мороженое.   А   вот  здесь...  (Подает
следующую.) Без лифчика.
   БАРТОДИЙ. Ты попросил снять?
   АНАТОЛЬ. Сама сняла. (Пауза.) Хороши, правда?
   БАРТОДИЙ. Да, очень.
   АНАТОЛЬ (перебирает  фотографии в бумажнике). А, вот! (Подает  Бартодию
фотографию.) На велосипеде.
   БАРТОДИЙ. Ну и что - на велосипеде...
   АНАТОЛЬ. Как это что. Присмотрись получше. (Пауза.) Видишь?
   БАРТОДИЙ. Ты снимал?
   АНАТОЛЬ. А кто же еще? Как, ничего?
   Бартодий отдает Анатолю все фотографии.
   БАРТОДИЙ. Интересные.
   АНАТОЛЬ.  Это  еще  что.  Погоди,  у меня  сеть и другие, целая  серия,
восемнадцать на двадцать четыре...
   БАРТОДИЙ. Куда ты?
   АНАТОЛЬ.  Они  в  письменном  столе.  Представляешь,  у  меня  уже есть
письменный стол?
   БАРТОДИЙ. Оставь.
   АНАТОЛЬ. Не хочешь?
   БАРТОДИЙ. Лучше поговорим.
   АНАТОЛЬ. Тогда выпьем.
   БАРТОДИЙ. Тебе уже хватит.
   АНАТОЛЬ. А тебе?
   БАРТОДИЙ. И мне тоже, нам уже не по двадцать лет.
   АНАТОЛЬ. Мне - двадцать.
   БАРТОДИЙ. А мне - нет.
   АНАТОЛЬ.  Еще бы, ты ведь жил  дольше.  А  вот  мне сократили  жизнь на
пятнадцать лет, и я - как новенький.
   БАРТОДИЙ. Наверное, обижаешься на меня?
   АНАТОЛЬ. За что?
   БАРТОДИЙ. Что тебе сократили, а мне не сократили. У меня  даже наоборот
вышло: это были прекраснейшие годы моей жизни.
   АНАТОЛЬ. Тебе необходимо говорить об этом?
   БАРТОДИЙ. Необходимо. Ведь я отдаю себе отчет.
   АНАТОЛЬ. В чем? В чем ты можешь отдавать себе отчет?
   БАРТОДИЙ. Ну, в этих твоих пятнадцати.
   АНАТОЛЬ. Вот как? И в чем же еще.
   БАРТОДИЙ. И в этом моем, так сказать, научном мировоззрении.
   АНАТОЛЬ. А не поздновато?
   БАРТОДИЙ. Что ж, ты имеешь право так говорить.
   АНАТОЛЬ. Имею. И что с того?
   БАРТОДИЙ. И  считаю,  что мой долг объяснить, почему тогда  было у меня
это самое...
   АНАТОЛЬ. Научное мировоззрение.
   БАРТОДИЙ. Вот именно.
   АНАТОЛЬ. Не надо.
   БАРТОДИЙ. Но я обязан.
   АНАТОЛЬ. Ты  мне  уже  тогда  объяснял.  Аж  блевать  тянуло  -  не мог
остановиться. Молол до бесконечности, все хотел обратить меня в свою веру. К
чему повторять? Я тогда уже все это наизусть знал.
   БАРТОДИЙ. Но тогда я считал, что это было единственно...
   АНАТОЛЬ.  Знаю,  знаю,  я  же  сказал  - знаю.  Единственно  правильное
решение, для нас, для всего  человечества и так далее. Что ты можешь сказать
нового?
   БАРТОДИЙ. То, что я переменился.
   АНАТОЛЬ. Ну и что?
   БАРТОДИЙ. И что теперь смотрю на все иначе.
   АНАТОЛЬ. Ну и что?
   БАРТОДИЙ. Ну, и хотел сказать, что тогда я был неправ.
   Пауза.
