ни
отечеству не служат? Да вы им прикажите - они  тотчас  всех  бунтовщиков  на
Голгофу-то и поведут...
   - На Голгофу? - поразился наш герой.
   - На Голгофу, господин Ваня... Вот и вы едете, чтобы полковника  уличить.
И я его уличил. И ваши друзья. А за что же они меня по щекам-то били? [264]
   - За барышню, - сказал Авросимов, теряя остатки сна.
   - Ох-хо-хо, господин Ваня,  не  прикидывайтесь...  Ну  да  я  их  прощаю,
прощаю... Мы ведь все ради отечества да государя стараемся...
   Вот, милостивый государь мой, сколько слов всяких об отечестве!
   - Поезжайте, господин Ваня, с Богом. Привезите сочинение -  узнаете,  кто
прав...
   - А ежели его не найдут?
   - Найдут! - крикнул капитан с  ужасом.  -  Непременно  найдут!  -  и  уже
шепотом: - Не может быть иначе. Иначе я лжецом прослыву...  Вы  что,  с  ума
сошли, говорить такое?
   - Я говорю: если...
   - Нет, нет, господин Ваня... Тогда я сам в  ножки  высоким  чинам  упаду,
чтобы меня послали. Я всю Украину перерою, все поля  да  леса,  а  сочинение
найду... "Если"... Да как же может быть "если", когда  моя  судьба  от  того
зависит? И судьба нас всех... Да вы знаете, чего там написано? О,  он  читал
мне, читал, господин Ваня! Да и они не отступятся, все  генералы  и  великие
князья и сам государь... Они сами землю рыть  будут,  господин  Ваня,  чтобы
только найти сей документ...
   - Да что же там написано, черт! - не выдержал Авросимов.
   - А вот что, - вдруг засмеялся капитан. -  В  нем  описаны  способы,  как
революции   производить,   как   низвергнуть   наше    христианское    [265]
государство... В нем много соблазнов,  господин  Ваня,  для  молодых  людей,
таких, как вы и прочие... Уж ежели что вам в ручки попадет, вы  ночей  спать
не сможете, а всё будете думать, как бы жизнь переворотить...
   - Пустое вы всё говорите, вздор всё, - сказал наш герой. - Я не верю вам.
Какие такие способы? Ну?..
   - А вот какие, - сказал капитан шепотом, - пора бы,  к  примеру,  холопам
дать волю, а?
   - Может, и пора, - откликнулся наш герой.
   - Да с землей... А не  боитесь,  господин  Ваня,  сами  холопом  стать  у
прежних-то своих холопов?
   - Ерофеич! - крикнул Авросимов с дрожью.
   Старик вошел неторопливо.
   - Хочешь, я тебе вольную дам?
   - Ай обиделись, барин? - спросил старик, бледнея.
   Аркадий Иванович захохотал, потер руки.
   - Велите вашему человеку, господин Ваня, кваску мне дать.  Дюже  горло  у
меня сушит...
   Ерофеич вышел. Аркадий Иванович продолжал свою беседу, но Авросимов вдруг
словно провалился. Голос капитана звучал издалека, все  глуше,  глуше.  А  в
сердце Авросимова возник страх за  кого-то,  и  этот  страх  заглушал  голос
капитана. Вдруг голос совсем исчез. Тут наш герой понял, что  очень  просто,
это он сам [266] завернул за угол. Голос остался там, где-то  за  спиной.  А
впереди снова лежал все тот же знакомый коридор, и наш герой  чуть  было  не
побежал по нему, задыхаясь от тревоги за  кого-то.  "Скорей,  скорей!.."  Он
потянулся за пистолетом, но  тут  коридор  заколебался...  пошел  волнами  и
исчез. Лишь кто-то печально  позвал  издалека  и  смолк.  Он  открыл  глаза.
Аркадий Иванович в одном исподнем сидел на краешке его кровати с  кружкой  в
руке.
