недра  земли,
волоча пики по полу, бросаем черные и  желтые  трико  и  стриженые  парики
унылому маленькому человечку, моемся, одеваемся, получаем  свои  деньги  и
отправляемся пить пиво.
   Таков был мой дебют в опере, состоявшийся десять лет назад. Я ничего не
выдумал, ничего не преувеличил и не приукрасил; и все же я не жду, что мне
поверят.



   Джон Бойнтон Пристли.
   Другое Место

   -----------------------------------------------------------------------
   J.B.Priestley. The Other Place (1953). Пер. - В.Ашкенази.
   Авт.сб. "Затемнение в Грэтли". М., "Правда", 1988.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Неподалеку от Бакдена,  в  верховьях  Уорфа,  в  долине  среди  высоких
торфяных холмов лежит Хабберхолм - прелестное крошечное  местечко:  старая
церковь, паб и мост через Уорф, в пору таяния снегов довольно полноводный.
Летом он обычно мелеет, и тот, кто после двухчасовой  прогулки  дожидается
открытия паба, может скоротать время на мосту, глядя, как блестит и играет
вода. Когда я подошел, там уже стоял коренастый черноволосый  человек  лет
сорока, явно  чем-то  разочарованный;  он  мрачно  смотрел  вниз  и  жевал
потухшую сигару. "Неужели Хабберхолм ему не понравился?"  -  подумал  я  и
заговорил с незнакомцем.
   Мы обменялись мнениями о погоде и о красотах здешней природы, а затем я
попытался удовлетворить свое любопытство. Я  сказал,  что  Хабберхолм  моя
давняя любовь и я непременно приезжаю сюда хотя бы раз в год.
   - Правильно делаете, - отозвался он, - хорошо вас понимаю.
   - Между тем, - заметил я, - у вас  такой  вид,  словно  Хабберхолм  вас
разочаровал.
   - Вы знаете, так оно и есть, - медленно  ответил  незнакомец.  Голос  у
него был низкий, глуховатый, а  выговор  иностранный  -  американский  или
канадский. - Только не в том смысле, в каком вы думаете, сэр.  Тут  все  в
порядке. Лучше не бывает. Но мне его так описали,  что  я  решил:  это  то
самое место, которое я ищу. А оказалось совсем не то.
   Он умолк и принялся раскуривать  свою  сигару,  считая,  очевидно,  что
сказал вполне достаточно. Потом, чтобы  я  не  вздумал  усомниться  в  его
дружелюбии, спросил, где я остановился.
   Выяснилось, что мы оба будем ночевать по соседству, в чудной  деревушке
под названием Кеттлуэлл, но в разных гостиницах. Мы поболтали еще  немного
и направились в Кеттлуэлл; я предложил вместе пообедать, и он - правда, не
сразу: пришлось подчеркнуть, что я старше и, кроме  того,  я  дома,  а  он
все-таки за границей - согласился быть моим гостем.  На  обратном  пути  я
узнал, что его зовут Харви Линфилд, он инженер из Торонто; был  женат,  но
развелся; у него есть маленькая дочка, она  сейчас  живет  у  его  сестры.
Говорил он довольно охотно и, как видно, был рад собеседнику, но при  всем
том чувствовалось, что он разочарован или сбит с толку и на  душе  у  него
пасмурно.
   После обеда мы перешли в  небольшую  гостиную,  находившуюся  в  полном
нашем распоряжении, закурили сигары  и  выпили  отличного  ржаного  виски,
которое Линфилд принес к столу в  знак  благодарности  за  гостеприимство.
Тут, наконец, я осмелился намекнуть, что, по-моему, он чем-то расстроен. Я
не скрывал своего любопытства.
   - Значит, вы решили, - напомнил я ему, -  что  Хабберхолм  -  то  самое
место, которое вы ищете. - И я выжидающе посмотрел на него.
   - Это что-то невозможное, - признался он, разглядывая обгоревшую бумагу
на каминной решетке. - Я сам с трудом в это верю, так уж вы и  подавно  не
поверите. Попробовал однажды рассказать и запутался. Не будь вы  писатель,
я бы теперь  уже  не  взялся  во  второй  раз.  Но  вы  ездите  по  свету,
встречаетесь  с  людьми  и,  наверно,  много  слыхали  историй  о   всяких
удивительных  и  необъяснимых  штуках.  Ладно...  послушайте   еще   одну.
