КЕДРИНСКИЙ. Потому что для  вас это экзотика,  зато  для нас  -  сама
жизнь. А знаете, что хуже всего?
   ВОЛЬФ. Только без преувеличений, Иван Николаевич.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Хуже  всего,  что нам  все  это нравится.  Пансионат,  в
котором мы имеем удовольствие пребывать, носит название  "Ницца", но даже  в
настоящую Ниццу мы ездим со своим самоваром. Никуда не денешься.
   Татьяна встает и присоединяется к Сейкину,  который продолжает смотреть
вдаль.
   ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, чай.
   СЕЙКИН. С Иваном Николаевичем?
   ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, я прошу...
   Анастасия ставит самовар на стол, вазу с апельсинами переносит со стола
на сервант.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Анастасия Петровна,  уж  если вы  решили попотчевать нас
чаем, не забудьте тогда и про варенье.
   АНАСТАСИЯ. Будет, будет варенье. (Уходит налево.)
   ЧЕЛЬЦОВ (глядя на ружье). А почему здесь ружье висит?
   ЧЕЛЬЦОВА. Оставь, Саша, тебе, что за дело.
   ЧЕЛЬЦОВ.  Если  висит,  значит  зачем-то   повесили.  Здесь  кто-нибудь
стреляет?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Насколько мне известно, никто.
   ЧЕЛЬЦОВ. Тогда зачем?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Может поручик? Ведь он военный.
   СЕЙКИН (глядя на горизонт). Любопытно.
   ТАТЬЯНА. Что, Петр Алексеевич...
   СЕЙКИН. Видите тот корабль?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Где? (Встает и присоединяется в Сейкину и Татьяне.)
   Пауза.
   СЕЙКИН. Интересно, он к нам плывет или от нас.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Ну, это же  так  просто,  поручик. Если к нам,  он будет
увеличиваться, а если от нас  -  уменьшаться. Разве в гарнизоне вас этому не
обучали?
   ТАТЬЯНА. Он не увеличивается.
   СЕЙКИН   (по-прежнему   глядя   вдаль   и   не   обращая  внимания   на
Захедринского). И не уменьшается.
   Пауза.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. В самом деле.
   ЛИЛИ. Я тоже  хочу  посмотреть.  (Встает  и присоединяется  к  Сейкину,
Татьяне и Захедринскому.)
   Вольф и Чельцов следуют за ней.
   ЧЕЛЬЦОВА. Саша, ты куда?
   ЧЕЛЬЦОВ. Сейчас вернусь.
   Сейкин,  Татьяна, Захедринсккй, Вольф  и  Чельцов,  сгруппировавшись  у
выхода  на террасу, смотрят  в сторону горизонта. Чельцова  встает, садится,
затем снова встает и присоединяется к ним.
   ЧЕЛЬЦОВ (глядя вдаль). А чтоб его...
   ЧЕЛЬЦОВА (предостерегающе). Саша!
   ЧЕЛЬЦОВ. И ни к нам, и ни от нас, сукин сын.
   ВОЛЬФ. Из-за чего вы так переживаете, Александр Иванович?
   ЧЕЛЬЦОВ. Так ведь если он ни к нам и ни от нас, куда же он тогда?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. В ваших рассуждениях что-то есть.
   ВОЛЬФ. Не вижу повода  для волнений. Корабль стоит  на якоре. Абсолютно
рациональное явление.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Разумеется,  но  только для  вас. Не в  обиду  вам  будь
сказано, Рудольф Рудольфович, но вы лишены метафизического ощущения.
   ВОЛЬФ. Извините, но я здесь никакой метафизики не вижу.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно, не видите, хотя здесь все ясно как на ладони.
Александр Иванович, вы изучали философию?
   ЧЕЛЬЦОВ. Как-то не приходилось.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу) Видите? Не изучал. Но все же своим безошибочным
инстинктом сумел охватить феномен в его высшем проявлении.
   ВОЛЬФ. Не понимаю.
   С левой стороны  входит Анастасия Петровна, неся на  подносе  чайник  и
большую банку варенья.  Ставит поднос на стол  рядом с самоваром. Доставляет
стулья  к столу, достает из серванта стаканы,  блюдца, тарелочки  и ложечки,
накрывает стол.
