Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
ыть, накануне
мне пришлось пережить очередное блэклейское воскресенье, и, по-моему, это
имеет некоторое отношение к тому, что случилось, - я за неимением виски
выпил хорошую порцию джина и сказал себе: пора действовать. Сэр Аларик
отправил меня в Другое Место, и теперь он может отправить меня туда
снова... хотя бы для того, чтобы я больше не болтался как неприкаянный в
этой дыре. К телефону старик не подходил, но я понадеялся, что он дома, и
поехал к нему на автобусе. Это, наверно, был один из последних рейсов -
десятичасовой, для Блэкли поздний. Как я буду добираться обратно, меня в
моем тогдашнем состоянии не волновало. Сэру Аларику придется меня
впустить, даже если он уже лег, иначе я такое устрою... Нет, я не был пьян
в стельку, но, конечно, и трезвым тоже не был.
Однако сэр Аларик еще не лег и достаточно учтиво пригласил меня войти,
хотя мой приход его не слишком обрадовал. Мы поднялись в библиотеку, где
старик до этого дремал у камина, и там он без всяких старомодных
любезностей спросил, что мне нужно. Делать вид, что я решил узнать, как
его здоровье, не имело смысла - старик сразу увидел, на каком я взводе,
так что он бы мне все равно не поверил.
- Я хочу вернуться в Другое Место, - ответил я. - И не говорите мне,
чтобы я убирался и попробовал сделать это сам. Я уже пробовал, и ничего не
вышло. И потом, мне сейчас очень скверно. Я разговаривал с людьми, которых
встретил там... со всеми, кроме самого важного для меня человека... и они
просто не понимают, о чем речь. Я даже пытался выбросить из головы Другое
Место, но мне это удается самое большее на несколько минут. Так что
теперь, сэр Аларик, с вашей помощью я возвращаюсь обратно.
- Мистер Линфилд... вы слишком много... себе... позволяете.
- Потому что я доведен до отчаяния, сэр Аларик.
- Люди... доведенные до отчаяния... мистер Линфилд... не должны...
никуда... ходить... Они должны... сидеть дома... и избавляться... от
своего отчаяния.
- Наверно, вы правы, не будем об этом спорить. Мы вообще ни о чем не
будем спорить. Я возвращаюсь обратно, сэр Аларик, и вы меня не остановите.
Где ваш черный камень? - Я встал и подошел к нему. Гордиться тут нечем, но
раз уж я начал, то расскажу вам все.
Я думал, что он испугается, но ошибся. Он только покачал головой,
словно перед ним был десятилетний ребенок.
- Вы... очень глупо... себя ведете... мистер Линфилд. Вы пришли сюда...
без приглашения... кажется, не совсем трезвый...
- Да, в этом роде, - сказал я. - И вы совершенно правы, я веду себя
плохо. У меня есть тысячи оправданий, но я не буду вам ими надоедать.
Просто достаньте тот черный камень, сэр Аларик, а я сделаю остальное. Да
живее! - прикрикнул я, видя, что старик не двигается с места.
Мы довольно долго смотрели друг на друга; потом он, сверкнув своими
черными глазами-бусинами, подошел к комоду и достал камень. На этот раз он
не держал его сам, а протянул мне.
- Все... так же... как раньше, - сказал он холодно. - Но непременно...
положите... камень... прежде чем пойдете... к двери. Послушайтесь... моего
совета... не делайте этого.
- Оставьте при себе ваши советы. - Я уставился на камень и сосчитал до
ста. Как и в первый раз, перед глазами поплыло, потом возникла темная
пустота, она все ширилась и ширилась; началось головокружение. Я положил
камень на ковер и медленно пошел к двери в книжных полках. Дверь я открыл
очень осторожно, словно что-то могло сломаться - наверно, боялся, что
магия не сработает и я увижу за дверью только умывальную раковину да полки
со всяким хламом. Но нет, я снова вернулся обратно. Я был в том же узком
темном коридоре и видел в конце его полоски солнечного света, проникавшего
сквозь щели в грубо сколоченной двери. Я прошел по коридору, распахнул
дверь и бросился в сад, но, прежде чем ступить на выложенную плитняком
дорожку среди роз, остановился перевести дух.
Пожалуй, я не обману вас, если скажу, что уже тогда, в самом начале,
почуял что-то неладное. Сам не знаю почему. Давайте-ка я попробую
разобраться, а вы пока что налейте себе еще виски. О'кей, спасибо,
составлю вам компанию. Хватит, спасибо. Так вот, начать с того, что все
кругом - а видел я еще не так много - словно бы сузилось, изменило форму.