   АНАТОЛЬ. А я бы так не утверждал.
   БАРТОДИЙ. Что?
   АНАТОЛЬ.  Я бы так уж окончательно не отрекался. В конце концов, налицо
определенные успехи. Восстановили нашу родину...
   БАРТОДИЙ. Нашу родину?
   АНАТОЛЬ.  Образование, тяжелая промышленность...  В особенности тяжелая
промышленность.
   БАРТОДИЙ. Ты это серьезно?
   АНАТОЛЬ. А наш международный авторитет... Как можно это  недооценивать.
Но, прежде всего -  устранение социальных различий, преобразование общества,
ликвидация остатков феодализма.
   БАРТОДИЙ. Дай чего-нибудь выпить.
   АНАТОЛЬ. С удовольствием. Этого или того?
   БАРТОДИЙ. Того.
   АНАТОЛЬ (наполняет рюмки). Ты знаешь, что такое одиночка?
   БАРТОДИЙ. Догадываюсь.
   АНАТОЛЬ. Этого  мало.  Начнем тогда с другого конца: ты долго оставался
девственником?
   БАРТОДИЙ. Ты политику имеешь в виду?
   АНАТОЛЬ.  При чем тут  политика. Я спрашиваю: как  долго пришлось  тебе
ждать, пока не удалось. В первый раз.
   БАРТОДИЙ. Мне?
   АНАТОЛЬ. Не  валяй  дурака. Это мы  тогда изображали друг  перед другом
старых развратников -  ты передо  мной, я перед тобой, -  но теперь-то мы же
взрослые люди. Когда ты начал?
   БАРТОДИЙ. Я? Да вроде нормально.
   АНАТОЛЬ. Перед окончанием школы?
   БАРТОДИЙ. Что-то около того. И женился рано.
   АНАТОЛЬ. Ты ее не знал. Тебя взяли в сорок девятом, а  мы познакомились
уже позднее.
   АНАТОЛЬ. А я был сначала харцером[3]. Чистым в речах, мыслях
и  поступках. Но,  если  честно, только в поступках, да  и то не во всех. Во
время  лесных походов на  всякое  насмотрелся, хоть  и  не принимал  в  этом
участия. Был всегда активен, но  вообще-то - настоящий  харцер. И  набожный,
знаешь, такой - с образком на шее.
   БАРТОДИЙ. Когда мы познакомились, ты таким не был.
   АНАТОЛЬ. Так то было  уже позднее, после войны. Тогда я  уже наловчился
болтать про эти  дела. А  я говорю о самом начале сороковых. Сперва я  хотел
чистоты,  а  потом  -  чтобы  было, но романтично.  С любовью,  значит. Что,
смешно?
   БАРТОДИЙ. Нисколько.
   АНАТОЛЬ. Зато тогда  умирал бы со смеху. Короче говоря, только во время
восстания чуть не свершилось. Звали ее Галина и была она,  конечно, связной,
только чуть старше меня,  но уже довольно опытная, так что все  складывалось
как надо. Очень красивая. Ужасно мне  нравилась, да  и я ей тоже, и все было
романтично.
   БАРТОДИЙ. Дождался, значит, своего счастья.
   АНАТОЛЬ. Но пока то да се, ей осколком разворотило живот, миномет - сто
пять. Несем мы ее к санитарам, я тоже нес, держал носилки сзади и потому мог
видеть  ее, видел  внутренности, целую  кучу  потрохов, ее располосовало  от
пояса до самого низа, и я смотрел, смотрел.
   БАРТОДИЙ. А поменяться не мог?
   АНАТОЛЬ. Мог, но  не захотел. Хотел видеть. Она скончалась, прежде  чем
мы ее донесли. А потом я уже не мог. Война закончилась, а я все  не мог.  Но
хотел, так хотел. И когда  мы с тобой познакомились - не мог, и  позднее все
так же не мог, а потом меня взяли. И просидел пятнадцать лет. (Пауза.)
