ай мне высокую милость, дай мне идти Твоим
путем, путем страдания. Это страдание есть счастье сострадания. Вера в  Бога
есть действенное сострадание всем униженным, оскорбленным..."
   Земля, сотворенная Богом для радости нашей, двигалась в вагонном  окне,
смеялась и плакала, трудилась и думала, думал и Лоренц,  думал о  том, что в
каждой религии есть четыре основы: вера  в Бога - творца всего  сущего; свод
нравственных законов и правил;  мифы; обряды и обычаи. Самая важная основа -
первая, она может объединить всех людей, она  одна  для  всех.  Да и  вторая
основа одна для  всех, нравственные законы, в общем, тождественны у христиан
и   у  иудеев,  у  поклонников  Дао  и  у  индуистов.  Величайшие  из  слов,
произнесенных  устами   человека   -  Нагорная   проповедь,   -   родственны
миропониманию  древних  персов,  древних  индийцев  и   уже  совсем   близки
миропониманию древних иудеев. Довольно сильно отличаются друг от друга мифы,
но особенно сильно - обычаи  и обряды,  они связаны не столько с религиозным
мышлением,  сколько с национальным, с бытом, характером, историей, занятиями
народа, с природой его  страны. И  как странно,  что именно обычаи  и обряды
отделяют  железною стеною одну религию  от другой, хотя не в них суть  веры.
Они милы, эти обычаи и обряды, но не от Бога они. Обрезание,  которому такое
важное  значение придают  иудеи  и мусульмане,  было  и у язычников-египтян.
Крашенки, которые расписывают православные на Пасху, были у зороастрийцев, в
древней Согдиане  при  наступлении  праздника  весны  обменивались крашеными
яйцами. Конечно,  в  подобных  обычаях  и  обрядах,  овеянных теплом  семьи,
выражается детская  любовь людей к  Богу,  но пора уже любить Бога не только
по-детски, пора  слиться  в одно всем, для кого важна главная основа  веры -
понимание, что все мы,  люди, потому и люди, что  созданы Богом  по образу и
подобию Его. Только это понимание может спасти мир...
   Станция   Двухдорожная,   последняя   перед    родным    городом,   где
останавливался поезд, была  разрушена.  Поезд  простоял  несколько  минут  и
тронулся дальше - в степь, в  будяки, в живую грязь чернозема. По кукурузным
бодыльям бежал ветер.  Развалины  хат, развалины платформ,  умершие баштаны.
Вот и  станция Пригородная, как хорошо - сохранилось знакомое с  детства  ее
двухэтажное, с  башенками, красно-серое  здание.  Здесь, поблизости, спят  в
земле  его   отец   и  мать,  скоро   покажется  мост   над   Водопроводной,
железнодорожные мастерские,  где  когда-то работал Цыбульский, может  быть -
сейчас он увидит, - и от них остались одни развалины, и от дома Чемадуровой,
а пока еще в город вливается степь, над ее  воскрешенной душой  сияет солнце
марта; сияет  земля, и ему  кажется,  что глаза земли  смотрят на него с той
тихой грустью, с какой смотрела мама, и земля не меняется, она такая же, как
при  скифах, такая же  милая, как в  детские годы  Лоренца, такая же мягкая,
терпеливая. Страдание не устало, страдание шествует вперед.

   Ноябрь 1962 - февраль 1976

   КВАДРИГА*

   Среди шутов, среди шутих,
   Разбойных, даровитых, пресных,
   Нас было четверо иных,
   Нас было четверо безвестных.
   Один, слагатель дивных строк,
   На точной рифме был помешан.
   Он, как ребенок, был жесток,
   Он, как ребенок, был безгрешен.
   Он, искалеченный войной,
   Вернулся в дом сырой, трухлявый.
   Расстался с прелестью-женой,
   В другой обрел он разум здравый.
   И только вместе с сединой
   Его коснулся ангел славы.

   Второй, художник и поэт,
   В стихах и красках был южанин,
   Но понимал он тень и свет,
   Как самородок-палешанин.
   Был долго в лагерях второй,
   Вернулся - весел, шумен, ярок,
   Жизнь для него была игрой
   И рукописью без помарок.
   Был не по правилам красив,
   Чужой сочувствовал удаче
   И умер, славы не вкусив,
   Отдав искусству жизнь без сдачи.
   И только дружеский архив
   Хранит накал его горячий.

   А третья нaм была сестрой.
   Дочь пошехонского священства,
   Объединяя страсть и строй,
   Она искала совершенства.
   Муж-юноша погиб в тюрьме.
   Дитя свое одна растила.
   За робостью в ее уме
   Упрямая таилась сила.
   Как будто на похоронах,
   Шла по дороге безымянной,
   Но в то же время был размах,
   Воспетый Осипом и Анной.
   На кладбище Немецком - прах.
   Душа - в юдоли богоданной.

   А мне, четвертому, ломать
   Девятый суждено десяток,
   Осталось близких вспоминать,
   Благословляя дней остаток.
   Мой путь, извилист и тяжел,
   То сонно двигался, то грозно.
   Я счастлив, что тебя нашел,
   Мне горько, что нашел я поздно.
   Случается, что снится мне
   Двор детских лет, грехопаденье,
   Иль окруженье на войне,
   Иль матери нравоученье.
   А ты явилась - так во сне
   Является стихотворенье.

   Семен Липкин

   * Первая строфа посвящена Арсению Тарковскому
   Вторая - Аркадию Штейбергу.
   Третья - Марии Петровых.