Совершенно невероятную. Мне такого никогда не выдумать, имейте в  виду,  -
продолжал он, устремив на меня серьезный взгляд. - Я бы даже  не  знал,  с
чего начать. Вот если бы вы мне это рассказывали, другое  дело.  Я  бы  не
поверил. Но я ведь не  писатель,  я  простой  инженер,  и  вы  должны  мне
поверить. Давайте еще выпьем, и я вам все расскажу.
   И вот что я услышал.
   Компания, в которой я работаю, начал  Линфилд,  заказала  машину  одной
фирме в Блэкли, и меня послали туда посмотреть, как идут дела. Выяснилось,
что неважно. Вас интересуют подробности? Я думаю, нет. В общем, они не так
уж много напороли, но все равно мне пришлось сидеть в Блэкли и  наблюдать,
как они это исправляют.  А  в  придачу  к  блэклейской  электротехнической
компании я получил и сам Блэкли. Это было в прошлом году в  ноябре,  забыл
вам сказать.
   Вы знаете Блэкли? Удивительный город - не успеешь приехать, уже хочется
бежать куда глаза глядят. Особенно в ноябре: дождь льет и  льет,  и  такое
впечатление, что солнце больше не светит;  во  всяком  случае,  я  его  не
видел. Такой город можно построить только в наказание самим  себе.  Блэкли
всегда рад самому темному и дождливому ноябрьскому дню. Когда  я  вставал,
было еще темно, а часам к четырем уже  темнело  снова,  и  непрерывно  шел
дождь. И даже если в помещении  опускали  шторы  и  включали  свет,  я  не
замечал, чтобы становилось светлее. Сначала  я  думал,  у  меня  что-то  с
глазами.
   Я  остановился  в  привокзальной  гостинице  с  прекрасным   видом   на
железнодорожные пути. Там тоже было темно и сыро. Я трижды менял номер, но
они все друг друга стоили. Кормили нас в кафе, где все - буфеты, крышки на
блюдах, судки с уксусом и маслом, ножи и вилки -  было  таких  исполинских
размеров, что сразу хотелось заказать  жареного  быка.  Но  жареного  быка
здесь не подавали - только жалкие  кусочки  мяса  с  вываренными  овощами.
Обслуживал нас старый больной официант - наверное, сердечник: весь синий -
и две угрюмые  официантки,  одна  длинная  и  тощая,  другая  маленькая  и
толстая. Постояльцев обе ненавидели лютой  ненавистью  и  довольны  бывали
только тогда, когда могли ответить, что того-то "нету" или что вы опоздали
и  все  уже  кончилось.  Остальной  контингент  составляли   коммивояжеры,
пожилые, неудачливые и не слишком оборотистые, а то разъезжали бы  они  на
машинах и не ночевали в блэклейской привокзальной гостинице.  После  ужина
они обычно сидели в темной дыре, именуемой "комнатой для отдыха", и писали
длинные отчеты, объясняя, почему им не удалось получить  никаких  заказов.
Внизу в баре было не лучше. Одни посетители  перешептывались  с  серьезным
видом, другие просто смотрели в пустоту.  Можно  было  подумать,  что  они
минуту назад узнали о смерти какого-то важного лица.
   Я не говорю, что таким был весь город, но таким он мне казался. Темным,
сырым и унылым. Делать нечего, пойти некуда. Я  вовсе  не  ожидал  увидеть
здесь море неоновых огней и погрузиться в атмосферу Большого Города. Мне и
раньше приходилось жить в маленьких городках, а Блэкли, кстати говоря,  не
такой уж маленький - тысяч семьдесят пять, я  думаю.  Но  мне  он  не  мог
предложить ничего, кроме этой машины, которой я любовался каждый  день  на
заводе блэклейской электротехнической компании. Местные  жители,  наверно,
считают Блэкли вполне приличным городом, но для человека со стороны, вроде
меня, это живой труп. Если кто-то здесь весело проводит время,  то  только
за закрытыми дверьми. Есть, конечно, и развлечения -  плохонькое  варьете,
три-четыре киношки, кафе, где собирается молодежь  в  промокшей  окутанной
паром  одежде,  и  большой  аляповато  разукрашенный  паб,   где   пожилые
сентиментальные проститутки в ожидании клиентов слушали слепого  пианиста.
Как-то раз я пошел с одной из них; перед этим я здорово выпил, но даже под
действием джина и виски не сумел себя превозмочь.  Пришлось  сказать,  что
мне надо встречать ночной поезд. Вместо этого я,  разумеется,  вернулся  в
привокзальную  гостиницу  и  снова  увидел  свой  номер,   холодный,   как
благотворительное общество... испытание не из легких, можете мне поверить!
