ослушные  рабы  жениного  каблука  -  волевой
подбородок.


x x x

     Так  это  началось.  Ни  лунного  света  романтиков,   ни   сковывающей
набожности. Немножко алхимии улыбок, некоторое сходство  занятий  и  мыслей,
безотчетное чувство общности судьбы и боязнь одиночества. Мы не походили  на
литературных критиков,  которые  постоянно  ищут  чудес  и  героев,  а  были
простыми рядовыми душами, ищущими права  убежища  в  сердце  друг  у  друга.
Весьма просто и прямолинейно,  не  правда  ли?  Совсем  как  кроссворд,  для
решения которого надо иметь лишь карандаш.
     Нас обвенчали в начале августа. До этого мы оформили брачный договор, в
котором были точно определены имущественные права жены  и  мужа.  Каждый  из
супругов сам отвечал за всякий долг, сделанный им до брака или уже в браке.
     Договор был зарегистрирован в городском  суде  Хельсинки  второго  июля
1934 года, внесен в протокол, о  чем  была  дана  публикация  в  официальных
органах печати.
     По-моему, вовсе не нужно и,  я  бы  сказала,  даже  бестактно  было  бы
излагать во всех подробностях события и переживания,  связанные  с  периодом
обручения, первой брачной ночью и первыми буднями после свадьбы. Я не из тех
женщин, что с плачем жалуются на разочарования брачной ночи. У меня не  было
никаких напрасных иллюзий, а у моего  мужа  -  так  называемого  jus  primae
noctis. Мне ведь как раз исполнилось тридцать лет и я по опыту  уже  слишком
хорошо знала, что на свете ни одна вещь не рождается сразу готовой, а  менее
всего - муж, которого надо постоянно воспитывать  и  воспитывать.  Во  время
ухаживания мужчины имеют обыкновение рассказывать своим возлюбленным  старые
бредни о вечной любви, точно о пенсии,  которая  дается  либо  за  долгую  и
безупречную службу, либо просто из чувства сострадания.  Подобным  угощением
Армас Карлссон никогда меня не соблазнял. Он умел всегда вовремя призвать на
помощь разум, ибо он знал или по крайней мере догадывался, что любовь, как и
грех, требует согласованных действий единомышленников.
     Когда Свины узнали, что я занялась наведением экономии у экономического
советника Карлссона, они стали преследовать  нас  обоих.  Мой  муж  оказался
чем-то вроде козла отпущения. Я унизила генерального директора Свина,  и  он
ни за что не мог мне этого простить. Теперь ему представился удобный  случай
для мести, и он злорадно мстил нам. В один прекрасный  день  мой  муж  вдруг
приобрел известность. Его имя было опубликовано, правда, пока еще  только  в
бюллетене опротестованных векселей, но это все  же  был  авторитетный  орган
экономической жизни, который вполне удовлетворяет  читательскую  потребность
деловых  людей  и  любопытство  их  жен.  Если  человек  желает   когда-либо
проснуться  знаменитым,  он  должен  поменьше  спать  по  ночам  -   говорят
американские кинозвезды и гангстеры. Бедный Армас не спал все ночи  напролет
и приобретал все большую известность  как  человек,  который  не  платит  по
счетам. Векселя сыпались  на  него  со  всех  сторон,  как  ночью  на  улице
легкомысленные женщины.  Я  продала  полученную  в  наследство  квартиру  на
Хаканиеми и одолжила деньги мужу. Разумеется, под расписку, ибо у нас имелся
брачный договор, который необходимо было уважать.
     Я стала помогать мужу в управлении заводом и сразу заметила, что  среди
служебного персонала надо провести реорганизацию. Самое главное  было  найти
способного  заведующего  рекламой,  человека,  который  сумел  бы  продавать
холодильники  эскимосам  и  валенки   неграм   Центральной   Африки.   После
тщательного отбора нам удалось найти такую человеко-единицу, молодого поэта,
с малых лет страдавшего неизлечимым писательским зудом. Дело  рекламирования
печатных красок и клейстеров оказалось настолько  близким  его  литературным
идеалам, что он отдал все свои  силы  тому,  чтобы  ежемесячно  зарабатывать
приличное вознаграждение.  Его  поэмы  были  ниже  всякой  критики,  но  его
рекламные тексты были оригинальны и достигали  цели.  Лучшим  подтверждением
этому явился возрастающий сбыт клейстера. В течение первого же  месяца  этот
прирожденный  мастер  слова  доставил  нашему  заводу  увеличение  сбыта  на
тридцать  процентов  и  два  вызова  в  суд  за  лживую  рекламу,   вводящую
покупателей  в  заблуждение.  Я  была  очень  довольна  деятельностью  поэта
Хеймонена и с радостью признала, что вовсе  не  обязательно  поэту  страдать
безумием,  хотя  последнее  часто  помогает  ему.  Во  всяком  случае,   его
плодотворный труд, который,  как  говорят,  питался  каким-то  вдохновением,
заслужил признание, точно так же как в театре красивый поклон артиста всегда
заслуживает аплодисменты.
