уже в  том  состоянии  духа,  когда  человек  может
устоять против чего угодно, но только не против соблазна. Он пересел поближе
ко мне и начал говорить слова, за которые следовало бы штрафовать смехом. Он
знал по опыту, что ухаживание за женщиной надо начинать с лести, поэтому  он
стал превозносить мою красоту и отличное  знание  языков.  "Все  это  только
предисловие к объяснению в любви", - подумала я. И не ошиблась: не прошло  и
минуты, как он сказал, что нуждается в нежности. Он прикинулся  поэтичным  -
боже упаси нас от поэтичных мужчин! - и перешел на "ты".
     - Минна, я могу сделать тебя очень счастливой, - прошептал он липким  и
тягучим голосом. - Ты ни в чем не будешь нуждаться.
     Я отстранила его противную мягкую руку, обладавшую,  видимо,  природной
склонностью к ощупыванию женских коленей, и  пригрозила,  что  встану  из-за
стола. Он уставился на меня безжизненными рыбьими глазами,  скрипнул  своими
искусственными зубами, пригнул жирную  шею,  на  которой  ясно  обозначились
горизонтальные и вертикальные складки зажиточности,  сжал  кулаки  и  громко
воскликнул:
     - Нейти Баранаускас! Я не терплю, когда мне противятся!
     - Рабочий день уже окончен, - ответила я сухо, -  а  в  свое  свободное
время я имею право делать, что хочу.
     Я оскорбила его чувство собственного достоинства -  бог  знает,  откуда
оно у него завелось! - и теперь он хотел мужественным жестом поправить дело.
Он начал пить коньяк - рюмка за рюмкой, - все более пьянея. Наверно,  в  тот
вечер у него не было заседания церковного совета, а то вряд ли  он  стал  бы
так запасаться ощущением силы и смелости.
     Вскоре официанты  и  посетители  ресторана  смогли  услышать,  что  мой
достойный кавалер дважды здоровался за руку с президентом, что раз  он  даже
был приглашен во дворец президента на празднование  Дня  независимости,  что
ему было обещано почетное звание экономического директора,  что  он  основал
Общество Финляндия - Коста-Рика,  Хельсинкское  джентльменское  объединение,
Союз друзей вина и противников геморроя; что его  двоюродный  брат  свободно
владеет тремя иностранными языками и что  его  крестная  мать  была  дальней
родственницей поэта Эйно Лейно.
     Я почувствовала на лице горячую краску стыда. Тут же я услышала, что за
соседним столиком довольно громко говорили о моем уважаемом директоре и  обо
мне. Я обернулась в ту сторону и встретила наглый бычий взгляд.  Мой  бывший
ученик, агроном, посвятивший жизнь скотоводству, выразительно двигая густыми
бровями,  беседовал  с  двумя  господами  того  же  склада.  Я  могла   себе
представить, что рисовала им их бычья фантазия, - они то и дело  разражались
громким, дружным хохотом. Мой бывший бравый ученик смеялся особенно  хорошо,
ибо он каждый раз смеялся последним: его смех громыхал еще долго после того,
как другие умолкали.
     Я решительно встала и попрощалась с моим маленьким свином. Он  даже  не
расслышал  моих  слов,  что  было  вполне  обычным  явлением  после  деловых
завтраков. Протискавшись между столиками, я пересекла вестибюль и  поспешила
в дамскую комнату, чтобы чистой  водой  смыть  омерзение,  охватившее  меня.
Выйдя снова в вестибюль, я прямо наткнулась на генерального директора  Сеппо
Свина, которого метрдотель и швейцар тут же предложили мне в попутчики.  Мой
"грозный и горячо любимый" начальник едва держался на ногах.  Он  плелся  за
мной и бормотал:
     - Минна... Теперь пошли в гостиницу... Ты со мной...
     Выйдя на тротуар, он схватил меня под руку.  Я  оттолкнула  его,  и  он
шлепнулся на четвереньки. Я ускорила шаги и, отойдя на некоторое расстояние,
пустилась  бежать,  словно  за  мной  гнались.  Между  прочим,  мне  удалось
заметить,  что  в  большой  сутолоке  и  давке  пьяному  легче  сидеть,  чем
разгуливать.
