ы,  -  допустим,  что  это
правда; что здесь такого?
   - Ничего, - ответил слепая. - Только то, что из-за этого ты  не  при-
частилась в страстную пятницу.
   Мина сгребла нитки, ножницы и недоконченные цветы в одну кучу, сложи-
ла все в корзину и повернулась к слепой.
   - Так ты хочешь, чтобы я сказала тебе,  зачем  ходила  в  уборную?  -
спросила она.
   Наступило напряженное молчание, и наконец Мина сказала:
   - Какать.
   Слепая бросила ей в корзину ключи.
   - Могло бы сойти за правду, - пробормотала она, направляясь в  кухню.
-Да, можно было бы поверить, если бы хоть раз до этого я слышала от тебя
вульгарность.
   Навстречу бабке, с противоположного конца коридора, шла мать  Мины  с
большой охапкой усеянных колючками веток.
   - Что произошло? - спросила она.
   - Да просто я потеряла разум, - ответила слепая. - Но, видно, пока  я
не начну бросаться камнями, в богадельню меня все равно не отправят.



   Габриэль Гарсия Маркес
   Сиеста во вторник
   Рассказ

   ђ Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА  Форматирование  и  правка:
Б.А. Бердичевский

   Поезд, выйдя из дрожащего коридора красных скал, углубился в  банано-
вые плантации, бесконечные и одинаковые справа и слева,  и  воздух  стал
влажным и перестал ощущаться ветерок с моря. В окно вагона ворвался уду-
шающий дым. По узкой дороге рядом с рельсами волы тянули повозки, довер-
ху нагруженные зеленоватыми гроздьями бананов. За дорогой, на  ничем  не
засаженной и потому какой-то неуместной здесь земле,  стояли  конторы  с
электрическими вентиляторами внутри, казармы из красного кирпича и прог-
лядывающие среди пыльных розовых кустов и пальм террасы с белыми  столи-
ками и стульями. Было одиннадцать часов, жара еще только начиналась.
   - Лучше поднять стекло, - сказала женщина. -А то у  тебя  все  волосы
будут в саже.
   Девочка попыталась, но заржавевшая рама не сдвинулась с места.
   Кроме них, пассажиров в этом простом вагоне третьего класса не  было.
Дым из паровозной трубы по-прежнему вливался в окошко, и девочка  подня-
лась с места и положила на свое сиденье вещи - пластиковую сумку с  едой
и обернутый газетой букет цветов. Она пересела на скамейку напротив, по-
дальше от окна, лицом к матери. Обе были в бедном и строгом трауре.
   Девочке было двенадцать лет, и на поезде она ехала  впервые.  Веки  у
женщины были в синих прожилках, а ее тело, маленькое, дряблое и  бесфор-
менное, облегало платье, скроенное как сутана. Было  непохоже,  что  она
мать девочки - для этого она казалась слишком старой.  Она  сидела  так,
словно позвоночник ее прирос к спинке скамьи, и обеими руками держала на
коленях когда-то лакированный, а теперь облезлый портфель. Лицо ее выра-
жало полное спокойствие, присущее людям, живущим все время в бедности.
   В двенадцать началась жара. Поезд, чтобы пополнить запас воды,  оста-
новился на десять минут на каком-то полустанке. Снаружи, в  таинственном
молчании плантации, тени были необыкновенно  чистыми,  а  внутри  вагона
застоявшийся воздух пах невыделанными кожами. Дальше поезд пошел, уже не
набирая большой скорости. Два раза он останавливался в одинаковых город-
ках, деревянные дома которых были выкрашены  яркими  красками.  Женщина,
уронив на грудь голову, задремала. Девочка сняла туфли, пошла в  туалет-
ную комнату и положила увядшие цветы в воду.
   Когда она вернулась, мать уже ждала ее: пора было есть. Она дала  де-
вочке кусок сыра, кусок мясного пирога из маисовой муки и сладкую галету
и то же самое достала из пластиковой сумки для себя. Они начали есть,  а
поезд тем временем очень медленно переехал стальной мост и покатил через
новый городок, точно такой, как прежние, с той только разницей,  что  на
площади в нем толпился народ. Под расплавляющим все и вся солнцем играли
что-то веселое музыканты. За городком, на иссушенной равнине,  плантаций
уже не было. Женщина перестала есть.
   - Обуйся, - сказала она.
   Девочка посмотрела в окно. Она увидела только  голую  равнину;  поезд
снова начал набирать скорость, однако она положила недоеденную галету  в
сумку и мигом обулась. Мать дала ей расческу.