     Для  повышения  производительности  и  сокращения  издержек  на  заводе
необходимо  было  провести  ряд  значительных  нововведений.  Было   приятно
чувствовать себя сподвижником мужа и его товарищем по работе, оказывать  ему
поддержку и помощь и в то же время получать каждый  месяц  немалые  прибыли,
которые я тут же вносила в банк,  естественно,  на  свой  собственный  счет.
Однако, несмотря на ослабление всемирного кризиса и возрастающий сбыт  нашей
продукции, мы все еще находились в очень напряженном  положении.  Деньги  не
прибавляли счастья, но  они  обеспечивали  удобства,  а  именно  это  нам  и
требовалось. Армас был идеалистом, у него всегда имелись в  изобилии  свежие
слова, но зато - ни одной свежей идеи, которую можно было  бы  претворить  в
жизнь. А в наше время требовались действия, конкретные меры, ибо  только  на
телеграфе платят за слова, а  не  за  дела.  Я  взяла  на  себя  обязанности
заведующего сбытом готовой продукции нашего завода и пригласила  на  деловой
завтрак издателей газет и художников. На неразвращенных  художников  завтрак
подействовал, и они, все без  исключения,  стали  сотрудничать  с  нами,  но
издатели газет и полиграфисты уже  успели,  видно,  не  раз  позавтракать  и
пообедать в обществе генерального директора Сеппо Свина. И тут я узнала, что
"Свин и  компания"  ввозят  из-за  границы  дешевые  типографские  краски  и
поставляют их бывшим клиентам нашей фирмы. Мы теряли рынки. Не  в  состоянии
более конкурировать со Свинами, мы вынуждены  были  покорнейше  признать  их
власть и силу. О,  я  была  уверена,  что  когда-нибудь  они  станут  самыми
внушительными покойниками на кладбище Хиетаниеми...
     Мой обожаемый Ги де Мопассан когда-то сказал, между прочим (с  присущей
ему легкостью мысли), что наша жизнь - это  постель:  в  ней  мы  рождаемся,
любим и в ней же умираем. Мне очень хотелось бы к этому добавить, что многие
важнейшие совещания между супругами проводятся тоже в постели.  Здесь  легче
открыть спутнику жизни свою душу или же показать ему спину.  Армас  открывал
мне свою душу. Он поверял мне свои заботы и печали, прося у  меня  совета  и
деликатно разведывая мое настроение. Однажды поздним вечером он  с  глубокой
грустью сказал:
     - Минна, ты была для меня доброй и все  понимающей...  гораздо  больше,
чем просто женой. Но все имеет свои границы, так и твое терпение, конечно.
     Он ласково погладил мои волосы, помолчал минутку и тихо продолжал:
     - Я должен тебе сто восемьдесят тысяч, но не знаю, когда смогу  вернуть
их. Моя фирма на грани банкротства. Если я не получу в течение  двух  недель
шестисот тысяч взаймы, я погиб... И  тогда  все  мое  имущество  перейдет  к
Свинам.
     - Постарайся уговорить их, предложи сделку.
     - Я предлагал, но они неумолимы. Минна...
     - Ну?
     - Можешь ли ты помочь мне?
     - У меня на счету всего двести тысяч.
     - А не можешь ли ты написать своей матери в Америку и попросить  взаймы
у нее?
     - Нет.
     - В таком случае моя песенка спета.
     Голос моего мужа задрожал. Это было самое мрачное постельное  совещание
в нашей жизни. Я попыталась бросить  хоть  пятнышко  света  на  уныло  серый
ландшафт его души и сказала:
     - Сегодня я смотрела гороскоп, и он обещает одно  только  хорошее.  Но,
правда, с будущей недели.