   - Я понимаю ваше нежелание его звать, - сказал он, словно разговор их  не
прерывался, - его не добудишься... Да я и сам могу об себе позаботиться, - и
он отхлебнул квасу.
   А кто-то опять звал, приказывал, просил беззвучно и настойчиво.
   Тут наш герой подлинно уж разгневался.
   - Спите  вы!  -  прикрикнул  он  на  капитана,  изменив  своей  природной
деликатности.



   11

   Две кибитки скользили по укатанному тракту, направляясь на юг. Утро  едва
занималось, но начало его уже обещало ясный день. Морозец был самый  жгучий,
накопивший за ночь силу.
   Два белых молодых жеребчика, бегущих в первой кибитке, почти сливались со
снеж[267] ными просторами, казалось, кибитка скользит сама по себе благодаря
какой-то  чудесной  силе.  Второй  экипаж  влекли,  напротив,   две   каурые
лошаденки, и заиндевелые их бока  придавали  им  вид  фантастических  чудищ,
беспрерывно взбрыкивающих и тонущих  в  клубах  пара.  Благодаря  безветрию,
снежная пыль подолгу не оседала и висела над  дорогой  вытянутым  серебряным
облаком.
   Мелькали мимо  просыпающиеся  деревеньки,  и  барские  дома,  и  грустные
кладбища, утопающие в сугробах, и веселые церквушки, каждая на свой лад,  на
свой манер.
   Подпоручик Заикин скорбно покачивался на сиденье перед  нашим  героем,  у
которого все надежды поспать в дороге разом схлынули, едва только их усадили
в одни сани. Это произошло еще там, в крепостном дворе, и ротмистр  Слепцов,
адъютант генерала Чернышева, которому было поручено возглавлять предприятие,
уселся  рядом,  и  они  понеслись  в  первой  кибитке.  Теперь  два  офицера
покачивались перед Авросимовым, один в  ручных  и  ножных  цепях,  другой  -
вольный. На подпоручике была его  обычная  военная  форма,  так  что,  ежели
отвлечься от цепей, можно  было  бы  представить,  что  это  он,  Авросимов,
арестован, а два молчаливых офицера сопровождают его неведомо  куда.  Дорога
вилась бесконечно,  воистину  -  в  неизвестность.  Так,  разглядывая  обоих
офицеров, предаваясь  всяким  [268]  размышлениям,  которые  в  нем  рождала
дорога,  наш  герой  внезапно   вздрогнул,   пораженный   странной   мыслью.
Действительно, оба офицера, и конвоир,  и  пленный,  были  поразительно  меж
собой схожи, если не считать одеяния. Оба молодые, с  лихорадочным  румянцем
на шеках,  одинаково  задумчивые,  даже  печальные.  Пожалуй,  ротмистр  был
несколько постарше, но эта разница не мешала видеть в них братьев.
   Минуло часа два, как вдруг  ротмистр  Слепцов  наклонился  к  пленнику  и
принялся, орудуя маленьким  ключом,  сымать  с  него  цепи,  которые,  робко
позвякивая,  смирно  укладывались  на  сиденье  рядом  со   своим   недавним
обладателем.
   Авросимова поразила эта процедура, и всё, всё, всё  минувшее,  милостивый
государь вы мой, снова показалось ему игрой, которую  вот  сейчас  почему-то
решили прекратить, дабы не зайти слишком далеко.
   - Благодарю вас, - сказал Заикин с недоумением, растирая запястья.
   - Так вам как будто полегче, - смущенно улыбнулся ротмистр.
   "Слава Богу, - подумал наш герой с облегчением, -  как  хорошо-то  стало.
Ах, так бы вот всегда! - и он взглянул на подпоручика: - Господи, как же  он
на сестрицу свою похож! Так же горд и нежен".