Солнечный свет едкий, щиплющий, а не мягкий, как тот, который мне
помнился. И со временем тоже что-то произошло. Время остановилось, как и в
прошлый раз, но _неправильно_ остановилось, я чувствовал. Черт меня
побери, если я знаю, как это понимать, поэтому лучше не спрашивайте. Но
остановилось оно как-то зловеще. Точнее не могу определить.
Через тоннель из вьющихся роз _я вышел на_ лужайку. Теперь я уже знал,
что увижу реку, холмы, гостиницу, а перед ней пивную под открытым небом.
На первый взгляд ничего не изменилось, только, пожалуй, краски стали
резче, а у предметов форма не совсем такая, как прежде - усохли, что ли.
Ну, вроде копии с картины - все похоже, а не то, понимаете. И не было того
ощущения счастья, вот ни на столько.
А потом началось. Река, например. Когда я увидел ее краешком глаза, еще
не обращая на нее особого внимания, это был все тот же плавный,
полноводный поток. Но едва я захотел ею полюбоваться, она обмелела и
превратилась в маленький ручеек среди потрескавшейся бурой грязи.
Отвернулся - и сразу же почувствовал, что это снова спокойная, широкая
водная гладь. Взглянул по-настоящему - она опять высохла.
Но с людьми было еще хуже. Пока я на лужайке играл в прятки с рекой,
слева, перед гостиницей, где стояли столы и скамьи, люди, как и тогда,
пили, болтали и смеялись, - я это знал. Но когда я крикнул "Привет!" и
направился к ним, они все застыли, словно восковые куклы. И последнее - от
этого меня прямо затрясло: они смотрели на меня не с каким-нибудь
особенным выражением, а просто смотрели, как манекены. Я и разозлился и
испугался, но шел дальше. Ни звука. Ни жеста. Восковые куклы под палящим
солнцем. Я остановился, взглянул на реку - она снова превратилась в жалкий
ручеек, - но краем глаза видел людей: они возвращались к жизни, я слышал
их разговоры, смех. Я в ярости повернулся к ним, и они опять застыли и
смотрели на меня, молчаливые как смерть.
- Какого черта вы прикидываетесь? - заорал я.
Ни слова, ни движения. И все вокруг, будь оно проклято, было не то и не
так - синева неба, свет солнца, цветы, которые вяли на глазах. Я
чувствовал, что я снова вне времени, но на этот раз не там, где надо. Я
должен сделать так, чтобы здесь что-то произошло, и пусть гром небесный
поразит меня.
Я пошел напрямик к пучеглазым манекенам, которые стояли и сидели в
пивной под открытым небом. Первым мне попался Дженнингс, - тот, что вместе
со мной обедал у Баттеруортов. Я хлопнул его по плечу и закричал:
- Слушайте, Дженнингс, вы же знаете меня, я - Линфилд!
Теперь, когда я сосредоточился на нем, все остальные снова ожили, и, не
считая меня, Дженнингс был здесь единственным пучеглазым манекеном.
- В чем дело? Что с вами со всеми стряслось?
Он ничего не ответил, даже не пошевельнулся, и я почувствовал, что если
не сниму руку с его плеча, то он упадет. Я убрал руку и вдруг до того
разозлился на молчуна Дженнингса, что дал ему пощечину. В ту же секунду я
лежал на траве в нокауте. Как это случилось, не понимаю, но после
окончания Торонтского университета, где я боксировал в полусреднем весе, я
уже успел забыть, что бывают такие удары. А пока я лежал, ожидая счета и
гонга, я будто издалека слышал смех и болтовню всех этих людей. Харви
Линфилд не мог обратить на них внимание, и они снова веселились и
проводили время в свое удовольствие.
Через несколько минут я с трудом встал и огляделся. На этот раз
сидевшие за столами не застыли, а продолжали двигаться, точно водоросли
под водой, и даже издавали какие-то звуки, но лучше бы я их не слышал. Они
смеялись - медленным, тусклым, подводным смехом, - и смеялись надо мной. Я
подумал: зачем тратить время на этих людей - если их еще можно назвать
людьми, - ведь они мне в сущности безразличны, и я вернулся сюда, чтобы
найти одного-единственного человека - Полу. Я знал, что среди них ее нет.
Она могла быть только в гостинице.
Она стояла одна в большой комнате, сейчас тихой, как склеп, и почти
такой же темной. Она не была манекеном с вытаращенными глазами, а я
пожалел об этом, потому что, когда я увидел, как она там стоит, у меня
сердце заледенело. Я шел к ней, а она тихо качала головой, по щекам текли
слезы, и все горе, обида, разочарование - все, что разделяло и разделяет
мужчину и женщину, стояло сейчас между нами.