     Армас заставил себя улыбнуться.
     - Ты оптимистка...
     - Временами.
     - Я тоже верил в лучшее в те времена, когда я сватался к тебе...
     - Конечно, ты думал, что я богата.
     - Нет, я рассчитывал на собственные силы. Но я не учел того, что  Сеппо
Свин будет моим соперником.
     - Взаймы брать лучше всего у пессимистов, так как они  уже  заранее  не
надеются что-либо получить обратно.
     Возникла долгая, томительная пауза, нагоняющая зевоту. Холодный осенний
ветер забился в вентиляционный канал и там играл на своей жалобной флейте. С
улицы донесся резкий вой пожарной сирены. Армас погасил  свет,  пожелал  мне
прекрасных  сновидений,  но  спины  не  повернул.  Мы   старались   как   бы
подслушивать мысли друг друга, сохраняя молчание и сдерживая вздохи. Наконец
муж заснул, и через минуту раздался  его  громкий  храп  -  этот  неприятный
сигнал спокойствия, после чего я уже заснуть не могла. Я разбудила мужа.  Он
встрепенулся, включил свет и стал испуганно озираться.
     - Кошмар... Я заснул в неудобном положении...
     - И храпел.
     - Неужели? Да, кстати, что же там говорится, в твоем гороскопе?
     - Только  хорошее.   Денежные   дела   устраиваются   блестяще,   новые
знакомства, какое-то торжество и уже не помню, что еще.
     - Значит, торжество? Неужто действительно торжество?
     - Да, а что?
     Армас потер глаза и, зевая, сказал:
     - Я забыл передать тебе, что нас на той неделе приглашают  на  семейное
торжество. Я не люблю семейные торжества.
     - Я тоже, но ведь у нас есть обязанности. Горный советник Карьюла - мой
троюродный брат. Мы не можем отказаться.
     Согласно  неофициальной  статистике,  в  Финляндии  тогда  было   сорок
богачей, которые получали больше,  чем  успевали  тратить.  Горный  советник
Карьюла относился к их числу. Я с ним никогда не встречалась, но  одна  наша
знакомая,  госпожа  С.,  которую  называли  "маленьким  великаном"   сплетен
хельсинкского высшего света, так описывала его:
     - Это седеющий пожилой мужчина, с  холеной  козлиной  бородкой,  юркими
глазами  и  хитрым  сердцем.  Он  способен  по  волшебству  превращать  леса
Финляндии в бумагу, а бумагу - в ассигнации. Перед едой  он  пьет  коктейль,
ибо не может есть на пустой  желудок;  ездит  специальным  поездом,  ибо  не
любит, чтобы ему мешали; гоняется за женами ближних своих,  ибо  собственная
жена его уже до того загнана, что вынуждена скрывать свой возраст, свой  вес
и свое горе.
     Вооруженная такими сведениями, я в сопровождении супруга  появилась  на
вечере у горного советника Карьюла, в его роскошном доме, где уже  собралось
много народу, но мало людей  -  говоря  словами  одного  известного  циника.
Вечерние туалеты и высшие  ордена  составляли  внушительный  реквизит  этого
торжества, где принятие пищи превратили в ритуал, а поглощение напитков -  в
тошнотворное зрелище. Поскольку этот вечер произвел крутой  поворот  в  моей
жизни и решительно повлиял на мою дальнейшую деловую деятельность, я  считаю
необходимым рассказать о нем несколько подробнее и тем самым пресечь  всякие
толки и анонимные слухи, которым никогда нельзя вполне доверять.
     Я была одета  в  темно-красное  бархатное  платье  очень  красивого  и,
пожалуй, даже несколько смелого покроя.  Платье  было  мое  собственное,  но
украшение мне пришлось взять напрокат в ювелирном магазине  Виландера.  Люди
вообще, как правило, о себе хорошего мнения, а я  была  прямо-таки  довольна
собой. Но Армас, бедняга, в своем тесном фраке, приобретенном еще  в  добрые
докризисные времена, имел довольно жалкий вид.
     Мне впервые довелось присутствовать  на  семейном  званом  вечере,  где
большие деньги и высокие  титулы  обменивались  комплиментами.  Взглянув  на
список приглашенных, я заметила, что у моего мужа был  среди  прочих  гостей
самый дешевый титул: экономический советник. Кстати, он оплатил  этот  титул
своими кровными деньгами в то время, когда типографская  краска  и  клейстер
имели хороший сбыт.