   АНАБЕЛЛА (за сценой). Анатоль!
   АНАТОЛЬ. Да, котик!  Сейчас приду!.. Уже на  процессе я знал, что дадут
мне  вышку, и  думал: лучше уж так. Но я ошибался: когда  огласили приговор,
стало  еще  хуже.  Умереть  и  даже  не  знать,  как  это  бывает...  Я  был
девственником, но не Орлеанским.  Два года ожидал  я своей вышки, изо дня  в
день, из ночи в ночь - и плохо мне  было.  Когда  же,  наконец,  заменили на
пожизненное, я подумал: так лучше. И снова ошибся - стало еще хуже. Я думал:
сколько можно так жить - десять, пятнадцать, может, тридцать лет,  - человек
способен  долго прожить.  Но разве  это означает, что я  не хотел жить? Тоже
нет. Как видишь, трудно  мне угодить. Я привык, но не мог привыкнуть к тому,
что привык. (Пауза.) Как по-твоему, о чем я думал все эти пятнадцать лет. Об
идеалах? О Конституции Третьего мая? О Польше от моря до моря? Ну, возможно,
в самом  начале, может,  те  первые  два  года.  А  потом? Ну, угадай. И  ты
думаешь, я  себе нравился?  Целый год просидел  я вместе с одним  таким, ну,
неполитическим,  он  говорил,  что признает  только одну партию, ППП. Да  ты
знаешь - попить, поесть и еще то, третье. Я был готов убить его. А сам о чем
думал? Разве я лучше был?
   БАРТОДИЙ. Может, все же лучше?
   АНАТОЛЬ.  Да что  ты  можешь  об  этом знать,  ты  - со своей  женой  в
небольшом домике и, конечно, с садиком. Какие сны могли тебе сниться.
   БАРТОДИЙ. Не такие, как тебе.
   АНАТОЛЬ. Вот именно, что не такие.
   БАРТОДИЙ. Но тоже не лучше. Если ты думаешь, что я спал спокойно...
   АНАТОЛЬ.  ...То не ошибаюсь. Эти твои угрызения политической совести...
Политическая совесть, а что это такое? Да мне просто смешно.
   БАРТОДИЙ. Не только политическая.
   АНАТОЛЬ.  Какая  же  еще?  Ты всегда  был только  политическим, так  уж
устроена твоя голова, одна только голова без живота. И без потрохов.
   БАРТОДИЙ. Не только политическая.
   АНАТОЛЬ. Абстракция!
   БАРТОДИЙ. Были и потроха. И есть.
   АНАТОЛЬ. А-а, перестань морочить голову.
   БАРТОДИЙ. Это я донес на тебя.
   АНАТОЛЬ. Что?
   БАРТОДИЙ.  Я  написал  донос.  Знал,  чем  ты занимался,  и  донес. Тот
смертный приговор, те два года в  камере перед расстрелом и  те пятнадцать -
все это было из-за меня.
   Пауза.
   АНАТОЛЬ. Зачем ты мне это говоришь?
   БАРТОДИЙ. Я всегда хотел тебе об этом сказать.
   АНАТОЛЬ. Нет, не всегда.
   БАРТОДИЙ. Хорошо, пусть не сразу, но вскоре...
   АНАТОЛЬ. Как - вскоре?
   БАРТОДИЙ. Уже немного спустя...
   АНАТОЛЬ. Сколько - немного?
   БАРТОДИЙ. Ну, через несколько лет.
   АНАТОЛЬ. Сколько лет?
   БАРТОДИЙ. Два, три...
   АНАТОЛЬ.  Четыре?  А может  - пять,  а  если точно - семь? Когда  иметь
совесть уже разрешалось? И даже полагалось?
   БАРТОДИЙ. Ну, ладно, не сразу, но раньше, чем ты думаешь. Не такой уж я
баран. Сам начал понимать, что происходит.