   Авросимов глубоко вздохнул,  и  оба  его  попутчика  тотчас  же  на  него
воззрились. [269]
   - Кабы ничего этого не было, - сказал наш герой дрогнувшим голосом, -  ну
этого всего... Ну там всего этого печального происшествия... а кабы мы могли
с вами вот так запросто отправиться втроем... ну, скажем,  к  вам,  господин
ротмистр, в имение, ну и там нас, натурально, ждут...
   Заикин, насупившись, глядел в оконце.
   - ...Погода чудесная, - продолжал Авросимов, вдохновляясь. - Стол накрыт.
Милые люди выходят встречать нас. Все нам рады. Могло бы и так случиться.
   - Вы поэт, - засмеялся ротмистр.
   Тут наш герой поглядел на подпоручика и подумал, что, может,  и  неучтиво
так-то вот разглагольствовать, когда у  человека  горе,  хотя  он  с  самыми
добрыми намерениями, от глубины сердца, старается развлечь этого человека  в
беде... Да кто его знает, в самом-то деле, виноват  ли  он?  Может,  он  как
лучше хотел, а его в злоумышленники записали... Ах, Господи Боже  мой,  хоть
бы кто ответил, не томил бы!
   - Нет, уж вы продолжайте, продолжайте, - попросил ротмистр,  -  вы  уж  с
подробностями, что да как, тем более что нам действительно через мою усадьбу
проезжать...
   Тут Заикин снова с недоумением быстро глянул на ротмистра.
   - Да, да, - сказал Слепцов торопливо, - мы там и ночлег устроим, господа.
Зачем же нам в ямской избе душиться? [270]
   И снова наш герой заметил недоумевающий взгляд подпоручика, а сам и вовсе
преисполнился к ротмистру  расположением,  ибо  вдруг  так  легко  и  просто
недавние несчастья отступили и  легкое  облачко  тревоги,  которое  вот  уже
несколько дней висело над Авросимовым, причиняя боль, тоже вдруг рассеялось,
как и не было.
   - Да  продолжайте  же,  -  сказал  ротмистр.  -  Покамест  вы  все  точно
предусмотрели. Интересно, как у вас дальше получится. Вы и на картах  гадать
умеете?
   - Нет, - засмеялся наш герой. - Это так, совпадение...
   - Жаль, - искренне пожалел ротмистр, -  мы  бы  славно  вечер  провели...
Однако продолжайте, сударь, покорно вас прошу.
   Авросимов задумался на мгновение.
   - А что, может, вы и дом мой опишете? Ну-ка, интересно...
   Наш герой, втянутый в игру, напрягся и вдруг увидел явственно перед собой
на зеленом взгорке белый помещичий  дом,  окруженный  столетними  липами,  и
красную крышу,  проглядывающую  сквозь  пышную  листву.  Под  взгорком  едва
колебался пруд, по которому скользили белые лебеди...
   - Полноте, - удивился ротмистр, - вы разве у меня бывали?!
   Пламя всевидения охватило нашего героя. Он засмеялся. [271]
   - А откуда же зелень-то, сударь? - спросил ротмистр. - В январе!
   - Да я так увидел, - сказал наш герой. - А что?
   - Да нет, все правильно, сударь... Вот только, пожалуй, лебеди...
   Печаль сползла с лица подпоручика,  и  было  видно,  что  он  с  живейшим
интересом прислушивается к разговору своих спутников.
   - Ну, дальше, - попросил ротмистр. - Подъезжаем, и что же?
   Авросимов  вновь  погрузился  в  угадывание.  Зелени  уже  не  было.   На
запорошенном крыльце толпилась дворня. Они  вылезли  из  кибитки,  по  белым
ступеням начали подниматься на крыльцо,  обрамленное  шестью  колоннами,  на
которых покоился белый портик  с  облупившейся  штукатуркой.  Среди  дворни,
молчаливо приветствующей барина, Авросимов вдруг различил  господские  лица:
какие-то немолодые дамы, барышни с расплывчатыми лицами, кавалеры,  то  есть
их было даже больше, нежели простых людей, то есть они-то как раз  и  стояли
молчаливым полукругом, а дворня была малочисленна, и она жалась к  стеночке,
к стеночке...