   - Причешись.
   Девочка стала причесываться, и в эту минуту паровоз засвистел. Женщи-
на рукой обтерла потные шею и лицо. Едва только девочка кончила причесы-
ваться, как в окне замелькали первые дома нового  городка,  большего  по
размерам, но еще более унылого, чем прежние.
   - Если тебе нужно что-нибудь сделать, сделай это  теперь,  -  сказала
мать. - И потом, даже если ты будешь умирать от жажды, не проси ни у ко-
го воды. И, самое главное, не плачь.
   Девочка кивнула. В окна сквозь свистки паровоза и подрагиванье старых
вагонов врывался обжигающий сухой ветер. Женщина свернула сумку с остат-
ками еды и убрала в портфель. На какое-то мгновенье в окне засиял и  по-
тух весь городок, такой, каким он был в этот пронизанный  светом  авгус-
товский вторник. Девочка завернула цветы в  мокрую  газету,  отсела  еще
дальше от окна и пристально посмотрела на мать. Та ответила  ей  спокой-
ным, ласковым взглядом. Свисток оборвался, и поезд начал замедлять  ход.
Потом он остановился.
   На станции не видно было ни одного человека. На другой стороне улицы,
затененной миндальным деревьями, открыта была только бильярдная. Городок
плавал в зное. Женщина и девочка вышли со станции,  пересекли  мостовую,
булыжник которой уже начинал разрушаться от напора травы, и оказались  в
тени - на тротуаре.
   Было почти два часа пополудни. В это время дня городок,  придавленный
к земле оцепенением сна, предавался сиесте. Лавки,  учреждения,  муници-
пальная школа закрывались в одиннадцать и открывались лишь незадолго  до
четырех, когда поезд возвращался. Открытыми оставались только  гостиница
напротив станции, буфет в ней и бильярдная и тут же, на площади, но чуть
сбоку, почта. В домах, построенных в своем большинстве по стандарту  ба-
нановой компании, были заперты изнутри двери и спущены шторы. В  некото-
рых было так жарко, что обитатели их обедали в патио. Другие  сидели  на
стульях в тени миндальных деревьев, прямо на улице, и там проводили часы
сиесты.
   Стараясь идти в тени и ничем не нарушать отдыха  жителей,  женщина  с
девочкой зашагали по городку. Они пошли прямо к  дому  священника.  Мать
провела ногтем по металлической сетке, которой была затянута дверь,  по-
дождала немного и сделала то же самое снова. Внутри жужжал электрический
вентилятор. Они не услышали шагов, только дверь скрипнула где-то  внутри
дома, а потом совсем близко, прямо за металлической сеткой,  насторожен-
ный голос спросил:
   - Кто это там?
   Мать попыталась разглядеть того, кто подошел.
   - Мне нужен падре, - сказала она.
   - Он сейчас спит.
   - У меня срочное дело, - сказала мать.
   Ее голос звучал спокойно, но настойчиво.
   Дверь беззвучно приоткрылась, и они увидели полную невысокую женщину;
кожа у нее была очень бледная, а волосы  стального  цвета.  За  толстыми
стеклами очков ее глаза казались совсем маленькими.
   - Войдите, - и она открыла дверь настежь.
   Они вошли в комнату, пропахшую запахом увядших цветов. Женщина подве-
ла их к деревянной скамье со спинкой и жестом пригласила их  сесть.  Де-
вочка села, но мать продолжала стоять, сжимая в руках  портфель,  погру-
женная в свои мысли. Никаких звуков, кроме жужжанья вентилятора,  слышно
не было.
   Дверь, которая вела в другие комнаты, открылась, и  на  пороге  опять
появилась та же женщина.
   - Говорит, чтобы вы пришли после трех,  -  почти  прошептала  она.-Он
только пять минут как лег.
   - Поезд уходит в половине четвертого, - сказала мать.
   Ее слова прозвучали коротко и уверенно, но в  голосе,  все  таком  же
спокойном, значения было больше, чем в словах. Впервые женщина, впустив-
шая их в дом, улыбнулась.
   - Хорошо, - сказала она.
   Дверь закрылась за нею снова, и теперь мать села около девочки. В уз-
кой, бедно обставленной приемной было чисто. По ту  сторону  деревянного
барьера, делившего комнату надвое, стоял рабочий стол, простой, застлан-
ный клеенкой, а на нем - пишущая машинка старого образца и рядом ваза  с
цветами. Еще дальше, за столом, стояли приходские архивы. Чувствовалось,
что порядок в кабинете поддерживает одинокая женщина.