   АНАТОЛЬ. Ага, значит, сперва  начал понимать,  а уж  потом вспомнил обо
мне. А до того полагал, что ты в порядке. Совесть с поздним зажиганием.
   БАРТОДИЙ. Анатоль, мне трудно все это тебе  объяснить. Я и сам не знаю,
что раньше произошло - изменились мои убеждения, или появился твой  призрак.
Изменил ли я убеждения из-за призрака, или твой призрак появился потому, что
я сменил убеждения. Мне в этом никогда уже не разобраться. Честное слово.
   АНАТОЛЬ. Возможно.
   БАРТОДИЙ. И потому я не знаю, как тебе все это объяснить.
   АНАТОЛЬ. А разве я тебя прошу?
   БАРТОДИЙ. Но мне хотелось бы тебе объяснить.
   АНАТОЛЬ. Да меня это не интересует!
   БАРТОДИЙ. Тебя не интересует, почему я...
   АНАТОЛЬ. Да ни  капли! Почему  ты так поступил - твое дело. Я спрашиваю
только об одном: почему ты говоришь мне об этом -  сейчас. Сегодня. В данный
момент. Мне лично.
   БАРТОДИЙ. Я даже специально приехал.
   АНАТОЛЬ. Час от часу не легче. Тогда мне тем более интересно.
   БАРТОДИЙ. Потому что я хочу, чтобы ты знал.
   АНАТОЛЬ. Вот именно! Почему, почему ты хочешь, чтобы я знал.
   БАРТОДИЙ. Я хочу, чтобы ты меня судил.
   Пауза.
   АНАТОЛЬ.  Ну,  хорошо.  Предположим,  я  буду  тебя  судить.  Ты  ведь,
наверное, не надеешься, что суд будет к тебе снисходителен.
   БАРТОДИЙ. Не надеюсь, и не это для меня важно.
   АНАТОЛЬ. Ладно, уже сужу. Готово - осудил. Что дальше?
   БАРТОДИЙ. Вынеси приговор.
   АНАТОЛЬ. Какой приговор...
   БАРТОДИЙ. Но это же только от тебя зависит, от твоего суда.
   АНАТОЛЬ.  Что  за  комедию   ты  разыгрываешь...  Я  ведь  не  судебная
инстанция.
   БАРТОДИЙ. В  том-то и дело! В моем деле любая инстанция бессильна, даже
акт обвинения нельзя предъявить. Так  что мы сами должны, между собой. Ты  -
человек, которого убили, а я -  тот,  кто убил.  "С человеком  человек", как
поется в песне. Помнишь ее?
   АНАТОЛЬ. Случайно -- помню.
   БАРТОДИЙ. Иначе говоря, дело решается между нами  двумя,  неофициально.
Ты уже осудил меня, теперь вынеси приговор. Каков твой тариф за убийство?
   АНАТОЛЬ. Тарифа не существует. В зависимости от обстоятельств.
   БАРТОДИЙ. Есть, должен быть, сам знаешь, что есть.
   АНАТОЛЬ. Так что мне - повесить тебя, что ли?
   БАРТОДИЙ. А если бы даже и так?
   АНАТОЛЬ. Слушай, а может, ты, случайно, ненормальный?
   БАРТОДИЙ. Нет, только убийца.
   АНАТОЛЬ. Чего ты, собственно, от меня хочешь?
   БАРТОДИЙ. Правосудия.
   АНАТОЛЬ. В каком смысле...
   БАРТОДИЙ. Чтобы ты привел в исполнение приговор.
   АНАТОЛЬ. Приговорами я уже сыт по горло!
   БАРТОДИЙ. Я требую!
   Пауза.
   АНАТОЛЬ.  А-а,  какой  там  приговор,  ты  просто  хочешь, чтобы я тебе
отомстил.
   БАРТОДИЙ. Да.
