его видеть. Так?
   БАРТОДИЙ. Так.
   ПСИХИАТР.  Иными  словами,  -  приступы удушья, страхи на  лестнице  вы
ощущали все реже, пока не перестали ощущать их совсем. Вместо этого возникли
галлюцинации, нейрооптические феномены  в сочетании  со  слуховыми миражами.
Между   прекращением   астматических   недомоганий,   состояния   страха   и
возникновением галлюцинаций был перерыв, то есть - промежуточная фаза.
   БАРТОДИЙ. Так получается.
   ПСИХИАТР. Первая стадия началась  девять, а может быть, даже десять лет
тому назад, и длилась около двух лет. Вторая, переходная, началась  семь лет
назад  и продолжалась дольше  всего, а  именно - около  пяти лет. На  второй
стадии  вы не испытывали никаких серьезных  недомоганий, кроме легкой  мании
преследования,   умеренных  слуховых  миражей,   незначительного   нарушения
двигательной   функции,   периодических  перебоев  пространственно-временной
координации и некоторого  ослабления памяти. И лишь в третьей  фазе возникли
галлюцинации и сильные слуховые миражи. Эта третья фаза длится по сей день.
   БАРТОДИЙ. Все правильно.
   ПСИХИАТР. Не  совсем. Есть кое-что, чего  я понять  не могу. Но прежде,
чем мы приступим... Как бы вы характеризовали  ваши отношения с момента того
- ну, скажем, - ужина?
   БАРТОДИЙ. Да просто - тоска зеленая.
   ПСИХИАТР. Больше никаких страхов не ощущаете?
   БАРТОДИЙ. Да  что вы!  Он даже  стучать  уже престал. Только  бродит по
дому,  даже  днем,  и  ничего  не  делает.  Никакой  фантазии.  Одни  мелкие
неприятности.  Ведет  себя  как  обыкновенный квартирант,  только ничего  не
платит. А теперь уже  бреется регулярно  моей бритвой и ходит в моих носках.
Сидит между  нами за столом,  когда мы едим, и  целыми  вечерами  читает мои
газеты, пока жена вяжет, а я занимаюсь моим хобби.
   ПСИХИАТР. А какое у вас хобби?
   БАРТОДИЙ. Я люблю смотреть в окно.
   ПСИХИАТР. Но ведь по вечерам за окном ничего не видно.
   БАРТОДИЙ. Именно потому. А больше всего меня раздражает, что он никогда
аккуратно не  сложит газету,  а  бросает ее,  как  попало.  Приходится потом
газету  собирать  по номерам страниц.  И  вообще -  неряшлив и  неаккуратен.
Чешется  при  людях,  зевает...  Ничто  его  не  занимает   и  ничем  он  не
интересуется. Вы и представить себе не можете, как с ним скучно.
   ПСИХИАТР. Вы с ним о чем-нибудь разговариваете?
   БАРТОДИЙ. Теперь уже только изредка.
   ПСИХИАТР. О чем?
   БАРТОДИЙ. Чаще всего - о погоде.
   ПСИХИАТР. Именно этого я и не могу понять. Если галлюцинации усилились,
тогда почему наступило ослабление внутреннего монолога.
   БАРТОДИЙ.  Потому что  мы все уже обсудили и теперь нам просто не о чем
говорить.
   ПСИХИАТР. В соответствии  с нормальным  развитием болезни  должно  быть
наоборот.
   БАРТОДИЙ. Но я же не болен, это он.
   ПСИХИАТР. Он?
   БАРТОДИЙ.  Я только  скучаю,  а это не болезнь. Зато он страдает острой
апатией, потому я и привел его к вам. Я подумал - может, психиатр что-нибудь
посоветует.
   ПСИХИАТР. В первый раз встречаюсь с чем-то подобным.
   БАРТОДИЙ. Вы что? Апатика никогда не видели?