     Зубную боль и зависть очень трудно скрывать. Зубной боли я не заметила,
зато зависть явственно отразилась на лицах гостей,  когда  меня  усадили  за
пиршественный стол рядом с  хозяином.  Насколько  верно  сказано  в  библии:
"Много званых, но мало избранных"!
     Весьма избранными были также и слова, с  которыми  хозяин,  приветствуя
собравшихся гостей, обращался преимущественно  ко  мне.  Я  была  не  просто
госпожой Карлссон, муж которой варил  клейстер  и  читал  вместо  поваренной
книги драмы  Шекспира,  а  светской  женщиной,  американкой  и  божественной
красавицей, которую надо бы держать под стеклом.
     Горные, коммерческие и индустриальные советники дарили  мне  милостивые
взгляды, но взоры их жен становились  все  мрачнее  и  мрачнее.  Я  невольно
попала под истребительный перекрестный  огонь  мужской  глупости  и  женской
зависти. Армас сидел по другую сторону  стола,  напротив  меня,  и  сиял  от
счастья. Я положительно влияла на его троюродного брата,  влиятельного,  как
Цезарь, и богатого, как Крез, но не устойчивого в отношении вина и  женского
пола. Он привык покупать за деньги все: друзей, выборные  должности,  власть
и,  конечно,  женщин,  единственная  привлекательность  которых  состояла  в
постельной готовности, а единственный признак ума - в быстроте реакции.
     Начало вечера прошло под знаком некоторой скованности, торжественности,
привычных фраз и констатаций, вроде: "Исключительно приятно познакомиться  с
вами" - и тому подобное. Было интересно узнать, что жена  горного  советника
Т. каждую неделю ездила в Стокгольм причесываться, а каждый месяц - в Париж,
где косметичка ухаживала за ее лицом. Она  принимала  деятельное  участие  в
девяти благотворительных обществах и была членом кружка  рукоделия  домашних
хозяек, которые вязали чулки  для  некрещеных  детей  страны  Амбо.  Супруга
генерального директора Ф. сидела  с  такой  злобной  миной  на  лице,  точно
представляла новое литературное  направление,  ненавидящее  шутки  вообще  и
презирающее всякую развлекательность. Она с особым удовольствием произносила
слова: "глупо", "дрянь" и "ерунда". Она понимала человеческие  слабости,  но
не прощала их. Это было необычайно интересное знакомство!
     У жены горного и коммерческого советника О. было, говорят,  тоже  очень
много любимых занятий. Она  была  почетной  председательницей  хельсинкского
собаководческого "Боксер-клуба", членом правления  союза  "Цветы  -  в  дома
престарелых",  вице-председательницей  союзов  "Борьбы  со  скарлатиной"   и
"Помощи актерам", а также постоянным членом судейской комиссии конкурсов  на
"Мисс  Финляндию".  Она  посещала  все  званые  вечера  и  вернисажи,  чтобы
показывать свои новые шляпы, а также все  премьеры  в  Национальном  театре,
чтобы слушать суфлера. Она когда-то начиталась Фрейда и  теперь  во  всем  и
везде  видела  проявления  полового  влечения.  К  сожалению,  судить  о  ее
привлекательности можно было  только  по  ее  собственным  словам.  Придумав
какую-то давно до нее придуманную двусмысленность, она от души расхохоталась
и спросила, подмигивая:
     - Не так ли, госпожа Карлссон?
     Я подтверждающе кивнула, хотя и не была того же  мнения.  Она  завязала
разговор со мной и как бы между прочим заметила, что ее муж дважды советник:
и горный и коммерческий. И все же им приходилось  несколько  стеснять  себя,
потому что они с прошлого года жили только на  проценты:  "Вы  ведь  знаете,
госпожа Карлссон, каким низким процентом прибыли принято довольствоваться  у
нас в стране. Мой Вольдемар говорит, что  высокие  проценты  идут  денежному
человеку точно так же, как  женщине  с  хорошенькими  ножками  идут  высокие
каблуки".
     Госпожа О. была необычайно хорошо осведомлена обо  всех  событиях  дня.
Она получала свежие новости от  своей  парикмахерши,  а  собственные  мнения
черпала из газет. От мужа она никогда не могла ничего добиться, не  поплакав
сначала.