   Дверь снова открылась, и на этот раз, протирая носовым платком стекла
очков, вышел священник. Только когда он надел очки, стало ясно,  что  он
родной брат женщины, которая их впустила.
   - Что вам угодно? - спросил он.
   - Ключи от кладбища, - ответила мать.
   Девочка продолжала сидеть, цветы лежали у нее на коленях; а ноги  под
скамейкой были скрещены. Священник посмотрел на нее, потом  на  мать,  а
потом, сквозь металлическую сетку, затягивавшую  окно,  на  безоблачное,
ослепительно яркое небо.
   - В такую жару, - сказал он. - Могли бы подождать, пока солнце  будет
пониже.
   Мать покачала головой. Священник прошел за барьер,  достал  из  шкафа
тетрадь в клеенчатой обложке, деревянный пенал и чернильницу  и  сел  за
стол. Волос на голове у него было мало, зато они в избытке росли на  ру-
ках.
   - Чью могилу хотите посетить? - спросил он.
   - Карлоса Сентено, - ответила мать.
   - Кого?
   - Карлоса Сентено.
   Падре по-прежнему не понимал.
   - Вора, которого убили здесь, в городке, на прошлой неделе, - не  ме-
няя тона, сказала женщина. - Я его мать.
   Священник пристально на нее посмотрел.  Она  ответила  ему  таким  же
взглядом, спокойная и уверенная в себе,  и  падре  залился  краской.  Он
опустил голову и начал писать. Заполняя страницу в  клеенчатой  тетради,
он спрашивал у женщины, кто она и откуда; она отвечала без запинки, точ-
но и подробно, словно читая по написанному. Падре начал потеть.  Девочка
расстегнула левую туфлю, подняла пятку и наступила на задник. То же  са-
мое она сделала и правой ногой. Все началось в  понедельник  на  прошлой
неделе, в нескольких кварталах от дома священника. Сеньора Ребека,  оди-
нокая вдова, жившая в доме, полном всякого хлама,  услышала  сквозь  шум
дождя, как кто-то пытается открыть снаружи дверь ее дома. Она  поднялась
с постели, нашла на ощупь в гардеробе старинный револьвер,  из  которого
никто не стрелял со времен полковника Аурелиано Буэндиа, и,  не  включая
света, пошла к двери. Ведомая не столько звуками  в  замочной  скважине,
сколько страхом, развившимся у нее за двадцать восемь  лет  одиночества,
она определила в темноте, не подходя близко,  не  только  где  находится
дверь, но и где расположена в ней замочная скважина. Сжав револьвер обе-
ими руками и выставив его вперед, она зажмурилась и нажала на  спусковой
крючок. Стреляла она первый раз в жизни. Когда  выстрел  прогремел,  она
сперва не услышала ничего, кроме шепота мелкого дождя на цинковой крыше.
Потом на зацементированную площадку перед дверью упал какой-то небольшой
металлический предмет, и невероятно усталый  голос  очень  тихо  сказал:
оОй, мама!п У человека, которого на рассвете нашли мертвым перед ее  до-
мом, был расплющенный нос, на нем была фланелевая, в разноцветную полос-
ку рубашка и обыкновенные штаны, подпоясанные вместо ремня  веревкой,  и
еще он был босой. Никто в городке его не знал.
   - Так, значит, звали его Карлос Сентено, - пробормотал, закончив  пи-
сать, падре.
   - Сентено Айяла, - уточнила, женщина. - Он был единственный мужчина в
семье.
   Священник повернулся к шкафу. На гвозде, вбитом в дверцу, висели  два
больших ржавых ключа; именно такими представляли себе девочка и ее мать,
когда была девочкой, да и, должно быть,  когда-то  сам  священник  ключи
святого Петра. Он снял их, положил  на  открытую  тетрадь,  лежавшую  на
барьере, и, взглянув на женщину, ткнул пальцем в исписанную страницу.
   - Распишитесь вот здесь.
   Женщина, зажав портфель под мышкой, стала неумело выводить свое  имя.
Девочка взяла цветы в руки, подошла, шаркая,  к  барьеру  и  внимательно
посмотрела на мать.
   Падре вздохнул.
   - Никогда не пытались вернуть его на правильный путь?
   Кончив писать, женщина ответила:
   - Он был очень хороший.