   АНАТОЛЬ.  Ну, конечно,  я  же  вижу. Болтаешь  о приговоре, о  суде,  о
правосудии, а сам хочешь, чтобы я обыкновенно дал тебе по морде.
   БАРТОДИЙ. Нет, по морде недостаточно. Должна быть подлинная месть.
   АНАТОЛЬ. Значит, не как у нас, а более по-корсикански.
   БАРТОДИЙ. Да.
   АНАТОЛЬ. Из  двустволки, да? Крупной дробью. Мог бы  пригласить тебя на
охоту и как бы случайно...
   БАРТОДИЙ. Вот! Вот, вот.
   АНАТОЛЬ. Что ж, можно бы, я это умею.
   БАРТОДИЙ. Согласен?
   АНАТОЛЬ. Только к чему все это.
   БАРТОДИЙ. Чтобы я ощутил, что совершил подлость.
   АНАТОЛЬ. А ты не извращенец?
   БАРТОДИЙ. Никакой я не извращенец. Мне это нужно не для удовольствия, а
совсем для другого.
   АНАТОЛЬ. Тогда я не понимаю.
   БАРТОДИЙ. Помнишь, ты говорил об одиночке?
   АНАТОЛЬ. Говорил.
   БАРТОДИЙ. Так вот,  у  меня  тоже есть своя одиночка.  Небольшая такая,
индивидуальная, моя собственная. Я в ней сижу, а  где-то там проносится мир.
С самого рождения мне хотелось выйти из одиночки и быть  вместе с  миром. Но
одиночка -  это  изолятор, она изолирует. Снаружи не впускает и не выпускает
изнутри. То, что я делаю в  моей одиночке, не имеет значения для мира, а то,
что происходит с миром снаружи, не имеет  значения для меня. Вот я  совершил
подлость,  и  что  же из  этого  следует?  Да  ничего,  ну, может, угрызения
совести, то есть - возникает призрак. А если конкретно? Абсолютно ничего.  А
вот если бы ты  отомстил мне за то, что я совершил, тогда бы я почувствовал,
что совершил что-то. Возникли бы хоть какие-то последствия, пришедшие извне,
некая связь с чем-то, и тогда рухнула бы моя одиночка.
   АНАТОЛЬ.  Ах,  вот  как,  значит,  потому  ты  держал  в этой  одиночке
известный портретик...
   БАРТОДИЙ.  Да,  маленькая  одиночка  с большим  портретом на стене. Мне
казалось, что Он, вождь всего мира, соединит меня со всем миром, что,  глядя
на его портрет,  я  увижу живой мир.  Иллюзия, конечно.  Это  был всего лишь
портрет.
   АНАТОЛЬ. К тому же еще и подретушированный.
   БАРТОДИЙ.  Одиночка  изолирует  будущее от прошлого. Я  что-то когда-то
совершил, но  это  "когда-то" ничто не связывает с "сегодня"  и  "сейчас". А
если бы ты сейчас  отомстил мне  за  то, что  я сделал когда-то, возникла бы
непрерывность от  "когда-то" до  "сейчас"  и  "сейчас" вместе  с  "когда-то"
образовали  бы  некое единое целое.  Ибо,  если  нет результатов,  то нет  и
причин, а если нет завершения,  значит  и  начала не  было, иными словами  -
вообще никогда ничего не было и нет. Ты понимаешь?
   АНАТОЛЬ. Еще бы.
   БАРТОДИЙ. И больше не удивляешься?
   АНАТОЛЬ. Меня только удивляет, почему ты обо мне не подумал.
   БАРТОДИЙ. Как же не подумал, я же специально приехал к тебе...
   АНАТОЛЬ. ...Чтобы мне сказать.
   БАРТОДИЙ. ...Чтобы тебе сказать...
   АНАТОЛЬ. ...Что сделал мне гадость. Но откуда в тебе такая уверенность,
что  я  хочу об этом знать!  Разве ты подумал,  в какое положение  поставишь
меня! Нет, этого ты в расчет не принимал. Так что мне теперь делать?