   Захедринский, Лили, Чельцов, Чельцова, Татьяна, Сейкин  и Вольф отходят
от балкона и, продолжая беседу, полукругом располагаются за столом. Садятся,
начиная  от левого конца  полукруга, в  следующем  порядке: Чельцов напротив
ружья, висящего на стене, лицом к нему. Далее, слева от него, Сейкин (правым
профилем  к зрителям),  Вольф,  Татьяна (лицом  к зрителям), Чельцова,  Лили
(левым  профилем  к зрителям  и  напротив Сейкина), Захедринский  (на правом
конце полукруга).
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сейчас я вам объясню. Будем исходить из предпосылки,  что
ни к нам, ни от нас. Это вам, надеюсь, понятно.
   ВОЛЬФ. Нет.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как бы это сказать попонятней... Вот мы здесь, а они там.
А он - ни к нам, ни к ним.
   ВОЛЬФ. Кто - он?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, тот корабль, разумеется! Да это и неважно,  корабль -
всего лишь символ.  Однако, поскольку мы пожелали рассматривать корабль  как
категорию несимволическую, напрашивается  вывод, что  если он не к нам,  то,
следовательно, есть тому некие причины. Например, что он нас не любит.
   ВОЛЬФ. А почему не любит?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Кто  его  знает. Впрочем, Бог ему судья.  Коль не любит,
значит не нравимся, насильно мил не будешь. Правда, поручик?
   СЕЙКИН. Это вы мне?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кому же еще, вы здесь единственный поручик.
   Анастасия Петровна выходит налево.
   ВОЛЬФ. Но это же означает, что тех он тоже не любит.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Каких тех?
   ВОЛЬФ.  Ну, там, тех, которые находятся  в  каком-нибудь  другом месте.
Ведь если он к ним тоже не...
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы  делаете успехи, но - любит, не любит, не в этом дело.
А  главное в том,  что  если он  ни  сюда, ни  туда, тогда  куда? Ну,  куда,
попытайтесь ответить.
   ВОЛЬФ. Не знаю.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно! Никуда!  А ведь никуда -  невозможно.  Теперь
сами видите, какая тут загадка.
   ВОЛЬФ. С этим я не соглашусь. Должно же быть - куда-нибудь.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Должно, да только не может.
   ВОЛЬФ. Но ведь так жить невозможно!
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Невозможно, но приходится.
   ВОЛЬФ. У меня, чувствую, от всего этого голова разболелась.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это у вас с непривычки. А вот мы - так и живем, болит - а
мы живем.
   ВОЛЬФ.  Если он -  никуда,  а никуда - невозможно,  то куда же, в таком
случае...
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чудесно, еще немного, и мы сделаем из вас славянина. А не
понимаете  вы  потому, что мудрствуете  чрезмерно, как и все  там у  вас, на
Западе. А здесь, у нас, понимать нужно не разумом, а душой.
   ВОЛЬФ. То есть как это?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  А  вот  сейчас увидите.  Лилиана Карловна, у  меня к вам
просьба.
   ЛИЛИ. Ко мне?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Будьте добры, уговорите Петра  Алексеевича, пусть он нам
что-нибудь споет.
   ЛИЛИ. Отчего вы сами его не попросите.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Он со мной не разговаривает, а вам наверняка не откажет.
   СЕЙКИН. Интрига в духе Шекспира.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот, пожалуйста! Он уже что-то против меня имеет. Скажите
ему, что это не для меня, а для Рудольфа Рудольфовича.
   ТАТЬЯНА. Да, да! Спойте что-нибудь, Петр Алексеевич, мы вас просим!
   ЧЕЛЬЦОВ. Хорошая мысль.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Для Рудольфа Рудольфовича в воспитательных целях.
   ЛИЛИ. Петр Алексеевич...
   СЕЙКИН (встает). Хорошо, я спою.
   Собравшиеся  издают   общий  возглас  одобрения.  Раздается:  "Браво!",
"Споет, споет!", Чельцов - "Вот молодец!" и т.п.
   Но не для Рудольфа Рудольфовича.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. А для кого?