     Домой я пришла подавленная. Я  была  уверена,  что  на  следующий  день
бухгалтер   спишет   значительную    сумму    по    статье    "расходы    на
представительство". Дело для него привычное, но теперь  он  будет  проводить
этот расход с особенной завистью. Поскольку у меня не было мужа, на  котором
я могла бы сорвать зло и выместить всю свою досаду,  я  стала  перелистывать
дневник и сделала в нем новую запись:  "Откровенно  говоря,  все  мужчины  -
животные,  но  некоторые  становятся  свиньями   исключительно   в   женском
обществе".
     Я готовилась принять от генерального директора ледяной  душ  порицаний:
ведь я бросила его на улице! Но он даже не появился  утром  в  конторе.  Ему
пришлось платить за удовольствие такой высокий налог, что было не до  смеху.
Проведя ночь в полицейском участке -  ради  него,  говорят,  были  постелены
чистые простыни, - он  пришел  домой,  страдая  обычными  болями  в  печени,
которые автоматически следовали за трудными обязанностями представительства.
Низкооплачиваемые служащие  компании  составили  на  этот  счет  очень  злую
гипотезу, подрывающую авторитет генерального директора, но она была основана
на  простой  неосведомленности.  Они  не  понимали,  что  деловые  совещания
невозможно проводить без нотного ключа Алкогольного треста,  так  же  как  и
любовные дела не устраивают на собраниях трезвости, где, как вино,  струится
вода.
     В конце дня вице-директор Сяхля пригласил меня к себе в кабинет.  Когда
я вошла, он, сидя за столом, грыз  карандаш.  Вице-директор  тут  же  нервно
заговорил, забыв золотое правило: не говори длинно, ибо жизнь  коротка!  Но,
поскольку ему легче было произносить слова, чем думать, он, естественно,  их
произносил.
     - Нейти Баранаускас, - сказал он нарочито подчеркнутым тоном, в котором
смешались угодничество, порицание, робость, коварство  и  хрипота,  -  нейти
Баранаускас! Вы разумная,  образованная,  добросовестная,  рассудительная  и
тонкая женщина. С вами можно говорить доверительно. Я говорю  вообще  всегда
только доверительно. Я хочу быть каждому другом, добрым  другом,  товарищем,
человеком, которого любят и которому доверяют. Я уже старый  человек,  но  у
меня по-прежнему есть идеалы и  принципы,  прежде  всего  идейные  принципы.
Никакой труд не может быть исполнен без идейного воодушевления. Вероятно,  и
вы это понимаете, не правда ли?
     Я отрицательно покачала головой:
     - Я веду иностранную корреспонденцию.  Перевожу  на  иностранные  языки
деловые и личные письма генерального директора без всякой идеи, если  только
не считать идеей знание языков.
     - И это тоже идея в своем роде, нейти Баранаускас, но я сейчас  имею  в
виду нечто другое: готовность пожертвовать  собой  ради  общей  идеи.  Жизнь
преисполнена красоты и богатства.  Мы  должны  быть  оптимистами  и  добрыми
людьми, которые стараются  подбодрить  друг  друга,  забывая  о  себе.  Наша
компания продает антрацит, кокс, нефть, асфальт и горный воск.  Но  пытались
ли вы, нейти Баранаускас, задуматься над вопросом: ради чего мы продаем  все
это? Возможно, вам подобная мысль и не приходила в голову, а поэтому я скажу
вам: мы стремимся помогать  человечеству.  Жители  Хельсинки  умерли  бы  от
холода, не будь в их распоряжении кокса для отопления домов, крыши протекали
бы, не будь асфальта,  а  газеты  перестали  бы  выходить,  если  бы  мы  не
доставляли сырье для заводов, производящих  типографскую  краску.  Итак,  вы
теперь видите,  что  наша  благородная  деятельность  помогает  человечеству
добиваться лучших условий жизни, делает людей здоровыми и счастливыми. И вот
именно это-то я и называю идеей, великой идеей, непреходящей идеей будущего.
Нейти Баранаускас, мы - люди  идеи,  мы  -  патриоты,  насквозь  пропитанные
благородной  идеей   гуманности,   и   мы   строим   государство   всеобщего
благосостояния, движимые исключительно альтруистической любовью к людям.
     Вице-директор Сяхля принялся за новый чернильный карандаш  и  проглотил
порошок аспирина. Он пытался говорить из глубин, как чревовещатель, но вдруг
позабыл свою глубокомысленную роль и выплыл на поверхность с  легкомысленным
вопросом:
     - У вас исключительно красивое платье, нейти Баранаускас.  Вы  привезли
его из Нью-Йорка?
