а не видел кота в бильярдной днем. Он приблизил к нему руку с  фона-
риком и сказал оБрысь!п, однако кот не обратил на это никакого внимания.
Но тут в голове у Дамасо произошел беззвучный взрыв, и кот навсегда  ис-
чез из его памяти. Когда Дамасо понял, что случилось, фонарик уже  выпал
у него из рук, а сам он стоял и крепко прижимал к груди сверток с  шара-
ми. Бильярдная была залита светом.
   - Эй!
   Он узнал голос дона Роке и, ощущая страшную усталость в  спине,  мед-
ленно выпрямился. Дон Роке, в одних трусах и с железной палкой  в  руке,
очумелый от света, приближался к нему из глубины заведения. За бутылками
и пустыми ящиками, мимо которых Дамасо прошел вначале, висел гамак.  Га-
мака тоже не было в первый раз.
   Когда расстояние между ними сократилось до десяти  метров,  дон  Роке
подпрыгнул и приготовился к защите. Дамасо спрятал руку со  свертком  за
спину. Дон Роке сощурился и вытянул голову, силясь  разглядеть  его  без
очков своими близорукими глазами.
   - Так это ты, парень! - изумленно воскликнул он.
   Дамасо показалось, будто пришел конец чему-то длившемуся  бесконечно.
Дон Роке опустил железную палку и подошел к нему с разинутым от  удивле-
ния ртом. Без очков и вставных челюстей его можно было принять за женщи-
ну.
   - Что ты здесь делаешь?
   - Ничего, - сказал Дамасо, незаметно меняя позу.
   - Что это у тебя? - спросил дон Роке.
   Дамасо отступил назад.
   - Ничего, - повторил он.
   Дон Роке покраснел и начал дрожать.
   - Что это у тебя? - крикнул он, замахиваясь палкой и делая  шаг  впе-
ред.
   Дамасо протянул ему сверток. Дон Роке,  по-прежнему  настороже,  взял
сверток левой рукой и ощупал его пальцами. И только теперь он понял.
   - Не может быть, - сказал он.
   Он был так ошеломлен, что положил железную палку на стойку и,  разво-
рачивая бумагу, казалось, совсем забыл о Дамасо. В глубоком молчании  он
стал разглядывать шары.
   - Я давно собирался их положить, - сказал Дамасо.
   - Не сомневаюсь, - отозвался дон Роке.
   Дамасо побледнел как смерть.  Алкоголь  улетучился,  остались  только
привкус земли во рту и смутное ощущение одиночества.
   - Так вот оно, чудо, - сказал дон Роке, снова заворачивая шары. -  Не
могу поверить, что ты такой дурак.
   Когда он поднял голову, выражение его лица было уже совсем другим.
   - А двести песо?
   - В ящике ничего не было, - сказал Дамасо.
   Дон Роке задумчиво посмотрел на него, жуя губами, и расплылся в улыб-
ке.
   - Ничего не было, - повторил он несколько раз. - Ничего,  значит,  не
было. - И, снова схватив железную палку, добавил. -  Это  ты  расскажешь
сейчас алькальду.
   Дамасо вытер потные ладони о брюки.
   - Вы же знаете, что там ничего не было.
   Дон Роке все так же улыбался.
   - Там было двести песо, - сказал он. - И сейчас их  выбьют  из  твоей
шкуры не столько за то, что ты сволочь, сколько за то, что ты дурак.


   1 Хорхе Негрете- популярный в Латинской Америке певец и киноактер.  2
Кантинфлас- популярный в Латинской Америке мексиканский комический кино-
актер.




   Габриэль Гарсия Маркес
   Самый красивый утопленник в мире
   Рассказ

   ђ Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА  Форматирование  и  правка:
Б.А. Бердичевский

   Первые из детей, увидевшие, как по морю приближается к берегу  что-то
темное и непонятное, вообразили, что это вражеский  корабль.  Потом,  не
видя ни мачт, ни флагов, подумали, что это  кит.  Но  когда  неизвестный
предмет выбросило на песок и они очистили его от опутывающих водорослей,
от щупалец медуз, от рыбьей чешуи и от обломков кораблекрушений, которые
он на себе нес, вот тогда они поняли, что это утопленник.