   - Все правильно, - засмеялся ротмистр с еще большим изумлением, -  только
колонн - восемь. А что это за барышни - понять не могу?  Какие  там  барышни
вам померещились? [272]
   - Милодора, - сказал Авросимов в пространство.
   - Почему Милодора? Кто такая Милодора?
   - Я и вашу сестрицу вижу там, - сказал наш герой Заикину.
   Тот помертвел весь, передернулся бедный подпоручик,  провел  ладонями  по
щекам, но попытался улыбнуться все же.
   - Ну, дальше, дальше, - нетерпеливо сказал ротмистр. -  Ну,  стало  быть,
приехали, так? Ну теперь пропустим  лобызания  и  всякие  там  разговоры  на
крыльце... Ладно, пусть Милодора и сестрица  господина  Заикина...  Вошли  в
дом, да? Что же видим мы перед собою? Ну говорите, сударь...
   Нашему герою предстояло тешить уже не  только  ротмистра,  но  он  и  сам
теперь заигрался так, что и остановиться не  мог,  и  воображение  его,  все
более и  более  распаляясь,  распахивало  перед  ним  картины,  одну  другой
невероятнее.
   - Тут мы входим в дом,  -  сказал  Авросимов  с  улыбкою,  полною  тайны,
которая давно уже не озаряла его лица.  -  Сбрасываем  шубы,  а  должен  вам
сказать, что вечер близок, и несут свечи, и  мы  усаживаемся  в  гостиной  у
горящего камина...
   - А камина-то нет, - засмеялся ротмистр.
   - ...и пусть, Бог с ним. Однако тепло. Скорей, скорей несите нам  вина  и
яств! Несут. Ваша сестрица, господин подпоручик, ее ведь  Настенькой  зовут.
Так вот она... [273]
   - Браво! - крикнул ротмистр.
   - Черт... - сказал подпоручик с восхищением.
   - Она садится между вами, сударь, и мною, мы ведь с  ней  давно  знакомы.
"Ты-то как здесь?" - спрашиваете вы. "А вот так",  -  говорит  она,  а  сама
смотрит на меня с лукавством. Тут вы, натурально, все понимаете, и вы  этому
рады, сударь. "Ладно, - говорите вы, - я не возражаю, а ежели что  -  я  сам
батюшке в ноги упаду, умилостивлю его, живите, Господь с вами..."
   - А что, сударь, - вдруг спросил подпоручик, уставясь на нашего героя,  -
вам и в самом деле Настенька по сердцу или же вы балагурите?
   - Не мешайте ему, пусть он рассказывает, - попросил ротмистр.
   - Затем, - сказал наш герой, не ответив на вопрос  подпоручика,  -  затем
Настенька удалилась, чтобы не мешать нам в мужском разговоре,  а  мы  сидим,
пьем вино и рассуждаем о всяческих там возвышенных предметах и  ждем  гостя,
который с минуты на минуту должен объявиться.
   - Кто же этот гость? - с удовольствием засмеялся ротмистр.
   - Сейчас, сейчас, - проговорил  подпоручик,  -  сейчас  он  скажет...  Вы
только ему не мешайте...
   - Мы  ждем  гостя,  -  продолжал  наш  ге[274]  рой,  обращаясь  снова  в
пространство, как бы и ни к кому. - Наконец он входит к нам. Мы все  встаем,
потому что невозможно сидеть, когда он  входит.  Сам  он  невысок,  кряжист,
армейский полковничий мундир ладно сидит на нем. Глаза  холодны  и  глубоки.
Движения размеренны. Он садится в кресло и сидит, ровно Бонапарт, ногу  чуть
вытянул...
   - Кто же он? - спросил ротмистр хрипло.