   ПСИХИАТР.  До определенного момента случай мне ясен. В результате неких
обстоятельств, которые нам предстоит еще выяснить, возникла сильная проекция
какой-то  вашей  проблемы, мне  пока  неизвестной.  Эта  проекция перешла  в
фиксацию, то есть  в  навязчивую  идею.  Вы  видите и слышите кого-то, кто в
действительности не  существует,  но ваши психические процессы воплотились в
его  образе. Случай  трудный, но  не  безнадежный. (К Анатолю.) Сделаем  все
возможное, чтобы вы исчезли.
   БАРТОДИЙ. Но мне вовсе не хочется, чтобы он исчез. Я только хочу, чтобы
он вел себя как... как...
   ПСИХИАТР. Как?
   БАРТОДИЙ. Ну-у, иначе.
   ПСИХИАТР. Чтобы продолжал вас  душить, толкать  и  вообще  преследовать
всевозможными способами. Правильно?
   БАРТОДИЙ. Что-то в этом роде.
   ПСИХИАТР. Теперь  начинает  складываться общая  картина. Он  - ваш укор
совести.
   БАРТОДИЙ. Ну... в известной степени.
   ПСИХИАТР. Вы совершили в прошлом какой-то поступок, которого стыдитесь.
Произошло  это  более десяти  лет  тому назад,  ну, скажем, - одиннадцать, а
может, еще раньше.  Судя по всему  -  поступок весьма  недостойный, если это
привело  к  психическому заболеванию такой силы. И  единственная возможность
вылечиться - это рассказать мне, что случилось много лет назад.
   БАРТОДИЙ. Разве это обязательно?
   ПСИХИАТР. Иначе вы никогда от него не избавитесь.
   БАРТОДИЙ. Вы поступаете безнравственно.
   ПСИХИАТР. Что это значит?
   БАРТОДИЙ. Вы хотите лишить меня  укора совести? Хотите, чтобы я забыл о
подлости, которую совершил? На что вы меня толкаете...
   ПСИХИАТР. Моей обязанностью...
   БАРТОДИЙ.  Вы  хотите,  чтобы  я  напакостил,  а потом  прекрасно  себя
чувствовал?  Пусть  кто-то убивает человека - собственного отца, например, -
насилует  свою мать, или еще что-нибудь в том же  духе,  а потом  живет себе
преспокойно, как ни в чем не бывало? Здоровенький? Вы этого добиваетесь? Это
вам нужно?
   ПСИХИАТР. Я психиатр. И моей задачей...
   БАРТОДИЙ. Ничего я вам  не  скажу. Не настолько  я еще свинья, чтобы не
чувствовать  себя  свиньей.  И  я   не  допущу,  чтобы   у  меня  отняли  то
единственное, что у меня осталось, - мой укор совести.
   ПСИХИАТР.   Наука  выше  нравственности.  Это  нравственность  является
объектом  науки,  а  не  наоборот. Мы,  ученые, исследуем  нравственность  с
позиций науки.
   БАРТОДИЙ. Меня не  наука интересует,  не нравственность, для меня важен
сам  я.  Ведь  я живой  человек,  доктор,  а  не научный  объект.  И я  хочу
чувствовать, что  я  живой,  и не  надо делать из меня ничего  научного. Для
науки  можете взять  кролика, хотя  тоже не советую.  Даже  кролик  -  живое
существо - не подходит для науки.
   ПСИХИАТР.  Ваше  противодействие  -  типичный симптом, характерный  для
начальной стадии заболевания, оно пропорционально интенсивности заболевания.
Чем случай тяжелее, тем активнее противится пациент вмешательству психиатра.
Так что ваше поведение абсолютно нормально.
   БАРТОДИЙ. Да?
   ПСИХИАТР. Да.
   БАРТОДИЙ (к Анатолю). Давай поломаем что-нибудь?
   АНАТОЛЬ. Можно.
   БАРТОДИЙ. Шкафчик?