     - Нет, я сшила его сама.
     - Да неужели! В таком случае я все больше и больше восхищаюсь вами. Но,
возвращаясь к предмету нашего разговора, я хотел бы услышать ваше мнение.
     - Мое мнение! О чем?
     Губы вице-директора задрожали. Он бросился наводить  порядок  на  своем
захламленном письменном столе, где за многие годы  накопились  десятки  кило
различных  бумажек,  огрызков   карандашей,   пуговиц,   образцов   товаров,
обесцененных орденов, пробок от пивных  бутылок,  сапожных  стелек,  носовых
платков, торговых справочников, вексельных бланков, почтовых марок, засохших
цветов, визитных  карточек  и  реклам,  над  всем  этим  господствовали  три
огромные папки: "Идейные лозунги для оживления покупательной активности",  -
а дальше еще груда всевозможного бумажного и металлического  добра,  которое
могло бы заполнить карманы по крайней мере трехсот  мальчишек.  Я  заметила,
что  вице-директор  волнуется.  Он  что-то  искал,  то  и  дело   принимаясь
расчесывать свои жирные волосы и опять возобновляя поиски. Бедняга был похож
на тряпичника, который роется на свалке, упорно веря, что  там  можно  найти
что-нибудь полезное. Он говорил сам  с  собою  и  сам  отвечал  на  свои  же
вопросы. Он был талантливым бездельником. В лихорадочной  суете  и  безделье
проводил он все дни своей жизни. Но это как раз и был  его  способ  добывать
себе пропитание. Недаром его имя означает суетливый.  Как  говорили  древние
римляне, nomen est omen - имя знаменательно!
     - Куда же могла запропаститься эта бумажка? - простонал  он,  воздев  к
небу искаженное мукой лицо.
     - Какое-нибудь письмо? - спросила я осторожно.
     - Нет, такая маленькая  брошюра-листовка:  "Десять  заповедей  идейного
человека". Я хотел бы дать ее вам.  В  ней  заключена  глубочайшая  мудрость
жизни, в которой мы все нуждаемся. Ибо сущность всего есть идея. Я бы  хотел
услышать ваше мнение. Но, поскольку брошюры нигде нет, я сам продолжу то,  о
чем уже говорил. Итак, без идеи мы не можем жить. Те, кто добывает  каменный
уголь в недрах земных, делают это в силу  великой  идеи,  а  вовсе  не  ради
заработка. Точно так же и те, кто продает этот  уголь  потребителям,  делают
это, вдохновляемые идеей, а не погоней за прибылью.  Как  служители  великой
идеи, мы все равны и все в равной степени достойны уважения.
     Он устремил на меня вопрошающий взгляд. Я не могла ничего ответить, ибо
действительно не знала, что фирма "Поставщики отличного топлива, Свин и  Кo"
была "идейной организацией", действующей без помощи  сбора  пожертвований  с
населения.
     - Вы ничего не отвечаете, нейти Баранаускас, - заметил Симо Сяхля.
     - Нет... К сожалению, я до сих пор не могу понять, о чем речь.
     - Речь идет о сотрудничестве, о совместной деятельности, о работе,  так
сказать. Мы должны быть верными идее как в большом, так и  в  малом.  Идейно
пробудившийся человек никогда не опоздает  на  работу.  Вот  я  каждое  утро
являюсь в контору к семи часам,  а  ухожу  домой  на  час  позже  других.  Я
стараюсь быть хорошим примером для всех служащих нашей компании. Теперь  вы,
вероятно, понимаете, к чему я все это говорю?
     - Я очень сожалею, но...
     У моего начальника опять задрожали губы. Он был  похож  на  предисловие
книги, небрежно  пропущенное  читателем,  но,  оказывается,  написанное  для
чтения.
     - Нейти Баранаускас, - проговорил  он  сиплым  и  несколько  брюзгливым
голосом. - Мне приходится  говорить  с  вами  совершенно  прямо.  Я  являюсь
начальником всего личного состава служащих  компании  и  обязан  воспитывать
ответственность в подчиненных. Я  спрашиваю  вас:  почему  вчера  во  второй
половине дня вы вовсе не явились на работу?
     Я  бросила  веселый   взгляд   на   начальника,   благородное   идейное
воодушевление которого столь внезапно перешло в суровое обвинение. В душе  я
поздравила его с тем, что  он  наконец-то  заговорил  нормальным,  будничным
языком, и ответила без обиняков:
     - Я была на  деловом  завтраке  с  генеральным  директором,  и  завтрак
несколько затянулся.