А я бы пошел встречать кого угодно, с какого угодно поезда -  просто  ради
разнообразия. В будни было плохо, но по  воскресеньям  еще  хуже.  Если  я
когда-нибудь попаду в ад, там не будет пламени, серы и  рычащих  дьяволов;
там  будет  привокзальная  гостиница  в  Блэкли  и  дождливое   ноябрьское
воскресенье, которому нет конца.
   Вы сейчас, конечно, думаете - вот к чему приводит предвзятость, надо во
всем находить светлую сторону. Я пытался.  Но  мне  не  везло.  На  заводе
относились ко мне неплохо... как-никак, я представлял крупного  заказчика,
в котором  они  были  очень  заинтересованы...  но  в  человеческом  плане
отношения у нас не складывались. По работе со мной чаще всего  имели  дело
Баттеруорт и Доусон, славные ребята моих  лет.  Они  водили  меня  к  себе
домой, кормили, знакомили с соседями,  расспрашивали  о  Канаде,  включали
телевизор, предлагали сыграть в бридж - словом, из кожи вон  лезли,  и  их
жены тоже, но все без толку. Наверно, к тому  времени  я  так  озверел  от
одиночества, что всего этого мне было мало, а на большее я рассчитывать не
мог. Нас по-прежнему что-то разделяло, и я не знал, как к  ним  пробиться.
Если я делал шаг навстречу, они отступали. Так  бывает,  когда  придешь  в
дом, где все чем-то обеспокоены - болезнью, о которой при вас не  говорят,
или тем, что  дочь  связалась  с  неподходящим  человеком;  хозяева  очень
любезны и всячески ублажают гостя, но по-настоящему им не до вас. Уходя, я
чувствовал себя более чужим, чем переступая порог их дома. И все-таки даже
тогда...  скоро  вы  поймете,  почему  я  говорю  даже   тогда...   что-то
подсказывало мне,  что  мы  с  Баттеруортом  и  Доусоном  могли  бы  стать
настоящими друзьями, если бы только  нам  удалось  убрать  эту  стеклянную
стену, которая нас разделяет.
   Я по натуре не волокита...  и  потом,  вы  уже  знаете,  брак  мой  был
неудачным... и все же, когда тебе так одиноко и тоскливо, ищешь спасения в
женщине. Это ведь естественно. Многие думают, что дело только в сексе, но,
по-моему,  тут  есть  что-то  еще,  кроме  секса,  хотя  я  не   собираюсь
преуменьшать его значение. Короче говоря, я познакомился с  женщиной;  она
работала управляющей кадрами на другом  заводе  и  случайно  оказалась  на
заводе блэклейской электротехнической компании, когда и я был  там.  Звали
ее Мэвис Гилберт. Приятная спокойная женщина лет тридцати двух -  тридцати
трех, высокая, темноволосая, с  красивым  профилем.  Мы  с  ней  раза  два
сходили в кино, потом встретились где-то и выпили, а потом она  пригласила
меня к себе поужинать. Но и это тоже было без толку. Ничего  не  улучшило,
скорее наоборот. Она не могла  забыть  какого-то  человека,  и  стоило  ей
выпить немножко или расчувствоваться после  сентиментального  фильма,  как
она уже и не старалась его забыть. В половине одиннадцатого  глаза  у  нее
делались как у заблудившегося щенка. Наверно, она переспала  бы  со  мной,
если бы я настаивал, но я знал, что ничего хорошего из  этого  не  выйдет:
сначала будут неловкие извинения, а потом, уже без меня - тихие слезы, и я
ее не неволил... наверно, к большому ее облегчению, но мне-то самому легче
не стало. Даже наоборот: когда я смотрел на эту славную  женщину,  которой
положено быть счастливой, а она несчастлива, тоскует, мрачнеет и ничего не
может с собой поделать, - мне становилось еще хуже.  На  третью  неделю  я
перестал с ней встречаться  и  по  вечерам  убивал  время  смесью  крепких
напитков с  легким  чтением.  А  дождь  все  лил,  и  солнце,  как  видно,
окончательно потухло. Иногда я уже не понимал, жив я или умер.