   Они играли с ним уже целый день, закапывая его в  песок  и  откапывая
снова, когда кто-то из взрослых случайно их увидел и всполошил все селе-
ние. Мужчины, которые отнесли утопленника в ближайший дом, заметили, что
он тяжелее, чем все мертвецы, которых они видели, почти такой  же  тяже-
лый, как лошадь, и подумали, что, быть может, море  носило  его  слишком
долго и кости пропитались водой. Когда его опустили на пол, то  увидели,
что он гораздо больше любого их них, больше настолько, что  едва  помес-
тился в доме, но  подумали,  что,  быть  может,  некоторым  утопленникам
свойственно продолжать расти и после смерти. От него исходил запах моря,
и из-за того что тело облекал панцирь из ракушек и тины, лишь  очертания
позволили предположить, что это труп человека.
   Достаточно оказалось очистить ему лицо, чтобы увидеть: он  не  из  их
селения. В селении у них было от силы два десятка сколоченных  из  досок
лачуг, около каждой дворик - голые камни, на которых не росло ни цветка,
- и рассыпаны эти домишки были на оконечности  пустынного  мыса.  Оттого
что земли было очень мало, матерей ни на миг не оставлял страх, что  ве-
тер может унести их детей; и тех немногих мертвых, которых приносили го-
ды, приходилось сбрасывать с прибрежных крутых скал. Но море  было  спо-
койное и щедрое, а все мужчины селения вмещались в семь лодок, так  что,
когда находили утопленника, любому достаточно  было  посмотреть  на  ос-
тальных, и он сразу знал, все ли тут.
   В этот вечер в море не вышел никто. Пока мужчины выясняли, не ищут ли
кого в соседних селениях, женщины взяли на себя заботу  об  утопленнике.
Пучками испанского дрока они стерли тину, выбрали из волос остатки водо-
рослей и скребками, которыми очищают рыбу от чешуи, содрали с  него  ра-
кушки. Делая это, они заметили, что морские растения на нем  из  дальних
океанов и глубоких вод, а его одежда разорвана в клочья, словно он  плыл
через лабиринты кораллов. Они заметили также, что смерть он переносит  с
гордым достоинством  -  на  лице  его  не  было  выражения  одиночества,
свойственного утонувшим в море, но не было в нем и отталкивающего  выра-
жения муки, написанного на лицах тех, кто утонул в реке. Но только когда
очистили его совсем, они поняли, какой он был, и от этого у них перехва-
тило дыхание. Он был самый высокий, самый сильный, самого лучшего сложе-
ния и самый мужественный человек, какого они видели за свою жизнь, и да-
же теперь, уже мертвый, когда они впервые на него смотрели, он не  укла-
дывался в их воображении.
   Для него не нашлось в селении ни кровати, на которой бы он уместился,
ни стола, который мог бы его выдержать. Ему не подходили ни  праздничные
штаны самых высоких мужчин селения, ни воскресные рубашки самых  тучных,
ни башмаки того, кто прочнее других стоял  на  земле.  Зачарованные  его
красотой и непомерной величиной, женщины, чтобы он мог пребывать в смер-
ти с подобающим видом, решили сшить ему штаны из большого  куска  косого
паруса, а рубашку - из голландского полотна, из  которого  шьют  рубашки
невестам. Женщины шили, усевшись  в  кружок,  поглядывая  после  каждого
стежка на мертвое тело, и им казалось что еще никогда ветер не  дул  так
упорно и никогда еще Карибское море не волновалось так, как в эту  ночь;
и у них было чувство, что все это как-то связано с мертвым. Они  думали,
что если бы этот великолепный мужчина жил у них в селении, двери у  него
в доме были бы самые широкие, потолок самый высокий, пол самый  прочный,
рама кровати была бы из больших шпангоутов на железных болтах, а его же-
на была бы самая счастливая. Они думали: власть, которой бы он  обладал,
была бы так велика, что, позови он любую рыбу, она тут же прыгнула бы  к
нему из моря, и в работу он вкладывал бы столько старанья, что  из  без-
водных камней двориков забили бы родники и он сумел бы  засеять  цветами
прибрежные крутые скалы. Втайне женщины сравнивали его со своими мужьями
и думали, что тем за всю жизнь не сделать того, что он смог  бы  сделать
за одну ночь, и кончили тем, что в душе отреклись от своих мужей как  от
самых ничтожных и жалких существ на свете. Так они блуждали по  лабирин-
там своей фантазии, когда самая старая из  них,  которая,  будучи  самой
старой, смотрела на утопленника не столько с  чувством,  сколько  с  со-
чувствием, сказала, вздохнув:
   - По его лицу видно, что его зовут Эстебан.
