свиней.  За  исключением  Армаса  Карлссона,  которого  я
любила и фамилию которого - калевальски воспитанные дамы ужаснутся этого!  -
я увековечила в славном названии объединения "Карлссон".
     Я продала фирму "Карлссон" новым владельцам - о цене здесь упоминать не
стоит - с условием,  что  мой  верный  Энсио  Хююпия  останется  генеральным
директором. Себе же я оставила только четыре грузопассажирских  парохода.  Я
поручила нотариальному отделу крупнейшего банка  заботу  о  стрижке  купонов
моих промышленных акций. Затем  я  взяла  себе  личного  секретаря:  молодую
женщину с дипломом магистра. Это была женщина умная, самостоятельно мыслящая
и добродетельная, как фарфоровая статуэтка. Впоследствии выяснилось, что она
была глубоко религиозна, но мне это нисколько не мешало. Я ничего  не  имела
против избранного ею пути: все время вправо, а после этого наконец прямо.


x x x

     По причинам, относящимся к технике налогообложения  -  а  вовсе  не  из
благотворительных побуждений, как говорилось  в  торжественных  речах,  -  я
учредила  "Фонд  Минны  Карлссон-Кананен",  целью  которого  было  оказывать
поддержку  и  способствовать   развитию   исключительно   финской   культуры
(выплачивать пособия и ссуды финским патриотически настроенным  литераторам,
артистам и ученым). Фонд имел  свои  (разумеется,  формальные)  правление  и
дирекцию ради  того,  чтобы  некоторые  честолюбивые  деятели  могли  удобно
рекламировать себя, украшать список своих заслуг и получать коллегиальные за
сидение в ресторанах. Фонд имел также три специальные авторитетные комиссии,
которые вносили предложения о распределении ссуд. Еще в  самом  начале  было
решено не выдавать ссуды спортсменам, которых развелось так много, что всего
национального бюджета им едва хватило бы лишь на одну разминку. Решили также
ничего не давать и музыкантам. Эту свою принципиальную  установку  правление
Фонда и его авторитетные комиссии объясняли тем,  что  финансовая  поддержка
музыки совершенно ликвидировала бы с течением времени благородную  профессию
певцов и музыкантов, странствующих по дворам, а это, несомненно, нанесло  бы
непоправимый ущерб нашей  молодой  культурной  стране,  которая  старательно
перенимает и лелеет романтическое наследие седой  Европы.  Директор  Вихтори
Лехтевя - член правления Фонда и верный страж культуры  (он,  между  прочим,
каждое лето приносил цветущую пеларгонию к подножию памятника Алексиса Киви)