   СЕЙКИН. Уж это мое  дело. (Отходит от стола и снимает со стены  гитару.
Садится на диван и подстраивает гитару.)
   ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Вольфу). А теперь будьте внимательны.
   СЕЙКИН  (находит правильный  тон и после  короткого вступления начинает
петь, аккомпанируя себе на гитаре).
   Как грустно, туманно кругом,
   Тосклив, безотраден мой путь,
   А прошлое кажется сном,
   Томит наболевшую грудь.
   Ямщик, не гони лошадей,
   Мне некуда больше спешить,
   Мне некого больше любить.
   Ямщик, не гони лошадей.
   (Между тем начинает смеркаться.)
   Как жажду средь мрачных равнин
   Измену забыть и любовь,
   Но память, мой злой властелин,
   Все будит минувшее вновь.
   Ямщик, не гони лошадей,
   Мне некуда больше спешить,
   Мне некого больше любить.
   Ямщик, не гони лошадей.
   Все было лишь ложь и обман.
   Прощай, и мечты, и покой.
   А боль незакрывшихся ран
   Останется вечно со мной.
   Ямщик, не гони лошадей,
   Мне некуда больше спешить,
   Мне некого...[1] (Внезапно замолкает.)
   Хватит. (Кладет гитару на диван.)
   ЛИЛИ (аплодируя). Еще, еще!
   Остальные молчат.
   Между тем наступили сумерки. С левой стороны входит Анастасия Петровна,
неся горящую керосиновую лампу. Ставит лампу на стол и выходит налево.
   ЧЕЛЬЦОВ  (нарушив общее молчание). Как же это так, господа, если ничего
не происходит, а все свершается.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что вы имеете в виду, Александр Иванович?
   ЧЕЛЬЦОВ.  Жизнь. Вот мы сидим себе, посиживаем, чаек попиваем, а волосы
у нас растут. Вроде бы,  что тут такого? А ничего. Даже не замечаем... А они
растут,  все  длиннее  становятся,  и  не успеешь  оглянуться,  нужно идти к
парикмахеру.
   ВОЛЬФ. А лысый?
   ЧЕЛЬЦОВ. Что - лысый?
   ВОЛЬФ. Ну, если человек лысый. У него же волосы не растут.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Рудольф Рудольфович, вы бы постыдились.
   Сидящие за столом приступают к церемониалу чаепития. Наливают в стаканы
кипяток из самовара, кладут в розетки варенье и т.д.
   ВОЛЬФ. Это не ответ.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы - безнадежный человек.
   ЧЕЛЬЦОВ. Если волосы  не растут, растет что-нибудь еще. Так все и идет,
само по себе.
   ВОЛЬФ. А, теперь понимаю, - прогресс!
   ЧЕЛЬЦОВ. Какой еще прогресс, это все помимо нас идет.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Рудольф Рудольфович,  вы  бы  лучше  перестали  эти ваши
железные дороги строить. От них вам один лишь вред.
   ВОЛЬФ. От дорог - вред?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Они вам только голову заморочили, взор помутили. Все, что
вы видите - сплошные рельсы да рельсы.
   СЕЙКИН (встает и возвращается к столу). Да перестаньте вы придираться к
Рудольфу Рудольфовичу.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я вовсе не придираюсь, я ему добра желаю.
   СЕЙКИН. Да ведь он прав.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. С этими своими рельсами?
   СЕЙКИН. Именно с ними. Нас могут спасти только рельсы.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. От чего?
   СЕЙКИН. От метафизики.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да? А кто пел сейчас "Ямщика"?
   СЕЙКИН. Моя жизнь погублена, я не в счет.
   ЧЕЛЬЦОВ (к Вольфу). И много вы их уже построили?
   ВОЛЬФ. Две тысячи триста восемьдесят пять километров.
   ЧЕЛЬЦОВ. А сколько это будет в верстах?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Какая  разница, дело вовсе не  в этом. Скажите,  Рудольф
Рудольфович, ну строите вы, строите, а вот когда уже построите, что дальше?
   ВОЛЬФ. Как это, дальше...