     - С генеральным директором?
     - Да, с генеральным директором Сеппо Свином. Мы с ним  позавтракали,  а
потом и пообедали.
     - Вы поступили совершенно правильно...
     Чтобы как-то скрыть изумление, он начал вместо  карандаша  грызть  свои
ногти. Постепенно он снова стал любезным, слова его  нарядились  в  парадную
форму - и пошло прославление всевышней и всемогущей идейности.  Оказывается,
я поступила совершенно правильно. Вице-директор потратил два часа служебного
времени на  дело,  которое  можно  было  решить  за  две  минуты  с  помощью
телефонного звонка. При этом он израсходовал  пять  порошков  аспирина,  три
карандаша и бесчисленное количество слов. Я вышла из его кабинета  с  легким
сердцем. Он мог быть спокоен за  свой  характер,  ибо  невозможно  отнять  у
человека то, что не дано ему господом богом.
     Незадолго до окончания рабочего дня он снова позвал меня к себе, и  тут
я увидела, что его душевная погода совершенно переменилась. Лицо его приняло
сухое, безжизненное выражение. Именно такое выражение лица должны, по-моему,
иметь осужденные на смерть, когда  они  сидят  на  электрическом  стуле  или
всходят на эшафот. Если бы дать ему посмотреться в зеркало - он бы  умер  от
одного своего вида. Он говорил отрывисто, словно читал модернистские стихи.
     - Нейти Баранаускас.  Я  ошибся.  Я  думал,  ваши  убеждения  глубже  и
заслуживают доверия, полагал, что вы будете верны идее и в малом. Я  ошибся.
Генеральный директор звонил мне только что и рассказал  о  вашей  совершенно
потрясающей ненадежности. Компания больше  не  сможет  доверять  вам  задачи
представительства. Генеральный директор прибудет сюда через час,  он  желает
поговорить с вами. Ясно?
     Кто  бы  поверил,  что  Симо  Сяхля  способен  говорить   так   кратко,
определенно и без "идейного  воодушевления".  Я  сразу  догадалась,  что  он
передавал мысли Сеппо Свина.  Я  оскорбила  внешний  авторитет  генерального
директора (о внутреннем его авторитете лучше не говорить), и это оскорбление
больно задело также его двоюродного брата.  Наконец-то  я  услышала  правду,
чистую правду, которая, как говорится, и в огне не горит (точно так же,  как
ложь). Однако чистая и простая правда очень редко бывает абсолютно чиста,  а
еще реже - проста. Когда я через час  робко  вошла  в  кабинет  генерального
директора, я услышала уже совершенно противоположные истины; я, оказывается,
самая милая  и  самая  умная  в  мире  женщина,  чье  знание  языков  просто
феноменально;  я  одеваюсь  элегантно,  к  работе  отношусь   с   величайшей
добросовестностью, я остроумный собеседник, и, что самое важное, во мне есть
изюминка.
     Итак, мой начальник был  снова  под  хмельком.  Лицо  его  имело  цвет,
характерный для алкоголиков: оно  отливало  черничной  синевой.  Прищуренные
глазки, казалось, плавали в коньячной подливке, а  липкий  язык  то  и  дело
облизывал толстые губы. Рабочий день был окончен, контора закрыта,  и  никто
уже не мог нарушить наш великолепный tete-a-tete.
     Жаркий летний день еще продолжал сгонять пот, словно решил не оставлять
недоимок на завтра. Генеральный директор снял пиджак и  включил  вентилятор.
Он посмотрел на меня  ласковым  взглядом,  ну,  по  меньшей  мере  так,  как
человек, желающий любить ближнего своего.
     - Минна, - проговорил он, слегка  запинаясь,  -  я  вчера  забылся,  но
все-таки не окончательно. Я помню еще вполне ясно, что обещал тебе повышение
оклада. Это мы устроим при первом же удобном случае. А сейчас у меня имеется
к тебе другое дело. Через неделю я еду в Лондон и хотел предложить, чтобы ты
поехала со мной. Мне нужен  переводчик...  Ты  ведь  понимаешь,  мое  знание
языков... Не стоит говорить об этом. Компания оплатит тебе проезд  в  первом
классе, и, кроме того, ты будешь получать еще суточные. Но прежде...