   АНАТОЛЬ. Мелочь. Лучше разобьем стол или стулья покрушим.
   БАРТОДИЙ. Нелегко будет, они металлические.
   АНАТОЛЬ. Ничего, справимся.
   БАРТОДИЙ. Если вы  разгромите мой  кабинет,  это лишь подтвердит, что я
права.  Агрессивность  пациента  по  отношению   к  психиатру  -   наилучшее
доказательство правильности поставленного диагноза.
   БАРТОДИЙ. Ну, тогда воздержимся.
   АНАТОЛЬ. Жаль.
   БАРТОДИЙ. Слышал,  что  она  сказала? К чему  нам  доказывать, что  она
права.
   АНАТОЛЬ. Тогда пошли.
   ПСИХИАТР. Мы будем поддерживать контакт, хорошо?
   БАРТОДИЙ. Пошли, не то я ее убью.

   Сцена 4 - Бартодий, Анатоль.
   Стол  и два стула, Бартодий  и  Анатоль в одинаковых  халатах  сидят за
столом и играют в шахматы.
   БАРТОДИЙ. Шах! (Пауза.) Слышишь, что я сказал? Шах.
   Пауза. Анатоль переставляет на доске фигуру.
   Переиграй, не то возьму коня.
   Анатоль  возвращает  фигуру  на  прежнее  место,  задумывается.  Пауза.
Анатоль переставляет другую фигуру.
   Лучше прикрой ладьей.
   Анатоль делает ход, подсказанный Бартодием.
   Не ладьей! Я сказал: слоном! У тебя же с того фланга есть слон.
   Анатоль ставит ладью на прежнее место и играет слоном. Пауза.
   Нет, лучше ладьей.
   АНАТОЛЬ. Ну, так чем?
   БАРТОДИЙ. Подожди, я подумаю.
   АНАТОЛЬ. Почему ты не играешь сам с собой. Так было бы проще.
   БАРТОДИЙ. Да, конечно, ладьей. (Бартодий переставляет фигуру противника
на доске.) Что ты сказал?
   АНАТОЛЬ. Если бы играл сам с собой, никто бы тебе не мешал.  А меня это
не развлекает.
   БАРТОДИЙ. Не любишь играть.
   АНАТОЛЬ. Не люблю притворства. Ты играешь один, но делаешь вид,  что со
мной.  Переставляешь мои фигуры.  Почему  не играешь  сам с собой,  честно и
просто, без всякой комедии.
   БАРТОДИЙ. Какая же это игра - сам с собой. Мне нужен партнер.
   АНАТОЛЬ. Я так и думал.
   БАРТОДИЙ. Играть полагается вдвоем.
   АНАТОЛЬ. Но зачем играть-то?
   БАРТОДИЙ. А  что мне еще  делать? Играем в шахматы,  потому что с тобой
ничего другого  не придумаешь. Ведь  нужно же как-то коротать эти наши общие
вечера.
   АНАТОЛЬ. Играть в шахматы со своей собственной совестью...
   БАРТОДИЙ. А тебе, значит, не нравится? Ну, тогда бей меня, кусай, мучай
- прошу тебя, для того ты здесь и  находишься. А если не хочешь, не канючь и
играй со мной в шахматы.
   Пауза.
   (Размышляет над шахматной доской.) Нет, лучше слоном. (Отставляет ладью
противника на прежнее  место и  ходит слоном. Задумывается.) А все же почему
ты перестал меня донимать?
   АНАТОЛЬ. Время, дорогой, время. Все со временем изнашивается, даже укор
совести. Сам это прекрасно знаешь. Поначалу я старался, но - сколько можно.
   БАРТОДИЙ. Да, ты прав - лет прошло немало...
   АНАТОЛЬ. Укор совести - категория духовная, а я, вследствие собственной
многократной  повторяемости,  обретаю телесность и уплотняюсь. Дух, обретший
плотность,  обращается  в  материю и  утрачивает  духовность. И чем  более я
становлюсь материей, тем менее остаюсь идеей.