   И вот, когда я решил, что ждать больше нечего, течение моей жизни  было
нарушено неожиданным происшествием. Однажды, часов в пять, я возвращался с
завода в гостиницу и шел через вокзальную площадь.  Вдруг  вижу:  какой-то
старикашка поскользнулся и чуть не угодил под грузовик. Не угодил  потому,
что я его вытащил уже из-под колес. Слава богу, старикашка был  легонький,
фунтов сто двадцать. Будь в нем на пятьдесят фунтов больше, я бы, конечно,
ничего не смог сделать. Я отвел его в гостиницу, заказал ему бренди, помог
вымыться и почиститься. Он представился:  сэр  Аларик  Фоден,  баронет.  Я
баронетов никогда не видел, но почему-то думал, что они не такие. До  того
как унаследовать титул и семейные владения, он почти всю жизнь жил в Индии
и на Дальнем Востоке, и, сдается мне, то ли мать, то ли бабка у него  была
из тех краев, потому что у англичан  таких  глаз  не  бывает:  две  черные
бусины в желтом масле. Волосы редкие, седые; небольшая бородка;  лицо  как
увядший лист. Говорил он очень медленно, с усилием, словно его разговорный
механизм заржавел; пока  я  дожидался  следующего  слова,  он,  не  мигая,
смотрел на меня своими  маленькими  черными  глазками,  и  мне  постепенно
начинало казаться, что я уже в Индии, в Китае,  где-то  там.  Он  долго  и
шумно благодарил меня за спасение, но больше,  я  думаю,  по  обязанности,
чем, так сказать, по  велению  сердца,  хотя,  знаете,  когда  поживешь  в
Блэкли, начинаешь очень болезненно  относиться  к  таким  вещам.  Довольно
быстро выяснилось, что на завтрашний вечер у меня нет  никаких  планов,  и
старик пригласил меня к себе обедать. Он жил в десяти милях от города,  но
туда ходил автобус, и остановка была  рядом  с  домом.  Последний  автобус
отправлялся в девять сорок пять, но старик полагал, что до этого мы вполне
успеем наговориться. Я тоже так считал.
   Теперь  пойдет  самое  странное,  так  что  надо  сбавить  скорость   и
сосредоточиться. Вы же знаете, я эту историю впервые рассказываю от начала
до конца. И вот даже не соображу, как быть  дальше  -  то  ли  выкладывать
подряд все, что помню,  то  ли  выбирать  главное.  Вам,  писателю,  такие
трудности, конечно, понятны, поэтому я с  вашего  позволения  буду  иногда
останавливаться, чтобы посмотреть, куда меня  занесло.  А  то  ведь  можно
что-нибудь важное пропустить, а на ерунде застрять на полчаса. Хотите  еще
выпить? Ну, и я тоже выпью. Спасибо.
   Так вот, сэр, на следующий вечер я  сел  в  автобус  и  поехал  к  сэру
Аларику Фодену в его загородный особняк. Если бы я выдумывал, я бы  сейчас
рассказал вам, какой это дворец и как меня там сказочно принимали - лакеи,
икра, шампанское в ведерках со льдом. Но ничего похожего вы  не  услышите.
Это действительно был настоящий особняк - правда, большей его части  я  не
видел... впрочем, и сам сэр Аларик, по-моему, туда редко заглядывал, -  но
такой сырой, холодный и запущенный, что я не согласился бы там жить ни  за
какие деньги. Вместо лакеев или хотя бы дворецкого нам  прислуживала  одна
астматическая  старуха.  Обед  оказался  вполне  на  уровне  привокзальной
гостиницы, зато вино было отличное; сэр Аларик сказал, что это один из его
лучших кларетов. Он налил себе полбокала, а мне оставил почти всю бутылку.
Я допил ее после обеда, когда мы из мрачной нетопленой столовой  поднялись
в большую библиотеку, где  горел  камин  и  стояли  тысячи  книг  и  такое
множество разных восточных безделушек, что хватило бы на целый антикварный
магазин. Во время обеда и после  него,  наверху,  сэр  Аларик  очень  мало
говорил о себе, а в основном расспрашивал меня, нравится ли мне  Блэкли  и
как там идут мои дела. Ответы я повторять не буду, вы все это уже слышали.
Наконец я выговорился и замолчал.
   - Итак, мистер Линфилд, - сказал он, - в Блэкли...  вы...  несчастливы.
Или... во всяком случае...  скучаете...  подавлены...  одиноки.  Хотите...
отправиться... в какое-нибудь другое место... гм?
   Я сказал, что хочу, но у меня нет ни времени, ни возможности - от  этой
машины далеко не уедешь.
   - Время - ничто, - сказал он и махнул рукой, как бы  отменяя  время,  а
заодно и старинные лакированные часы, стоящие в углу. -  А  возможность...
вот она. Да, здесь...  в  этой  комнате.  То  есть...  если  вы  готовы...