   Но Авросимов не отозвался. Распаленное воображение безумствовало.  Теперь
он совсем явственно видел все, что воображал, а попутчики его  нисколько  не
заботили. Они сидели, вытянув длинные шеи и раскрыв  глаза.  Авросимов  даже
позабыл, что он в санях и какая печальная миссия ему  предстоит,  он  видел,
как он подошел к таинственному незнакомцу, на ходу оправляя  свой  майорский
мундир, и сказал ему, словно век уже целый был с ним близок:
   - Судьба не часто балует нас встречами.
   - Полноте, - улыбнулся полковник, - с нашими-то заботами в наш век  можно
ли видеться чаще? Господа, - обратился он к остальным, - мы все продрогли  с
дороги, не выпить ли нам чего?
   - Пусть ротмистр распорядится, - сказал Заикин.
   Покуда  люди  по  приказанию  ротмистра  подавали,   приехавшие   уселись
поплотнее.
   - Я было согласился с вашими республи[275] канскими воззрениями, - сказал
подпоручик полковнику, - но мысль об непременном цареубийстве столь для меня
ужасна, что она меня от вас отдаляет.
   - Какая же республика, коли жив  монарх,  пусть  даже  бывший?  -  жестко
отпарировал полковник. - Что это вы? Да разве вас кто силой тащил к нам? Вот
ротмистр Слепцов полный наш антагонист, так что ж из того?  Я  могу  уважать
врагов.
   - Какой я враг, - засмеялся ротмистр, - я, может быть, более друг, чем вы
предполагаете... Я хочу вас  предостеречь  от  неверного  шага,  но  понятия
благородства мне не  чужды.  Я  выдавать  не  способен,  господа,  я  просто
арестовываю. Я даже понимаю ваш пафос, вы  где-то  там  по-своему  правы,  и
все-таки, господа, когда час ударит... Вы понимаете?... Но пока  вы  в  моем
доме, прошу, господа, откушать.
   Аромат гвоздики почему-то распространился по комнате.  Все  потянулись  к
бокалам и с наслаждением отхлебнули.
   - Вот видите, - сказал  ротмистр,  -  как  хорошо  мы  сидим  в  тепле  и
наслаждаемся беседой и  вином,  а  ведь  осуществись  ваши  планы,  господин
полковник,  и  ничего  этого  уже  не  будет,  а  будет   холод,   кровь   и
братоубийство.
   - Вздор какой, - засмеялся подпоручик, - просто вино  и  другие  прелести
тогда будут для всех. [276]
   - Это вот и есть вздор, - сказал ротмистр, - ибо всем  всего  никогда  не
может хватить. Так не бывает. Это же не  сказка  какая-нибудь.  Да  и  зачем
простому человеку то, что привычно нам?
   - Ах, не в этом дело, - сказал подпоручик. - Но когда  наступит  народное
правление, тогда один  не  будет  унижать  других,  тогда  наступит  расцвет
искусств...
   - Позвольте, - засмеялся ротмистр, - но народное  правление  -  это  ведь
тоже власть, а власть, господа, шутить не  любит.  Сегодня  одним  плохо,  а
завтра - другим. Какой же резон в ваших словах?
   - Короче говоря, вы исповедуете рабство, - сказал  полковник,  -  но  это
анахронизм...
   - А кто доказал сие? - снова усмехнулся ротмистр.
   - Это очевидно, - сказал полковник.
   - Нет, нет, - вмешался Авросимов, - я не вижу ни у одного из вас  резона,
не вижу.
   - Значит, вы утверждаете, что республика не может быть без  цареубийства?
- спросил подпоручик полковника. - Вы настаиваете?
   - Это не главное, - ответил тот. - Почему вы все время это помните? Вы же
поклялись освободить отечество:
   - Да, но он присягнул царю, - сказал ротмистр.
   - Не беспокойтесь, господин подпоручик, - мрачно усмехнулся полковник,  -
ду[277] майте об избавлении родины от рабства. Царя я беру на себя...
   ...В этот момент кибитку тряхнуло. Это словно подстегнуло усталых  коней,
они понеслись пуще, а Авросимов прекратил свои фантазии.