   Несколько раз переведя взгляд с матери на дочь, падре  с  жалостью  и
изумлением убедился в том, что плакать ни та ни  другая  не  собираются.
Тем же ровным голосом женщина продолжала:
   - Я ему говорила, чтобы никогда не крал у людей последнюю еду,  и  он
меня слушался. А раньше, когда он был боксером, его, бывало, так отдела-
ют, что по три дня не мог встать с постели.
   - Ему все зубы выбили, - сказала девочка.
   - Это правда, - подтвердила мать. - Для меня в те времена  у  каждого
куска был привкус ударов, которые получал мой сын в субботние вечера.
   - Неисповедимы пути господни, - сказал священник.
   Но сказал он это не очень уверенно, отчасти потому, что  опыт  сделал
его немного скептиком, а отчасти из-за жары. Он посоветовал  им  накрыть
чем-нибудь головы, чтобы избежать солнечного удара. Объяснил,  позевывая
и уже почти засыпая, как найти могилу Карлоса Сентено. На обратном пути,
сказал он, им достаточно будет позвонить в дверь и потом  просунуть  под
нее ключ, а также, если есть возможность, милостыню для церкви.  Женщина
выслушала его очень внимательно, но поблагодарила без улыбки.
   Направляясь к наружной двери, чтобы ее открыть, падре увидел: прижав-
шись к металлической сетке носами, внутрь глядят какие-то дети. Когда он
открыл, дети бросились врассыпную. Обычно в это время дня  на  улице  не
было ни души. Сейчас, однако, там были не только дети.  Под  миндальными
деревьями стояли небольшие группки людей. Падре окинул  взглядом  улицу,
преломленную в призме зноя, и понял. Мягким движением он снова  затворил
дверь.
   - Подождите минутку, - сказал он, не глядя на женщину.
   Дверь в глубине дома открылась, и оттуда  вышла  его  сестра;  поверх
ночной рубашки она набросила черную кофту, а волосы у  нее  были  теперь
распущены и лежали на плечах. Она посмотрела молча на священника.
   - Что случилось? - спросил он.
   - Люди поняли, - прошептала сестра.
   - Лучше им выйти через патио, - сказал падре.
   - Да все равно, - сказала сестра. - Все повысовывались в окна.
   Похоже было, что мать поняла только теперь. Она вглядывалась в сетку,
пытаясь рассмотреть, что делается на улице. Потом взяла у девочки  цветы
и пошла к двери. Девочка зашагала за нею следом.
   - Подождите, пока опустится ниже солнце, - сказал падре.
   - Вы расплавитесь, - добавила, стоя неподвижно в глубине комнаты, его
сестра. - Подождите, я вам одолжу зонтик.
   - Спасибо, - ответила женщина. - Нам и так хорошо. Она взяла  девочку
за руку, и они вышли на улицу.




   Габриэль Гарсия Маркес
   У нас в городке воров нет
   Рассказ

   ђ Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА  Форматирование  и  правка:
Б.А. Бердичевский

   Дамасо вернулся с первыми петухами. Ана,  его  жена,  беременная  уже
седьмой месяц, сидела, не раздеваясь, на постели и ждала его. Лампа  на-
чинала гаснуть. Дамасо понял, что жена ждала его всю ночь, не перестава-
ла ждать ни на миг и даже сейчас, видя перед собой, попрежнему ждет его.
Он успокаивающе кивнул ей, но она не ответила, а испуганно уставилась на
узелок из красной материи, который он принес, скривила губы, стараясь не
заплакать, и задрожала. В молчаливой ярости Дамасо обеими руками схватил
ее за корсаж. От него пахло перегаром.
   Ана позволила поднять себя, а потом всей своей тяжестью упала к  нему
на грудь, прильнула лицом к его ярко-красной полосатой рубашке и зарыда-
ла. Крепко обхватив мужа, она держала его, не отпуская, до тех пор,  по-
ка, наконец, не успокоилась.
   - Я сидела и заснула, - всхлипывая, заговорила она, - и вдруг вижу во
сне - дверь открылась, и в комнату втолкнули тебя, окровавленного.
   Дамасо молча высвободился из объятий жены и посадил  ее  на  кровать,
туда, где она сидела до его прихода, а потом бросил узелок ей на  колени
и вышел помочиться. Она развязала тряпку и увидела бильярдные шары - два
белых и один красный, потерявшие блеск, со щербинками от ударов.
   Когда Дамасо вернулся, она удивленно их рассматривала.
   - Зачем они?-спросила она.