   Это была правда. Большинству оказалось достаточно взглянуть  на  него
снова, чтобы понять: другого имени у него быть не может.  Самые  упрямые
из женщин, которые были также и самые  молодые,  вообразили,  что,  если
одеть мертвого, обуть в лакированные туфли и положить среди цветов,  вид
у него станет такой, как будто его зовут Лаутаро. Но это  было  лишь  их
воображение. Полотна не хватило, плохо скроенные и еще хуже сшитые штаны
оказались ему узки, а от рубашки, повинуясь таинственной силе,  исходив-
шей из его груди, снова и снова отлетали пуговицы. После полуночи  завы-
вание ветра стало тоньше, а море впало в сонное оцепенение  наступившего
дня среды. Тишина положила конец последним сомнениям: бесспорно, он  Эс-
тебан. Женщины, которые одевали его, причесывали, брили  его  и  стригли
ему ногти, не могли подавить в себе чувства жалости, как  только  убеди-
лись, что ему придется лежать на полу. Именно тогда  они  поняли,  какое
это, должно быть, несчастье, когда твое тело настолько велико, что меша-
ет тебе даже после смерти. Они представили себе, как при  жизни  он  был
обречен входить в дверь боком, больно стукаться головой о  притолоку,  в
гостях стоять, не зная, что делать со своими  нежными  и  розовыми,  как
ласты морской коровы, руками, в то время как  хозяйка  дома  ищет  самый
прочный стул и, мертвая от страха, садитесь сюда,  Эстебан,  будьте  так
любезны,  а  он,  прислонившись  к  стене,  улыбаясь,  не  беспокойтесь,
сеньора, мне удобно, а с пяток будто содрали кожу, и  по  спине  жар  от
бесконечных повторений каждый раз, когда он в гостях,  не  беспокойтесь,
сеньора, мне удобно, только бы избежать срама, когда под тобой  ломается
стул; так никогда, быть может, и не узнал, что те, кто говорили, не ухо-
ди, Эстебан, подожди хоть кофе, потом шептали, наконец-то  ушел,  глупый
верзила, как хорошо, наконец-то ушел, красивый  дурак.  Вот  что  думали
женщины, глядя на мертвое тело незадолго до  рассвета.  Позднее,  когда,
чтобы его не тревожил свет, ему накрыли лицо платком,  они  увидели  его
таким мертвым навсегда, таким беззащитным, таким похожим  на  их  мужей,
что сердца у них открылись и дали выход слезам. Первой зарыдала одна  из
самых молодых. Остальные, словно заражая друг  друга,  тоже  перешли  от
вздохов к плачу, и чем больше рыдали они, тем больше  плакать  им  хоте-
лось, потому что все явственней утопленик становился для них  Эстебаном;
и наконец от обилия их слез он стал самым беспомощным человеком на  све-
те, самым кротким и самым услужливым, бедняжка Эстебан. И потому,  когда
мужчины вернулись и принесли весть о том,  что  и  в  соседних  селениях
утопленника не знают, женщины почувствовали, как в их слезах  проглянула
радость.
   - Благодарение Господу, - облегченно вздохнули они, - он наш!
   Мужчины решили, что все эти слезы и вздохи лишь женское ломанье.  Ус-
тавшие от ночных мучительных выяснений, они хотели только одного: прежде
чем их остановит яростное солнце этого безветренного,  иссушенного  дня,
раз и навсегда избавиться от нежеланного гостя. Из  обломков  бизаней  и
фок-мачт, скрепив их, чтобы выдержали вес тела, пока его будут  нести  к
обрыву, эзельгофтами, они соорудили носилки. Чтобы дурные течения не вы-
несли его, как это не раз бывало с другими телами, снова на  берег,  они
решили привязать к его щиколоткам якорь торгового корабля - тогда  утоп-
ленник легко опустится в самые глубины моря, туда, где рыбы слепы, а во-
долазы умирают от одиночества. Но чем больше спешили мужчины, тем больше
поводов затянуть время находили женщины. Они носились  как  перепуганные
куры, хватали из ларцов морские амулеты, и одни хотели надеть  на  утоп-
ленника ладонки попутного ветра и мешали здесь, а другие надевали ему на
руку браслет верного курса и мешали тут, и под конец уже: убирайся отсю-
да, женщина, не мешай, не видишь разве - из-за тебя я чуть  не  упал  на
покойника, в душе у мужчин зашевелились подозрения, и  они  начали  вор-
чать, к чему это, столько побрякушек с большого алтаря для какого-то чу-
жака, ведь сколько ни будь на нем золоченых  и  других  побрякушек,  все
равно акулы его сжуют, но женщины по-прежнему продолжали рыться в  своих
дешевых реликвиях, приносили их и уносили, налетали друг на друга; между
тем из их вздохов становилось ясно то, чего не объясняли прямо их слезы,
и наконец терпение мужчин лопнуло, с какой  стати  столько  возни  из-за
мертвеца, выкинутого морем, неизвестного  утопленника,  груды  холодного
мяса. Одна из женщин, уязвленная таким безразличием, сняла с лица  утоп-
ленника платок, и тогда дыхание перехватило и у мужчин.