   БАРТОДИЙ. В этом-то я разбираюсь.
   АНАТОЛЬ. Тогда чему  удивляешься. Скоро уже год, как я впервые увидел в
зеркале свое отражение.
   БАРТОДИЙ. Ну, и?..
   АНАТОЛЬ. Был разочарован. Думал, что выгляжу лучше.
   БАРТОДИЙ. Я тоже.
   АНАТОЛЬ.  А раньше,  когда я становился перед зеркалом, оно  оставалось
пустым.
   БАРТОДИЙ. В этом я всегда тебе завидовал.
   АНАТОЛЬ. Можешь  больше  не  завидовать.  Теперь  я  себя  вижу. А  это
означает, что я уже окончательно материализовался.
   БАРТОДИЙ. Благодаря мне.
   АНАТОЛЬ.  Благодаря тебе, но это, однако, не  противоречит тому  факту,
что я - уже не только твоя иллюзия.
   БАРТОДИЙ. А я чья?
   АНАТОЛЬ. Это  твоя забота,  не моя.  Следствие оторвалось от  причины и
зажило самостоятельной жизнью. Знаешь, какой у меня вес?
   БАРТОДИЙ. Какой?
   АНАТОЛЬ. Восемьдесят пять килограммов.
   БАРТОДИЙ. Уже так много?
   АНАТОЛЬ. Да. И поправился я в основном за последнее время.
   БАРТОДИЙ. Ты уверен?
   АНАТОЛЬ. Я  теперь взвешиваюсь ежедневно. Увы, сомнений не осталось.  Я
толстею. И вешу все больше.
   БАРТОДИЙ. Потому что бездельничаешь. Не делаешь зарядку. Вот если бы ты
бил меня, мучил, кусал...
   АНАТОЛЬ. Да  отстань  ты  с этим  мучением.  Я  уже существую настолько
самостоятельно, что имею право на собственное мнение.
   БАРТОДИЙ.  И,  по-твоему,  тебе  больше  не   следует  исполнять   свои
обязанности! Ты уже не должен меня...
   АНАТОЛЬ. Да, да, мучить, кусать  и  так далее!  Но на что тебе это, для
чего, собственно, тебе так это нужно?
   БАРТОДИЙ. Дурацкий вопрос. Я  заслужил это  по  причинам  нравственного
порядка.
   АНАТОЛЬ. Да,  знаю,  слышал.  Красиво ты  говорил  тогда, в  кабинете у
психиатра, о нравственности. О том, как необходимы тебе угрызения совести по
причинам нравственного  порядка,  красиво  возмущался,  когда  она  захотела
вылечить тебя от этих угрызений. Слушал я твою речь и  думал: что-то слишком
красиво он говорит.
   БАРТОДИЙ. Я говорил правду.
   АНАТОЛЬ.  Но вся ли это правда? Я начинаю подумывать: не нуждаешься  ли
ты во мне, случайно, для чего-то еще. А может,  -  прежде всего, для чего-то
еще...
   БАРТОДИЙ. Для чего бы это?
   АНАТОЛЬ.  Да  очень просто -  чтобы чем-то  заполнить свою жизнь. Иметь
какое-то развлечение, хоть видимость уверенности, что в твоей жизни есть еще
что-то важное. Что-то почувствовать,  о чем-то подумать, чего-то бояться,  о
чем-то тосковать... Словом, чтобы не было скучно.
   БАРТОДИЙ. Упрощаешь, редукционист.
   АНАТОЛЬ. Да нет, просто возникло такое подозрение.
   БАРТОДИЙ. Думаешь, значит,  что у меня  не осталось уже ничего лучшего,
как только разговаривать с тобой?