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, дальше, то  есть -  потом. Вот, предположим, опояшете
вы этими вашими рельсами весь  земной шар. Затем сядете в поезд, допустим, в
Харькове, и поедете. Едете вы, едете и думаете: вот и уехал я из Харькова. И
так  вам  хорошо, да  и  разве  кто-нибудь  захочет  оставаться  в  Харькове
навсегда. Время летит, а вы  едете и радуетесь: "Как чудесно, я еду". И  тут
выглядываете в окно и что же вы видите? Опять Харьков.
   ЧЕЛЬЦОВА. Как же это, если он из Харькова уехал...
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Земной шар круглый, сударыня.
   ЧЕЛЬЦОВА. Но не до такой же степени...
   ВОЛЬФ. Это демагогический вопрос. Я не намереваюсь ехать так долго.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Но ваши  внуки... Вы, надо  полагать, женитесь, заведете
детей.
   ЧЕЛЬЦОВ. Имел я как-то дельце в Харьковской губернии. Сошел на станции,
а  от станции еще два дня  подводой, ну, может, полтора, если лошади добрые.
Смотрю,  стоят  перед паровозом  два  мужика,  первый  раз в  жизни  паровоз
увидели. А  в  машине  поршни  туда-сюда ходят, пар бухает, а мужики стоят и
стоят, смотрят и смотрят. А  потом один и скажи  другому:  "Вот это техника,
железо на железо, как кобель на сучку".
   ЧЕЛЬЦОВА. Саша!
   ЧЕЛЬЦОВ. А как сказать по-другому?
   ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич, варенье.
   СЕЙКИН. Спасибо, не хочется.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Вы много ездите?
   ЧЕЛЬЦОВ. Да приходится, дела.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так вам доводится многое повидать.
   ЧЕЛЬЦОВ. Э, где там! Что у нас увидишь. Везде одно и то же.
   ЧЕЛЬЦОВА. Да мой муж больше всего любит дома сидеть. Правда, Саша?
   ЧЕЛЬЦОВ (уклончиво). Да так, иногда.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Вы спите хорошо?
   ЧЕЛЬЦОВ. Конечно. А что?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вот я  не очень. По  ночам  в  кустах  молодые  офицеры
стреляются, ну и будят.
   ЛИЛИ. Из-за любви?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Некоторые  из-за  любви, но  чаще  всего  - из-за своего
декадентства.
   ЧЕЛЬЦОВ.  Знал я одного подпоручика. Его нашли в кровати, один сапог  в
руке,  а другой  на ноге.  И записку оставил: "Надоело снимать и  надевать".
Взял и застрелился.
   ЧЕЛЬЦОВА. Саша!
   ЧЕЛЬЦОВ. Но, вроде, не насмерть.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Ну,  вот  видите.   (К  Сейкину.)  А  вы,   поручик,  не
испытываете такого желания?
   СЕЙКИН. Сменим тему.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Отчего же? Самоубийство - дело обычное, человеческое.
   ВОЛЬФ. Отчего  вы полагаете, что Петр Алексеевич намерен  застрелиться,
не понимаю.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Мне вдруг так показалось. А  кроме того... (К  Сейкину.)
Вы, кажется, что-то писали, уж не завещание ли?
   ТАТЬЯНА. Иван Николаевич!
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да я так, по-дружески.
   ТАТЬЯНА. Поговорим о чем-нибудь другом.
   Продолжительная пауза.
   ЧЕЛЬЦОВА (к Лили). Говорят, вы в том театре играете голую негритянку.
   ЛИЛИ. Это не я, а мой партнер.
   ЧЕЛЬЦОВА. Переодетый?
   ЛИЛИ. И не негритянку, а мавра.
   ЧЕЛЬЦОВА. Какая разница. Я слышала, что вы его душите.
   ЛИЛИ. Нет, это он меня.
   ЧЕЛЬЦОВА. Никогда бы не позволила негру себя душить.
   ЧЕЛЬЦОВ. Мне рассказывали про одного негра в Омской губернии...
   ЧЕЛЬЦОВА (резко). Саша!
   ЧЕЛЬЦОВ. Да ничего такого о нем не говорили.
   ЛИЛИ (к Захедринскому). Иван Николаевич, еще варенья?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. С удовольствием.