   Да, это, конечно, был Эстебан. Не надо было повторять еще раз,  чтобы
все это поняли. Если бы перед ними оказался сэр Уолтер Рэли, то на  них,
быть может, и произвели бы впечатление его акцент гринго, попугай-гуака-
майо у него на плече, аркебуза, чтобы убивать каннибалов, но другого та-
кого, как Эстебан, на свете больше быть не может, и вот он  лежит  перед
ними, вытянувшись, как рыба сабало, разутый, в штанах недоношенного  ре-
бенка и с твердыми как камень ногтями, которые можно  резать  разве  что
ножом. Достаточно было убрать платок с  его  лица,  чтобы  увидеть:  ему
стыдно, он не виноват, что он такой большой, не виноват, что такой тяже-
лый и красивый, и, знай он, что все так произойдет, нашел бы другое, бо-
лее приличное место, где утонуть, серьезно, я бы сам  привязал  к  своей
шее якорь галеона и шагнул со скалы, как человек, которому тут не понра-
вилось, и не докучали бы вам теперь этим, как вы его называете,  мертве-
цом дня среды, не раздражал бы никого этой мерзкой грудой холодного  мя-
са, у которой со мной нет ничего общего. В том, какой он,  было  столько
правды, что даже самых подозрительных из мужчин,  тех,  кому  опостылели
трудные ночи моря, ибо их страшила мысль о том, что женам наскучит  меч-
тать о них и они начнут мечтать об утопленниках, даже этих и других, бо-
лее твердых, пронизал трепет от искренности Эстебана.
   Вот так и случилось, что ему устроили  самые  великолепные  похороны,
какие только мыслимы для бездомного утопленника. Несколько женщин,  отп-
равившись за цветами в соседние селения, вернулись оттуда  с  женщинами,
не поверившими в то, что им рассказывали, и эти, когда увидели  мертвого
собственными глазами, пошли принести еще цветов и, возвращаясь,  привели
с собою новых женщин, и, наконец, цветов и людей скопилось столько,  что
почти невозможно стало пройти. В последний час у них защемило сердце от-
того, что они возвращают его морю сиротой, и из лучших людей селения ему
выбрали отца и мать, а другие стали ему братьями,  дядьями,  двоюродными
братьями, и кончилось тем, что благодаря ему все  жители  селения  между
собой породнились. Какие-то моряки, услышав издалека  их  плач,  усомни-
лись, правильным ли курсом они плывут, и  известно,  что  один  из  них,
вспомнив древние сказки о сиренах, велел привязать  себя  к  грот-матче.
Споря между собой о чести нести его на плечах к обрыву,  жители  селения
впервые поняли, как безрадостны их улицы, безводны  камни  их  двориков,
узки их мечты рядом с великолепием и красотой утопленника. Они  сбросили
его с обрыва, так и не привязав якоря, чтобы он мог вернуться когда  за-
хочет, и затаили дыхание на тот вырванный из столетий миг, который пред-
шествовал падению тела в бездну. Им даже не нужно было  теперь  смотреть
друг на друга, чтобы понять: они уже не все тут и никогда все не  будут.