   - Кто же этот полковник? - спросил ротмистр упавшим голосом.
   - Я знаю, - сказал подпоручик. - Но выдумки  вашей  хватило  не  намного,
сударь.
   - Отчего же? - сказал  ротмистр  Слепцов.  -  Ротмистр  Слепцов  в  вашем
повествовании   выглядит   вполне   благопристойно.   Хотя,   что   касается
таинственного полковника, я-то догадываюсь, сударь, кого вы имеете  в  виду,
это не вполне соответствует истине, уж поверьте.
   В этот момент кибитка  стала,  послышались  хриплые  голоса,  в  окошечко
виднелась  ямская  изба,  и  на  утоптанном  снегу  золотилась   раскиданная
солома... Пришла пора смены усталых лошадей.
   - Поскучайте-ка, господа, - сказал ротмистр и выбрался наружу.
   Авросимову совсем было показалось их путешествие мирным, и он  готов  был
фантазировать  и  дальше,  поскольку   это   доставляло   удовольствие   его
попутчикам,  но  тут,  не  успел  ротмистр  выйти,  как   тотчас   немолодой
жандармский унтер, ехавший в задней кибитке, оказался у распахнутой  дверцы,
и полез внутрь, и уселся рядом с Заикиным. [278]
   Наш герой как бы очнулся, ибо это напомнило ему о  цели  их  путешествия,
что тюрьма не спит, бодрствует. И тут он взглянул на подпоручика. Тот  сидел
с печальной усмешкой на устах, словно знал наперед, как все случится,  хотя,
может, и в самом деле знал.
   "Вот как наяву-то жестоко все, - подумал Авросимов. - Сидит унтер,  будто
его кто врыл сюда, и хоть ты убейся - с места  не  сойдет,  и  жилы  у  тебя
вытянет, коли ему велят... А кто он? А он мой соплеменник, брат мой..."
   - Хороший день нынче, - обратился к унтеру Авросимов. - Что  за  охота  в
кибитке сидеть? Шли бы погуляли.
   - Ваше высокоблагородие, - раздельно произнес унтер, - мы уж  вернемся  -
нагуляемся. Нынче нам нельзя-с.
   - Простыть боитесь? - спросил наш герой.
   - А как же-с, - засмеялся унтер, довольный, что с  ним  молодой  рыжий  в
пышной шубе господин ведет беседу. - У нас простужаться никак невозможно,  -
и одними глазами указал на подпоручика, который словно  и  не  слышал  этого
разговора. - Я бы и рад прогуляться, да  ведь  простынешь,  -  он  засмеялся
вновь. - Мне перед отъездом строго-настрого  велели:  мол,  гляди,  Кузьмин,
ежели простынешь!.. Мол, лучше обратно не вертайся - лечить зачнем.
   - А больно лечат?
   - Ох, и не спрашивайте лучше, ваше вы[279] сокоблагородие,  аж  до  самых
печенок, и не встанешь опосля... Так что лучше я в тепле посижу.
   - А зачем же,  Кузьмин,  так  больно-то?  -  спросил  Авросимов,  начиная
испытывать раздражение и не понимая, отчего оно в нем вдруг пробудилось. - А
может, это хорошо, Кузьмин, что так лечат? Может, без этого нельзя?
   - Без этого, знамо, нельзя, - уже не улыбаясь, сказал унтер. - Кабы можно
было - не лечили бы. Да я этого избегну.
   - А ты сам-то, Кузьмин, других лечил?
   - А как же, ваше высокоблагородие, бывало-с. У меня рука верная.
   Тут подпоручик резко оборотился к нему. Унтер засмеялся.
   - У меня рука верная, - повторил он.
   - А не совестно вам рассказывать о своих злодействах? - с гневом  спросил
Заикин, весь бледнея.
   - Так что, ваше высокоблагородие, - подмигнул  унтер  Авросимову,  -  как
надобность будет, вы не сумлевайтесь: у меня рука верная.
   А