рискнуть... и отправиться... не  в  _какое-нибудь_  другое  место...  а  в
Другое Место.
   - Я что-то вас не совсем понимаю, сэр Аларик. - Пробило  девять,  но  я
подумал, что уже, наверно, пора сматываться. Потом из вежливости  добавил:
- Разве есть разница между _каким-нибудь_ другим местом  и  просто  другим
местом?
   Он хихикнул. Конечно, странно звучит: с чего  бы  семидесятипятилетнему
старикашке хихикать? Но ни "засмеялся", ни "фыркнул" тут не подходит,  так
что если не "хихикнул", то не знаю даже, как сказать. После этого он встал
и начал рыться в комоде за своим креслом.
   - Другое Место, - заговорил он, - рядом  с  нами...  мистер  Линфилд...
можно сказать, за  углом...  только  особого  рода.  Вы  заворачиваете  за
угол... сами того не замечая. Немного рискованно. Но если  вы  решитесь...
туда  отправиться...  я  буду  рад...  оказать  вам  услугу.  -  Он  резко
повернулся - очевидно, нашел то, что искал. Над спинкой кресла  заблестели
устремленные на меня черные глаза, но я ничего не мог в  них  прочесть.  -
Я...  облегчу  вам...  эту  задачу...  мистер  Линфилд.  Да...  дверь.  Вы
войдете... в Другое Место... просто через  дверь.  Вон  там...  в  книжных
полках... дверь... вы ее откроете. Да... вот  эта  дверь.  Вы  по-прежнему
хотите... побывать... в Другом Месте?
   - Почему же нет? - Чем бы старик ни тешился... У одного моего знакомого
в библиотеке была дверь в  уборную,  замаскированная  фальшивыми  книжными
корешками, и он постоянно всех разыгрывал. - Что я должен делать?
   Тут он показал мне то, что достал из комода.  Блестящий  черный  камень
вроде крупной гальки. Сэр Аларик сел, оперся локтями на колени  и  вытянул
вперед руку с камнем.
   - Все очень просто. Смотрите на камень... всматривайтесь  в  него...  и
считайте до ста... считайте медленно.
   Я стал смотреть на  камень,  всматриваться  в  него  и  считать.  Перед
глазами все поплыло. Когда  я  досчитал  до  двадцати,  поверхность  камня
превратилась в темную пустоту, которая ширилась и  ширилась.  Я  продолжал
считать.  Старинные  часы  пробили  четверть  десятого,  но  звук  донесся
откуда-то издалека. При счете восемьдесят у меня заболели  глаза,  а  чуть
позже началось головокружение.
   - Сто, - услышал я свой голос.
   - Теперь, мистер Линфилд, - сказал сэр Аларик словно  с  другого  конца
света, - встаньте... идите прямо к двери... откройте ее... и входите.
   Я шагнул к полкам, покачнулся, но сразу же  нашел  дверь  и  еще  успел
понять, что она в  точности  такая,  как  та,  замаскированная  фальшивыми
книжными корешками, которую я когда-то видел. Я открыл ее, и, кажется, сэр
Аларик пожелал мне счастливого пути. Войдя, я  закрыл  за  собой  дверь  и
очутился в узком темном коридоре; дальний  конец  его  освещали  несколько
слитков золота. При ближайшем  рассмотрении  оказалось,  однако,  что  это
яркие полоски солнечного света, проникавшего справа, сквозь широкие щели в
грубо сколоченной двери. Я открыл и эту дверь... даже  сейчас  слышу,  как
она заскрипела... и  зажмурился;  после  долгого  мрака  Блэкли  я  увидел
залитый солнцем сад и вечное лето.
   Скажу вам прямо: на сон это не походило. У меня сны всегда  обрывочные,
клочковатые, одно тут же сменяется другим, как будто на законченный эпизод
уже не хватает материала. И потом, во сне замечаешь только то, что  хочешь
заметить; а что не попало в фокус, того, значит,  там  вообще  нет  -  нет
множества вещей, которые есть в реальной жизни, где-то за краем  сознания,
и ждут, чтобы их заметили. Но этот сад  был  совсем  не  из  сна.  Никакой
обрывочности, незавершенности - самый настоящий сад. Я  знал,  что  он  не
растает  в  воздухе,  не  превратится  в  комнату,  или  корабль,  или   в
мастерскую. И что он существует дольше, чем любой обычный сад...  такая  в
нем была удивительная основательность.
   Над дорожкой, выложенной  плитняком,  сплетались  старомодные  вьющиеся
розы. Этот тоннель выходил на небольшую солне