   АНАТОЛЬ.  Нет,   теперь  уже  не  осталось.  Все  прошло  -  молодость,
честолюбие, карьера, любовь... А что осталось? Один я.
   БАРТОДИЙ. А ты, однако, - довольно ехидный укор совести.
   АНАТОЛЬ. Только  не  путай  меня  с  ностальгией. И,  кстати,  если  уж
заговорили о любви... Почему ты тогда так сильно его любил?
   БАРТОДИЙ. Давно это было.
   АНАТОЛЬ. Согласен, давно, но почему? Что ты в нем такого увидел?
   БАРТОДИЙ. Не я один.
   АНАТОЛЬ. Тебя это не оправдывает. Из-за того, что у него  были усы? Усы
были, действительно, красивые, но ведь это еще не повод.
   БАРТОДИЙ. Причем тут усы, - это идея. Он был воплощением идеи.
   АНАТОЛЬ. А без идеи ты жить не мог?
   БАРТОДИЙ. Тогда - нет. (Пауза.) Так мне, во всяком случае, казалось.
   АНАТОЛЬ.  Вот именно.  Ты  всегда нуждался  в том,  чтобы тебе подавали
что-нибудь извне, что-нибудь готовенькое,  вроде костюмчика,  который  сразу
можно носить. Надеваешь на себя, и он уже твой, тебе сразу же приятненько. А
сам шить не умеешь. (Пауза.) Или, может, тебе чего-то недоставало? Какого-то
органа? Может, протез был тебе нужен?  (Пауза.)  Если не идея, то карьера, а
еще лучше - карьера с идеей.
   БАРТОДИЙ. Да нет, я же не ради карьеры.
   АНАТОЛЬ. Но ведь оно как-то так само собой и соединилось,  правда? Одно
с другим. Эта твоя любовь себя окупила.
   БАРТОДИЙ. Я его действительно любил!
   АНАТОЛЬ.  И потому донес на своего лучшего  друга?  (Пауза.) Да еще так
повезло,  что  он уже никогда  не узнает, кто его под  землю уложил. Доносик
аккуратненький получился. (Пауза.) Ты вынес ему смертный приговор.
   БАРТОДИЙ. Не я.
   АНАТОЛЬ. Но вышло-то так.
   БАРТОДИЙ. Нет, я этого не хотел.
   АНАТОЛЬ. Но как-то так само получилось, да? Ты хорошо знал, какие будут
последствия, какие времена были.
   БАРТОДИЙ. Нет, то есть я знал, но...
   АНАТОЛЬ.  ...Знал,  но  вроде  бы  и  не  знал.  И   это  называется  -
интеллигент. Да  уж  ладно, я не  обвиняю тебя, слишком  я стар  для  этого.
Спрашиваю из простого любопытства.
   БАРТОДИЙ. Спрашивай, о чем хочешь.
   АНАТОЛЬ. А мне уже больше не хочется. Пойду спать.
   БАРТОДИЙ. Останься!
   АНАТОЛЬ.  С  тех  пор, как  я  поправился,  меня  одолевают  вялость  и
сонливость.
   БАРТОДИЙ. Не оставляй меня одного.
   АНАТОЛЬ  (зевает). Ничего не поделаешь, мой дорогой, мы оба стареем,  и
вместе с нами стареет наша последняя любовница. Шизофрения.

   Сцена 5 - Бартодий, Октавия, Анатоль.
   Бартодий готовится к отъезду - раскрытый чемодан, приготовленные вещи и
т.д. В глубине - ширма.
   ОКТАВИЯ. Здесь твои таблетки, не забывай принимать.
   БАРТОДИЙ. Не беспокойся.
   ОКТАВИЯ. Я говорю не о снотворных. Тут желудочные и сердечные.  Я здесь
все написала - какие и когда принимать. Не забудешь?
   БАРТОДИЙ. Нет, конечно. (Целует ее в лоб.) Спасибо.
   ОКТАВИЯ. А где ты будешь питаться?