     Он встал и начал пожирать меня глазами. В это время распахнулась  дверь
и в кабинет вошел возбужденный Симо Сяхля. Он  не  решался  признаться,  что
сказать ему самому нечего, и  принялся  излагать  заимствованные  у  кого-то
мысли.
     - Я уже говорил нейти  Баранаускас,  что  компания  никогда  больше  не
доверит ей представительства, - выпалил он, задыхаясь  и  глядя  на  меня  с
осуждением, а на своего двоюродного брата - с  восхищением.  -  Мой  долг  -
требовать, чтобы каждый сотрудник, каждый служащий нашей  компании  исполнял
свои  обязанности  безупречно,  так,  чтобы  на  него  можно   было   вполне
положиться, чтобы  каждый,  так  сказать,  излучал  несомненную  надежность,
идейное воодушевление, жертвенность и социальное мышление и чтобы...
     - Да перестань ты! - раздраженно  воскликнул  генеральный  директор.  -
Какого дьявола ты тут толчешься? Ведь контора закрыта, чего не идешь домой?
     Симо  Сяхля,  жизнь  которого  состояла  из   одних   лишь   намерений,
растерялся. Во избежание неприятной обязанности думать он  обычно  мгновенно
усваивал мнения своего двоюродного брата, но тут уж никак  не  мог  ожидать,
что генеральный директор изменит свое мнение вдруг за какую-нибудь минуту.
     - Я только думал... - попытался было оправдаться вице-директор,  бросая
на своего двоюродного брата умоляющие взгляды.
     - Думал, думал! На одном думанье далеко не  уедешь.  Надо  действовать.
Понятно?
     - Конечно, конечно... Я, кажется, ошибся. Когда ты говорил о  вчерашнем
поведении нейти Баранаускас...
     У Сеппо Свина резко опустились уголки рта.  Он  не  терпел,  чтобы  ему
напоминали его собственные слова. Он воскликнул:
     - Речь идет совсем не об этом, а о повышении оклада нейти  Баранаускас.
Я потому и позвонил тебе, чтобы ты попросил нейти Баранаускас остаться после
конца рабочего дня.
     Искренне признаюсь, мне было жаль Симо Сяхля, человека,  который  читал
только газетные заголовки да лозунги.
     Теперь он стоял перед своим властным родичем,  побитый  и  беспомощный.
Седина его волос отлично гармонировала с серостью его мыслей. Он  был  похож
на человека, проигравшего все состояние на пари и в  денежных  лотереях.  Он
судорожно грыз только что  отточенный  карандаш  и  чувствовал  себя  глазом
слепого и ногой хромого, как некогда  Иов.  Однако  он  не  был  бы  великим
эквилибристом на  арене  жизни,  если  бы  и  тут  не  сумел  вывернуться  с
изумительной ловкостью. На его бледном, как восковая  маска,  лице  возникла
необычайно подлинная, искренняя улыбка, которая была адресована мне.
     - Я совершенно того же мнения, что и генеральный директор, - проговорил
он льстиво. - Нейти Баранаускас для нашей компании  -  бесценное  сокровище.
Где бы мы нашли корреспондентку, столь совершенно владеющую и  английским  и
испанским, как нейти Баранаускас? Нигде. А кроме всего, она и финским языком
владеет весьма блестяще...
     Генеральный директор сделал нетерпеливый жест,  мне  казалось,  что  он
сквозь длинную фигуру двоюродного брата видит висящую на стене карту  Европы
с Британскими островами.
     - Хорошо, Симо, что ты  согласен  со  мной,  -  сказал  он  сухо.  -  О
повышении оклада я сам сообщу завтра в отдел заработной платы. Есть  у  тебя
еще какое-нибудь дело?
     Другого дела у Симо Сяхля  не  было.  Он  сказал  мне  какую-то  пошлую
любезность и вышел из кабинета. Я уверена, что  он  пошел  срочно  принимать
аспирин. Видя всюду ложь и коварство, мне  кажется.  Он  на  следующее  утро
брился без зеркала.
     Все, что еще можно было бы рассказать о вице-директоре Симо Сяхля  и  о
его деятельности, было уже написано в  хельсинкских  газетах  от  четвертого
октября 1947 года в связи с сообщением о смерти бедняги...


x x x

     Когда генеральный директор убедился  в  том,  что  его  любезный  кузен
покинул контору и в коридорах не слышно шагов уборщиц или ва