   СЕЙКИН (внезапно встает). Лилиана Карловна!
   Все перестают заниматься чаепитием и поворачиваются к Сейкину.
   Пауза.
   Разрешите мне просить вашей руки.
   Татьяна встает из-за стола и уходит через балкон налево.
   Пауза.
   Вы согласитесь выйти за меня замуж?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ  (вставая со стула). Думаю, что Лилиана Карловна предпочла
бы побеседовать с вами наедине.
   СЕЙКИН. Мне скрывать нечего.
   Захедринский снова садится.
   Лилиана  Карловна,  хотел  бы обрисовать наше  будущее. Обвенчаться  мы
можем сразу  же,  хоть завтра. На вас  будет белоснежное  платье. Деньги  на
платье  найдутся, я одолжу. Готов заложить саблю, но одолжить сумею. А потом
поедем ко  мне, в гарнизон. Я  служу в Заамурском полку, ехать  нам придется
далеко.  Вам  у нас  понравится,  там  нет  ничего,  кроме степи -  простор,
полностью открытый взгляду. А квартиру снимем в  пригороде, там  дешевле,  в
самом крайнем доме, из окна только степь видна. Одну комнатку, но нам и того
хватит, больше и не нужно, чтобы свить гнездышко для нашей любви. Дни я буду
проводить в  казармах,  заниматься  муштрой и прочими  подобными  армейскими
делами, зато ночи будут  принадлежать  нам. Разве только  иной раз в  казино
загляну, в карты перекинуться, вы же понимаете, с однополчанами нужно жить в
ладу, а за картами коньячок. Так и полночь наступит, а  если даже и до утра,
так ведь вы же меня любите...
   ЗАХЕДРИНСКИЙ (про себя). Свинья.
   СЕЙКИН. Да  вам  и не придется днем сидеть  дома. Некоторые  из старших
офицеров женаты,  так что общество и для  вас найдется.  Супруга  полковника
устраивает  чай для дам-офицерш, даже с  фортепиано. Городок небольшой, надо
признать, но люди и там живут.  Будут  вам  рады,  если приедете.  Аптекарша
станет  заботиться о вас, как родная мать. А городничиха пригласит в Дамский
Кружок  Вязания  На Спицах,  вышьете для себя  салфетку. Или  шарф для  меня
свяжете...
   Пауза.
   Чельцов  украдкой  подкладывает  себе  на  розетку варенье  из банки  и
несколько  раз стучит  при этом ложечкой  о  розетку,  поскольку варенье  не
отстает от ложечки.
   ЧЕЛЬЦОВА. Тихо!
   СЕЙКИН. А через несколько я лет получу повышение. Ну там через пять или
десять,  но  получу непременно, а время быстро проходит, сами убедитесь. Дни
долго тянутся, зато годы летят. А если у нас и дети появятся, так вы даже не
заметите.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ (отворачивается, сидя на стуле). Я не могу этого слышать.
   СЕЙКИН. Лилиана Карловна, так вы согласны?
   Продолжительная пауза.
   ЛИЛИ. Да.
   СЕЙКИН. Как это...
   ЛИЛИ. Я выйду за вас замуж.
   СЕЙКИН. Вы...
   ЛИЛИ. Я принимаю ваше предложение.
   Сейкин  еще некоторое время стоит, после чего, обогнув  стол со стороны
авансцены, быстро, почти бегом, уходит направо.
   ЧЕЛЬЦОВА (встает и кричит ему вслед). Петр Алексеевич!
   Пауза.
   Лили встает и выбегает налево.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ (к Чельцову). Знаете, из-за чего погибнет Россия?
   ЧЕЛЬЦОВ. Из-за чего?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Из-за того, что даже декадентам жить хочется.
   ЧЕЛЬЦОВА (садится). Бедная Лилиана Карловна...
   ЧЕЛЬЦОВ. Но он же сделал ей предложение.
   ЧЕЛЬЦОВА. Замолчи сию минуту!
   Пауза.
   ЧЕЛЬЦОВА  (встает).  Пойду к  ней.  Неровен  час что-нибудь  над  собой
сделает.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, идите к ней, лучше не оставлять ее одну.