     Обстановка становилась  постепенно  все  более  непринужденной.  Горный
советник был известен как человек, который обычно угасает раньше, чем  гости
успеют  воспламениться.  Но  на  этот  раз  он  упорно  держался  на   своем
председательском месте и старался разогреть меня. Он не верил, чтобы женщина
вообще могла похитить сердце мужчины, поскольку его сердце ни  одна  женщина
никогда не пыталась похищать. Рядом со мной он мог быть  вполне  спокоен  за
свой ожиревший насос жизни. Я  испытала  прямо-таки  отвращение,  когда  его
пальцы, унизанные драгоценными камнями, начали ощупывать мое платье.  Армас,
бедняга, усиленно делал мне знаки глазами, как бы говоря:
     - Минночка,  моя  дорогая!  Ради  бога  не  огорчай  горного  советника
Карьюла, впадающего в детство! Я хочу, чтобы он поручился  за  меня,  а  для
этого необходимо оберегать его хорошее настроение.
     Гости  были  уже  настолько  "непосредственными"  и  чувствовали   себя
настолько свободно, что перестали  обращать  внимание  на  хозяина,  который
слизывал с бороды мороженое и ликер и пытался  словесным  бальзамом  напоить
мою бедную, встревоженную душу.
     - Госпожа Карлссон... Э, к черту!.. Лучше  просто  -  Минна...  Слушай,
девочка моя... Ой, Иисусов брат, от твоего взгляда  кровь  бежит  быстрее  в
жилах мужчины!.. Ну, не обращай внимания! Мою бабу  это  уже  не  волнует...
Дай-ка я тебя слегка ущипну...
     Армас старался подбодрить  меня  взглядом.  Госпожа  О.  начала  что-то
шептать на ухо сидевшему рядом с ней  князю  коммерции,  показывая  на  меня
пальцем, на котором был перстень, ценою равный автомобилю. Жена генерального
директора Ф. имела все основания громко воскликнуть: "Как это глупо!"
     Горный советник продолжал преследовать меня словом и действием. Я почти
физически чувствовала его обжигающий взгляд. Старичок достиг уже той степени
опьянения,  когда  человек  теряет  последние   остатки   джентльменства   и
опускается до  уровня  троглодитов.  Он  теребил  свою  козлиную  бородку  и
облизывал языком липкие губы. Вдруг он воскликнул громким голосом:
     - О Мария, что за грудь! Какая грудь!
     Воцарилась обманчивая тишина. Все  взоры  обратились  к  хозяину  дома,
который уставился на меня, как глухонемой на проповедника. Две  дамы  встали
из-за стола, внезапно  почувствовав  изжогу.  Это  было  почти  нескрываемое
моральное  возмущение,  поводом   для   которого   послужило   мое   слишком
декольтированное  платье.  Коммерческий  советник  Херне,  который  когда-то
женился на своей  стенографистке  и  с  тех  пор  перестал  вообще  что-либо
диктовать, теперь громко заявил под диктовку жены:
     - Ее платье - это просто скандал... Слишком по-американски, не  годится
для наших широт!
     Можно ли осуждать женщин  за  их  манеру  одеваться,  когда  они  почти
раздеты? Я бросила умоляющий  взгляд  на  мужа.  Армас  героически  старался
побороть в себе стыд.  Но  горный  советник  Карьюла  свой  стыд  уже  давно
поборол. Он схватился за кромку моего декольте и бормотал:
     - Какой прелестный вид! За эту грудь я  отдал  бы  что  угодно...  хоть
целое состояние.
     - Ну-ну, Ээмиль, -  сказал  генеральный  директор  Ф.  -  Не  надо  так
преувеличивать. Это уж ты слишком...
     Я оттолкнула руку горного  советника  и  попыталась  встать,  но  Армас
остановил меня, призывая успокоиться:
     - Минна, надо же понимать шутки!
     Горный советник бросил на своего троюродного брата  сердитый  взгляд  и
рявкнул:
     - Ты, клеевар, сиди да помалкивай! Я не собираюсь обольщать твою  жену,
но разве я не имею права восхищаться красотой? А эта грудь,  я  уже  сказал,
достойное зрелище...
     - Ээмиль! - воскликнула наконец госпожа Карьюла, хватаясь за  виски.  -
Перестань, ты портишь весь вечер.
     - Я порчу? Что за вздор? Мы тут не в церкви. Слушай, Минна, открой свою
грудь - и я кладу миллион на стол!
     Хозяйка дома