- Пола, - сказал я, - прошлый раз это я был виноват, но вот я здесь, я
вернулся, пробился сюда ради тебя... - Я мог бы продолжать, но знал, что
она не ответит, а будет только качать головой и плакать, как женщина,
которая чувствует, что все ушло безвозвратно.
Наконец она пошла прочь, я следом за ней; хотел сказать что-нибудь, но
не знал что. Вокруг никого не было - пустота, тишина и бесконечное
страдание. Она пересекла кухню, холодную, ничем больше не пахнущую, и
приблизилась к зеленой двери. Там она остановилась, взглянула на меня, и
по лицу ее пробежала тень улыбки. Дверь медленно закрывалась за ней, и тут
подошел я, сильный, уверенный, да поможет мне бог! Я рванул дверь и шагнул
туда, как Александр Македонский.
Но, разумеется, на сэра Аларика это не произвело никакого впечатления,
и я его не порицаю. В этот раз я отсутствовал всего полторы минуты, и ему
было безразлично, выйду я из его чулана победным маршем Александра
Македонского или выползу, как горбун Собора Парижской Богоматери. Он хотел
одного - поскорее выпроводить меня, пока я не разбушевался и не начал
ломать мебель. Поэтому он торопливо сообщил мне, что тут по соседству
живет человек, который за фунт может отвезти меня в Блэкли. Правда, старик
волновался напрасно: последнее посещение Другого Места - если это было
Другое Место - выбило из меня всю воинственность.
Проводив меня до дверей, сэр Аларик немного успокоился.
- На этот раз... было... не так приятно, мистер Линфилд... гм?
- Было очень неприятно, - сердито ответил я. - Но поделом мне, раз я
сам настаивал. И вел я себя не больно-то хорошо. Но признайтесь - и вы
тоже.
- Нет, мистер Линфилд, - сказал он серьезно (я как сейчас вижу этого
хилого бело-коричневого старичка, очень английского, но с индийскими или
китайскими глазами), - вы несправедливы ко мне... и к себе тоже. Вы
побывали... в Другом Месте. Забудьте... это последнее посещение... помните
первое. Теперь... конечно... вы недовольны. Но у вас... есть... мне
кажется... причина... быть недовольным... сейчас.
- И раньше была, - проворчал я. - У всех у нас есть. В Блэкли от этого
просто умирают. А вы в благодарность за то, что я вытащил вас из-под
грузовика, только прибавили мне недовольства.
- Нет, - сказал он мягко, - не прибавил. В конечном счете. Нет... я
думаю... напротив... убавил. Вы сами убедитесь.
Не могу сказать, чтобы я убедился, хотя время от времени я, кажется,
понимаю, что он имел в виду. Нет, больше мы с ним не встречались. Я снова
поехал к нему через несколько дней, но дом стоял закрытый и темный, а
потом мне сказали, что сэр Аларик уехал - наверно, стоять на голове в
Бомбее или крутить молитвенное колесо в Тибете. Я пригласил Дженнингса
позавтракать: хотел посмотреть, как он будет реагировать, когда я скажу
ему, что несколько дней назад в одном месте, где люди под пристальным
взглядом превращаются в пучеглазые манекены, он дал мне такой хук справа,
какого я в жизни не получал. И, конечно, он никак не отреагировал, только
сказал, что перестал видеть сны с тех пор, как не ест сыра по вечерам, и
что британский бокс и вообще спорт теперь совсем не тот, что был раньше.
Перед отъездом из Блэкли я провел вечер с Мэвис Гилберт; она рассказала
мне еще кое-что о Родни и заставила меня снова описать ей Полу, хотя я и
не упоминал о Другом Месте; потом мы здорово захмелели, расчувствовались и
нерешительно попытались утешить друг друга любовью, но вышло это у нас не
лучше, чем у пары подслеповатых медведей. В общем все закончилось так, как
я и предполагал, - недаром мне хотелось обойтись без этого прощального
вечера.
Блэклейская электротехническая компания к тому времени привела машину в
соответствие с нашими требованиями, и после двухдневных испытаний ее под
моим наблюдением разобрали, упаковали и отправили в Ливерпуль, а дальше
она пошла морем. Мне давно уже пора было возвращаться домой; я заказал
билет на самолет и туманным печальным зимним днем оказался в лондонском
аэропорту. Я потому об этом говорю, что там я увидел Полу.
Вы знаете, как пасутся пассажиры в аэропортах - как будто школу для
дефективных вывели на прогулку. Наше стадо погнали на самолет, а другое
стадо - с самолета, так что мы шли двумя встречными вереницами. И тут я
увидел Полу - это была она, никакого сомнения, скорее я готов сомневаться,
что меня зовут Харви.