   Чельцова  выходит налево.  Вольф  встает, берет  шляпу  и  трость, идет
налево.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы тоже?
   ВОЛЬФ  (задержавшись).  Нет,  но  хотелось  бы  поостыть, слишком много
впечатлений. (Выходит налево.)
   Пауза.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что вы, Александр Иванович, на все это скажете?
   ЧЕЛЬЦОВ (достает  носовой  платок и вытирает  лоб).  Я же говорил,  что
слишком жарко.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Нет, вы только  посмотрите на этого  Сейкина.  Ничтожная
фигура, не так ли?
   ЧЕЛЬЦОВ  (снисходительно,  даже  с некоторой  симпатией  к  Сейкину,  в
смысле: "Не нужно быть к нему слишком строгим"). Поручик как поручик.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не совсем. Лермонтов хоть стихи писал, а  этот не посмеет
даже солдату в морду дать.
   ЧЕЛЬЦОВ. Э-э, посмеет, наверное.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. А если и посмеет, так слишком мягко.
   ЧЕЛЬЦОВ. Все кончится по-доброму.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  А вот я вовсе не уверен. Слишком много страстей. Вы хоть
раз видели столько в этих ваших губерниях?
   ЧЕЛЬЦОВ (встает).  Пойду поищу его. (Идет направо, проходя  мимо ружья,
останавливается.) Висит, все висит. (Выходит направо.)
   Пауза.
   Захедринский   барабанит  пальцами  по  столу.  Встает,  идет  направо,
останавливается, недолго стоит, возвращается к столу, садится.
   С левой стороны входит Татьяна, в другом костюме, на этот  раз - темных
тонов,  и  в другой шляпке. Следом за ней  Анастасия несет  чемодан, плащ  и
большой, черный зонт.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ (вставая). Далеко собрались, Татьяна Яковлевна?
   ТАТЬЯНА. Уезжаю.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. В Тамбов?
   Татьяна подходит к нему и протягивает руку, желая проститься.
   Вы хоть присядьте перед дорогой. Так просто не уезжают.
   Татьяна садится. Анастасия ставит чемодан на пол, стоит и ждет.
   Анастасия Петровна, прошу вас, подождите внизу.
   Анастасия берет чемодан и выходит направо.
   Неужели это так необходимо.
   ТАТЬЯНА.  Скоро  учебный  год  начинается,   а  я  еще  должна  задания
приготовить .
   ЗАХЕДРИНСКИЙ  (садится  напротив  Татьяны).  Вы  весьма  добросовестная
учительница.
   ТАТЬЯНА. Это мой долг.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нам будет вас недоставать.
   ТАТЬЯНА (благодарно улыбается). Ну, не всем.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зато некоторым - очень. Мне, например.
   ТАТЬЯНА. Вы слишком добры.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, я  человек дурной. Я  тщеславен, дерзок,  несолиден,
много болтаю, много пью...
   ТАТЬЯНА. Вы недооцениваете себя.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ.  Я слишком  хорошо  себя  знаю.  Вам-то  не  все  обо мне
известно, а  расскажи я, вы бы все равно  не поверили, но это и к лучшему. И
коль скоро вы не все про меня знаете, то...
   Пауза.
   ТАТЬЯНА. То что?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. То, может, вы останетесь со мной...
   ТАТЬЯНА. В Крыму?
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Навсегда.
   ЧЕЛЬЦОВ (голос за сценой). Петр Алексеевич!...
   ТАТЬЯНА. Боюсь, что это невозможно. Вы очень мне нравитесь, но...
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но вы не любите меня.
   ТАТЬЯНА. Если бы нам довелось встретиться при других обстоятельствах...
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Понимаю.
   ТАТЬЯНА.  Нет,  вы  не  все  понимаете, видите ли...  Ах,  как  бы  это
объяснить...
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. Объяснять не нужно.
   ТАТЬЯНА. Я не собираюсь выходить замуж.
   ЗАХЕДРИНСКИЙ. За меня?
   ЧЕЛЬЦОВ  (за   сценой,  на   этот  раз  с  большего  расстояния).  Петр
Алексеевич!
   ТАТЬЯНА. Ни за  кого. Что не  означает, будто я не хо