Но они знали также, что отныне все будет по-другому: двери их домов ста-
нут шире, потолки выше, полы прочнее,  чтобы  воспоминание  об  Эстебане
могло ходить повсюду, не ударяясь головой о притолоку, и в будущем никто
бы не посмел шептать, глупый верзила умер, какая жалость, красивый дурак
умер, потому что они, чтобы увековечить память об Эстебане, выкрасят фа-
сады своих домов в веселые цвета и костьми лягут, а добьются,  чтобы  из
безводных камней забили родники, и посеют цветы на крутых склонах  приб-
режных скал, и на рассветах грядущих лет пассажиры огромных судов  будут
просыпаться, задыхаясь от аромата садов в открытом море, и капитан спус-
тится со шканцев в своей парадной форме с боевыми медалями на груди,  со
своей астролябией и своей Полярной звездой и, показывая на мыс, горой из
роз поднявшийся на горизонте Карибского  моря,  скажет  на  четырнадцати
языках, смотрите, вон там, где ветер теперь так кроток, что укладывается
спать под кроватями, где солнце светит так ярко,  что  подсолнечники  не
знают, в какую сторону повернуться, там, да, там находится селение Эсте-
бана.



   Габриэль Гарсия Маркес
   Вдова Монтьель
   Рассказ

   ђ Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА  Форматирование  и  правка:
Б.А. Бердичевский

   Когда дон Хосе Монтьель умер, все, кроме его вдовы, почувствовали се-
бя отомщенными; но потребовался не один час, чтобы люди поверили, что он
умер на самом деле. И даже после того, как в душной, жаркой  комнате,  в
закругленном и желтом, похожем на большую дыню гробу увидели на подушках
и льняных простынях тело Монтьеля, многие все  равно  продолжали  сомне-
ваться в его смерти. Он был чисто выбрит, в белом костюме, обут в  лаки-
рованные туфли, и, глядя на него, можно было подумать, что он сейчас жи-
вее, чем когда-либо прежде. Это был тот же дон Хосе Монтьель, который по
воскресеньям слушал в восемь часов мессу, только вместо стека в руках  у
него теперь было распятие. И только тогда, когда привинтили крышку гроба
и поместили его в роскошной семейной усыпальнице, весь  городок  поверил
наконец, что дон Хосе Монтьель не притворяется мертвым.
   После погребения все, кроме вдовы, продолжали удивляться только тому,
что умер Хосе Монтьель естественной смертью. Люди были убеждены, что по-
гибнуть ему суждено от пуль, выпущенных ему в спину  из  засады,  однако
жена всегда была уверена, что он, исповедавшись, тихо умрет от  старости
в своей постели, словно какой-нибудь современный  святой.  Ошиблась  она
разве что в деталях. Хосе Монтьель умер в гамаке в среду, в два часа по-
полудни, и причиной смерти явилась вспышка гнева, ему строго  противопо-
казанного. Но супруга ожидала также, что на похороны придет весь городок
и в доме не хватит места для цветов. На самом  же  деле  прибыли  только
члены одной с ним партии и церковные конгретации, а венки были только от
муниципалитета. Его сын, со своего поста консула в Германии, и две доче-
ри, живущие в  Париже,  прислали  телеграммы  по  три  страницы  каждая.
Чувствовалось, что писали их на почте, стоя, обычными чернилами и  изор-
вали множество бланков, прежде чем сумели набрать слов на двадцать  дол-
ларов. Приехать не обещал никто. Ночью после похорон, рыдая  в  подушку,
на которой еще недавно покоилась голова  человека,  ее  осчастливившего,
шестидесятидвухлетняя вдова Монтьель впервые узнала, что такое отчаянье.
оЗакроюсь в комнате навсегда, - думала она. - Меня и так уже  как  будто
положили в один гроб с Хосе Монтьелем. Не хочу больше  знать  ничего  об
этом миреп. И в мыслях своих она была искренна.
   Эта хрупкая женщина с душой, зараженной суевериями,  в  двадцать  лет
вышедшая по воле родителей замуж за единственного претендента,  которого
подпустили к ней ближе, чем на десять метров, до этого никогда не  всту-
пала в прямое соприкосновение с действительностью. Через три  дня  после
того, как из дома вынесли тело ее мужа, она, хотя и плакала не  переста-
вая, поняла, что нужно что-то делать; однако решить, по какому пути пой-
дет теперь ее жизнь, она не могла. Все нужно было начинать сначала. Сре-
ди бесчисленных тайн, которые Хосе Монтьель унес с собой в могилу,  ока-
залась и комбинация цифр, открывавшая его сейф. Решением  этой  проблемы
занялся алькальд. Он распорядился вынести сейф в  патио  и  поставить  у
стены, и двое полицейских, приставляя дула винтовок