   Он пожал плечами:
   - Чтобы играть в бильярд.
   Дамасо снова завязал шары в красную тряпку и вместе с самодельной от-
мычкой, карманным фонариком и ножом спрятал их на дно сундука. Ана  лег-
ла, не раздеваясь, лицом к стене. Дамасо снял только брюки.  Вытянувшись
на постели, он курил в темноте и  пытался  обнаружить  в  предрассветных
звуках и шорохах хоть какие-нибудь последствия того, что он совершил;  и
вдруг до него дошло, что жена не спит.
   - О чем ты думаешь?
   - Ни о чем, - сказала она.
   От злости голос его стал еще глубже обычного. Дамасо  затянулся  пос-
ледний раз и загасил окурок о земляной пол.
   - Не было ничего другого, - вздохнул он. - Зря проболтался целый час.
   - Жаль, что тебя не пристрелили, - сказала Ана.
   Дамасо вздрогнул.
   - Типун тебе на язык, - пробормотал он и, постучав по краю деревянной
кровати, стал шарить рукой по полу в поисках сигарет и спичек.
   - Ну и осел же ты! - сказала она. - Хоть бы подумал, что я  дожидаюсь
и не сплю, и каждый раз, как слышу шум на улице, мне  кажется,  что  это
несут тебя мертвого. - Она вздохнула и добавила: - И все из-за  каких-то
трех бильярдных шаров.
   - В ящике стола было всего только двадцать пять сентаво.
   - Тогда не надо было брать ничего.
   - Очень уж трудно было туда влезть, - сказал Дамасо. - Не  мог  же  я
уйти с пустыми руками.
   - Взял бы хоть что-нибудь другое.
   - Другого ничего не было, - сказал Дамасо.
   - Нигде не найдешь столько разных вещей, как в бильярдной.
   - Это так кажется, - сказал Дамасо. - А когда  войдешь  и  хорошенько
оглядишься, то видишь, что там нет ничего дельного.
   Ана молчала. Дамасо представил себе, как она с открытыми глазами ищет
во мраке памяти какой-нибудь ценный предмет.
   - Может, оно и так, - сказала она.
   Дамасо закурил опять. Алкоголь покидал его, и постепенно возвращались
ощущение веса и объема тела и способность распоряжаться им.
   - Там, внутри, был кот, - добавил он. - Большущий белый кот.
   Ана перевернулась на другой бок, прижалась раздувшимся животом к  жи-
воту мужа и просунула ногу между его колен. От нее пахло луком.
   - Очень страшно было?
   - Кому, мне?
   - А кому же? - сказала Ана. - Говорят, мужчинам тоже бывает страшно.
   Он почувствовал, что она улыбается, и тоже улыбнулся.
   - Немного, - ответил Дамасо. - Чуть штаны не намочил.
   Он дал поцеловать себя, но сам не ответил. Потом, с полным  сознанием
риска, на который пошел, но без тени раскаяния, словно делясь воспомина-
ниями о путешествии, все ей подробно рассказал.
   Она долго молчала.
   - Глупость ты сделал.
   - Самое главное - начать, - сказал Дамасо. - И  вообще,  для  первого
раза не так уж плохо.

   Было уже за полдень, и солнце палило неимоверно. Когда  Дамасо  прос-
нулся, Ана была уже на ногах. Он сунул голову в фонтан и держал  ее  там
до тех пор, пока не проснулся окончательно. Жилище их было одним из мно-
гих в целой галерее одинаковых комнат с общим патио, рассеченным на час-
ти кусками проволоки для сушки белья. Около входа в их комнату,  отгоро-
женные от остального патио листами жести, стояли  печка  для  стряпни  и
нагревания утюгов и стол для еды и глажения. Увидев, что идет  муж,  Ана
освободила часть столика от выглаженного белья и,  чтобы  сварить  кофе,
сняла с печки утюги. Она была крупнее Дамасо, с очень светлой  кожей,  и
двигалась мягко и точно, как двигаются люди,  не  испытывающие  никакого
страха перед жизнью.
   Сквозь туман головной боли Дамасо вдруг почувствовал, что жена взгля-
дом пытается ему что-то сказать, и обратил наконец внимание на голоса  в
патио.
   - Все утро только об этом и говорят, - прошептала  Ана,  подавая  ему
кофе. - Мужчины уже пошли туда.
   Окинув двор взглядом, Дамасо убедился, что и вправду мужчины  и  дети
куда-то исчезли. Прихлебывая кофе, послушал, о чем говорят женщины,