   БАРТОДИЙ. В ресторане.
   ОКТАВИЯ. Но ведь в ресторанах готовят ужасно.
   БАРТОДИЙ. Всего два-три дня.
   ОКТАВИЯ. Достаточно, чтобы  расхвораться.  Постарайся есть  телятину. И
без соуса.
   БАРТОДИЙ. Постараюсь.
   ОКТАВИЯ. Обещаешь?
   БАРТОДИЙ. Обещаю.
   ОКТАВИЯ. И никаких гуляшей и  рубленого мяса, неизвестно, что они  туда
кладут. А  вообще  лучше избегать мяса.  Там, наверное, есть  вегетарианские
рестораны.
   БАРТОДИЙ. Должны быть.
   ОКТАВИЯ. В молочные бары лучше не заходи, там ужасная грязь.
   БАРТОДИЙ. Не буду.
   ОКТАВИЯ. И осторожнее с сахаром. Ты же знаешь, тебе нельзя.
   БАРТОДИЙ. Знаю.
   ОКТАВИЯ. Пойду приготовлю бутерброды на дорогу. (Выходит.)
   Бартодий отодвигает ширму, за  которой на сидит на стуле  Анатоль. Он в
халате, читает газету.
   БАРТОДИЙ. Ты все еще не готов? Через час наш поезд.
   АНАТОЛЬ. Я не еду с тобой.
   БАРТОДИЙ. То есть как не едешь...
   АНАТОЛЬ. Очень просто - не еду.
   БАРТОДИЙ. Сейчас же одевайся!
   АНАТОЛЬ. Полегче, полегче, не кричи. Если я говорю, что не еду, значит,
не еду.
   БАРТОДИЙ. Но почему?
   АНАТОЛЬ. Потому что мне тоже полагается...
   БАРТОДИЙ. Тихо!
   Загораживает Анатоля ширмой. Входит Октавия
   ОКТАВИЯ. Тебе с чем, с ветчиной или с сыром?
   БАРТОДИЙ. С ветчиной. С сыром.
   ОКТАВИЯ. Ты действительно не хочешь, чтобы я поехала с тобой?
   БАРТОДИЙ. Я-то  очень хотел бы, честное слово, но  неизвестно,  как  он
себя поведет. Он же только что вышел.
   ОКТАВИЯ. Я его нисколько не боюсь.
   БАРТОДИЙ. Зато он может бояться. Такие, как он, сторонятся людей.
   ОКТАВИЯ. А тебя он бояться не будет?
   БАРТОДИЙ. Мы знаем друг друга с детства.
   ОКТАВИЯ. Но я вам не помешаю. Посижу в гостинице.
   БАРТОДИЙ. Мы же не виделись пятнадцать лет.
   ОКТАВИЯ. Но ведь на ночь ты вернешься в гостиницу.
   БАРТОДИЙ. Беседовать с друзьями лучше всего ночью.
   ОКТАВИЯ. Я сделаю еще с маргарином. Он полезнее. (Выходит.)
   Бартодий отодвигает ширму.
   БАРТОДИЙ. Ну, что случилось, почему ты не хочешь ехать...
   АНАТОЛЬ. Потому что мне тоже полагается амнистия.
   БАРТОДИЙ. Откуда ты узнал об амнистии?
   АНАТОЛЬ. Я же читаю твои газеты.
   БАРТОДИЙ. Амнистия ничего не меняет.
   АНАТОЛЬ. Меняет все, и принципиально. Смертный приговор не был приведен
в исполнение.
   БАРТОДИЙ. Но кто мог знать, это никому не было известно.
   АНАТОЛЬ. Но теперь-то известно.
   БАРТОДИЙ. Только теперь.
   АНАТОЛЬ. Наш человек жив.
   БАРТОДИЙ. Но он же был приговорен.
   АНАТОЛЬ. И все же остался в живых.