   БАРТОДИЙ. Застрелить меня.
   АНАТОЛЬ. Кретин. (Пауза.) Нет, хуже. Себялюбец.
   АНАБЕЛЛА (за сценой). Анатоль!
   АНАТОЛЬ. Да, котик, подожди!.. Тебе-то что.  Приезжает себе,  как  ни в
чем не  бывало, и -  на тебе: "Я сделал тебе  гадость, мсти". Как  будто мне
больше нечего делать, как только улаживать эти  проблемы с твоей одиночкой и
так далее. У  меня  что  -  нет других  забот?  Не  для  того  меня не  было
пятнадцать лет, чтобы теперь, когда я,  наконец,  есть, заниматься тем, чего
уже нет.
   БАРТОДИЙ. Но должно быть.
   АНАТОЛЬ.  Меня  это  не касается.  Очень долго у  меня не было никакого
будущего, теперь оно у  меня есть, и я  хочу заниматься им. Исключительно! Я
хочу, наконец, жить.
   БАРТОДИЙ. Думаешь, я не  хочу? Но  как же тут  жить,  если  прошлое  не
отпускает, сначала нужно разобраться с прошлым, чтобы заняться будущим.
   АНАТОЛЬ. Тебя не отпускает, но не меня. Я с моим прошлым покончил.
   БАРТОДИЙ.  Я   так  сразу  и  понял.   "Есть  определенные  достижения.
Образование, тяжелая промышленность, ликвидация  социальных различий". И все
эти  комитеты  сотрудничества  с... Значит,  об  этом  ты  говоришь в  своих
юбилейных речах? Неплохая квартирка. Большая, в центре.
   АНАТОЛЬ. Нельзя жить одним только отрицанием. Жизнь - это утверждение.
   БАРТОДИЙ. Утверждение - чего?
   АНАТОЛЬ. Чего угодно!
   БАРТОДИЙ. Безразлично чего?
   АНАТОЛЬ. Да,  безразлично.  Жизнь  не  нуждается  в  абстракциях  и  не
спрашивает  об  идеалах.  Оно состоит  из вещей  конкретных,  день  за  днем
строится  она  из любого материала,  который есть под  руками, а не из того,
который должен быть,  но его  нет. Каждая последующая минута - и ты в  ней -
вот, что такое жизнь. А все остальное - вымысел.
   БАРТОДИЙ. Значит, этому ты научился в тюрьме?
   АНАТОЛЬ.  Да, этому.  Особенно в камере  смертников. Там счет  идет  на
минуты. Даже секунды... Это была хорошая школа.
   БАРТОДИЙ. Хорошо же тебя вышколили.
   АНАТОЛЬ. Ты собираешься меня учить,  ты? Ты,  который всю жизнь  только
размышлял, лежа на диване?  Я  же  всю мою жизнь действовал, и всегда против
чего-то. Пять  лет  на войне, четыре -  после войны. А когда  меня  взяли...
Думаешь,  мне зря дали вышку?  Я был последним политическим заключенным того
периода. Остальные давно  уже вышли, меня же держали дольше всех, потому что
и я держался дольше всех. Когда они мне давали вышку, то имели для этого все
основания.  Это было - мера за меру.  Ты знаешь, чем я занимался? Знаешь, но
не все. Нет,  я  не жертва ошибок и искажений, как те, что вышли в пятьдесят
шестом, и никогда ею не был. Я был - подлинный враг. Меня никто не упрекнет,
что я не боролся  по-настоящему. И если теперь я говорю, что хватит, значит,
хватит.  Сколько можно жить  в оппозиции ко всему?  Быть  против можно  лишь
время от времени, но быть против всю жизнь, непрерывно - это извращение.
   АНАБЕЛЛА (за сценой). Анатоль, ну что с тобой!
   АНАТОЛЬ. Да, котик, минутку!.. Ты уже  получил свою порцию "за", по уши
нажрался позитивностью, теперь мой черед.  А ты переходи теперь в оппозицию,
если  хочешь, кушай  на здоровье, раз в твоем организме этого не хватает, но
не запрещай мне пользоваться тем, что ты имел в избытке. Так нечестно.
   БАРТОДИЙ. А как же то?
   АНАТОЛЬ. Что, то?
   БАРТОДИЙ. Все то, что было, наше прошлое, твое, мое...
   АНАТОЛЬ. Я уже сказал: того больше нет.
   БАРТОДИЙ. И не  должно быть? Все должно  бесследно  кануть, без всякого
смысла, без  последствий... Должно развеяться?..  Хочешь,  чтобы  так  было?
Чтобы развеялось как дым, пыль, ничто? Все должно обратиться в ничто?
   АНАТОЛЬ. Оставь меня в покое!
   БАРТОДИЙ. Анатоль,  если  ты сейчас что-нибудь не сделаешь, у  нас  все
развалится. И у тебя, и у меня.
   АНАТОЛЬ. Поздно. Уже развалилось.
   БАРТОДИЙ. Знаю, сам вижу. Но еще не поздно.
   АНАТОЛЬ. Что - не поздно...
   БАРТОДИЙ. Ну, покарать меня.  Отомсти,  исполни  приговор. Пусть  будет
хоть какой-то закон.
   АНАТОЛЬ. Закон? И это ты говоришь о законе? Ты?
   БАРТОДИЙ.  Я. Должно  же существовать  хоть что-то  незыблемое  в  этом
бардаке,  который мы  называем нашей  жизнью. Нечто  неизменное,  такое, что
остается.
   АНАТОЛЬ. А это есть.
   БАРТОДИЙ. Что?
   АНАТОЛЬ. Он.
   БАРТОДИЙ. Кто, где?
   АНАТОЛЬ. Там!
   БАРТОДИЙ. Я ничего не вижу.
   АНАТОЛЬ. Потому что смотришь слишком низко. Взгляни выше, туда... Выше,
выше!
   БАРТОДИЙ. Но что?
   АНАТОЛЬ. Портрет.
   БАРТОДИЙ. Не вижу никакого портрета.
   АНАТОЛЬ. Но он есть.  Даже,  когда его не  видно, он там, и смотрит  на
нас.  Был, есть и будет. Улыбающийся. И он прав, что улыбается. Ибо дело его
живо и непреходяще. Он в нас  - как в  тебе, так и во мне. И  оба мы  -  его
творение.  Неважно - справа или слева, за него мы были  или  против него, но
всегда  все шло  через него, он всегда был средоточием наших дел. Ты  хочешь
знать, что осталось незыблемым? Он остался, и теперь он в тебе и  во мне. Ты
говорил о нашей жизни? Ну, так посмотри на нашего папашу.
   БАРТОДИЙ. Ты пьян, с тобой невозможно разговаривать.
   АНАТОЛЬ. Да, брат мой, вот он - наш родитель. Мы все - его дети. Хочешь
ты этого или не хочешь - его кровь. И наша кровь была его  кровью  - за него
мы были, или против, но - его, его! Поклонись отцу нашему.
   БАРТОДИЙ. Анатоль, хватит.
   АНАТОЛЬ. Кланяйся,  говорю! Отца не  почитаешь?  Того,  что был, есть и
будет?
   БАРТОДИЙ. Но ведь его уже нет в живых!
   АНАТОЛЬ. Кто это сказал... Что за кощунство? Тело его не живет, но Дух,
Дух жив вечно! Дух эпохи, - иными словами, Zeitgeist[4]. А  он не
умирает. Хочешь, докажу. Спички есть?
   Бартодий дает Анатолю коробок спичек. Анатоль зажигает свечи.
   БАРТОДИЙ. Ты что собираешься делать?
   АНАТОЛЬ. Пригласить его, пусть пр