   БАРТОДИЙ. Это не моя заслуга.
   АНАТОЛЬ. Ты его не убил.
   БАРТОДИЙ. Помимо моей воли.
   АНАТОЛЬ. Меня это не касается.
   БАРТОДИЙ. Стало быть, я невиновен? Только потому, что он уцелел?
   АНАТОЛЬ. Я так не говорю.
   БАРТОДИЙ. Донес я на него или не донес?
   АНАТОЛЬ. Донес.
   БАРТОДИЙ. Из-за меня его приговорили к смерти или не из-за меня?
   АНАТОЛЬ. Из-за тебя.
   БАРТОДИЙ. Тогда что тебе еще нужно?
   АНАТОЛЬ. Ты можешь иметь...
   БАРТОДИЙ. Тссс...
   Загораживает Анатоля ширмой. Входит Октавия с бутербродами.
   ОКТАВИЯ. Смотри,  не  положи  их  в  чемодан  или в карман,  не то  все
перепачкаешь. Только отдельно.
   БАРТОДИЙ. Хорошо.
   ОКТАВИЯ. Представляю, как это было для тебя страшно.
   БАРТОДИЙ. Да.
   ОКТАВИЯ. Ты был на процессе?
   БАРТОДИЙ. Нет, процесс был закрытый.
   ОКТАВИЯ. Я подумала - может быть, как свидетель.
   БАРТОДИЙ. Нет, я не был в это замешан.
   ОКТАВИЯ. Подумать только, что пережила его семья.
   БАРТОДИЙ. Семью тогда уже давно выслали.
   ОКТАВИЯ. А его жена.
   БАРТОДИЙ. У него не было жены.
   ОКТАВИЯ. Ну, тогда невеста.
   БАРТОДИЙ. И невесты не было.
   ОКТАВИЯ. Как же так, почему не было...
   БАРТОДИЙ. Потому что он был очень занят.
   ОКТАВИЯ. Чем же он занимался?
   БАРТОДИЙ. Антигосударственной деятельностью.
   ОКТАВИЯ. Идеалист?
   БАРТОДИЙ. Возможно. Но тогда это называли иначе.
   ОКТАВИЯ. Зонтик возьмешь?
   БАРТОДИЙ. Не люблю зонтов.
   ОКТАВИЯ. Возьми, погода неустойчива. Только не потеряй.
   БАРТОДИЙ. Если не возьму, то и не потеряю.
   ОКТАВИЯ. Я принесу зонт. (Выходит.)
   Бартодий отодвигает ширму, появляется Анатоль.
   АНАТОЛЬ.  ...Так  что можешь  завести  себе  какой  угодно  другой укор
совести, но  на меня больше не  рассчитывай, я  выхожу  из игры. Мое  дело -
убийства,   преступления   помельче  меня  не  касаются.  Я  -  королевский,
шекспировский,  легендарный.  Я  - король над всеми иными укорами совести. А
как я теперь выгляжу. Глупо.
   БАРТОДИЙ. Поехали со мной, прошу тебя.
   АНАТОЛЬ.   Только  убийц  преследуют   призраки  и  привидения.  Другие
преступники вынуждены обходиться без них.  С момента, когда выяснилось,  что
трупа не было, не может быть и призрака.
   БАРТОДИЙ. А может, все же...
   АНАТОЛЬ. Я не намерен заниматься мелочами.
   БАРТОДИЙ. Пятнадцать лет каторги - мелочь!
   АНАТОЛЬ. Я не говорю, что мелочь, но не то же самое, что смерть.
   БАРТОДИЙ. Иуда в Масличной роще - мелочь?
   АНАТОЛЬ. Но трупа не было.
   БАРТОДИЙ. Не бросай меня.
   АНАТОЛЬ. Дай мне труп - и я останусь с тобой.
   Бартодий загораживает Анатоля ширмой. Входит Октавия.
   ОКТАВИЯ. Ты по