- Пола! - закричал я и бросился к ней.
Она остановилась, но вид у нее был удивленный и нельзя сказать, чтобы
приятно удивленный.
- Это какая-то ошибка, - ответила она. - Я миссис Эндерсли, меня зовут
не Пола, и мы с вами незнакомы.
- Ну, в чем дело? - Здоровый детина недовольно посмотрел на меня. Она
принадлежала ему. Ему принадлежал весь мир. Есть такие люди на свете.
- Просто ошибка, дорогой, - ответила она и улыбнулась мне, словно
извиняясь - наверно, потому, что я был похож на потерявшуюся собачонку.
И вдруг меня словно подбросило и вывернуло наизнанку: в ее глазах я
увидел сигнал, пришедший из их бездонных серых глубин. И вот что он
означал: "Да, там я была Полой, и теперь я вспомнила тебя, Харви Линфилд,
но один бог знает, где мы были и что нам делать!" Я пробормотал что-то
невнятное и вместе с остальным стадом потащился к самолету.
И вот я здесь, вернулся при первой же возможности, но сейчас я,
разумеется, в отпуске - без Блэкли под дождем и без привокзальной
гостиницы. Продолжаю рассказывать людям о Другом Месте, и, когда они
говорят, что знают что-то похожее, я еду туда и смотрю, и это приводит
меня в ваши красивейшие места - например, Хабберхолм, где мы с вами
сегодня познакомились. Корнуолл, Девон, Дорсет, Котсуолдс, Озерный округ -
я всюду побывал. Да, я пытался найти сэра Аларика, но он умер в феврале
где-то за границей. Да, я спрашивал об этом черном камне, но все имущество
продано или роздано, и о камне никто ничего не знает. Наверно, все-таки
можно напасть на его след, я уже думал об этом.
Но время от времени меня тревожит еще одно - вы это, конечно, и сами
наблюдали. То и дело незнакомые люди вглядываются в вас и кричат: "Где мы
с вами могли встречаться?" И когда отвечаешь, что вы нигде не встречались,
их лица тускнеют. Знаете, что не дает мне покоя - может, эти люди были в
каком-то своем Другом Месте и встретили там меня, как я встретил жителей
Блэкли и, конечно. Полу. Это ведь ужасно, если мы все встречаемся в
каком-нибудь Другом Месте, а потом не можем никому ничего объяснить. Боже
мой! Посмотрите-ка на часы! Мне ведь завтра утром ехать в Нортумберленд -
я слыхал, там есть место... может быть, это Оно, кто знает?
Джон Бойнтон Пристли.
Дядя Фил и телевизор
-----------------------------------------------------------------------
Пер. - В.Ашкенази.
Авт.сб. "Затемнение в Грэтли". М., "Правда", 1988.
OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
-----------------------------------------------------------------------
Страховки за дядю Фила выплатили фунтов полтораста, и вечером Григсоны
устроили по этому поводу семейный совет в большой гостиной над магазином.
Собрались все - мама, папа, Эрнест, Уна, ее муж Джордж (фамилия их была
Флеминг, но Уна, само собой, продолжала зваться Уной Григсон, а Джордж
помогал папе в магазине) и даже Джойс и Стив, которые обычно с утра до
вечера где-то пропадали. Надо сказать, что мама, которая уже успокоилась и
даже привела в порядок волосы, имела довольно-таки гордый вид по случаю
того, что все собрались вместе, точно на рождество, хотя стоял всего
только октябрь и ноги у нее еще не так болели, как всегда бывало на
рождество. Одним словом, все было расчудесно, несмотря на то, что умерший
дядя Фил был маминым старшим братом и эти полтораста фунтов были
страховкой, которую за него выплатили.
- По справедливости они, разумеется, мои, - сказала мама, имея в виду
деньги, - но мне думается - и папа тоже так думает, - что их следовало бы
употребить на что-нибудь для всего семейства.
- Приходилось содержать его, - мрачно проворчал папа, - и терпеть все
его штучки.
- Дайте мне сказать! - закричал Стив.
- А ты помалкивай, - сказала мама. - Ты терпел его, это верно, но он
ведь платил свою долю...
- Последнее время - не очень, - сказал папа. - Сначала он давал, что с
него причиталось, когда цены были не такие сумасшедшие, а потом перестал.
А всего-то двадцать три шиллинга в неделю.
- Совершенно справедливо, - сказал Эрнест, который служил клерком на
железной дороге и был очень уравновешенным молодым человеком - таким
уравновешенным, что иногда вообще непонятно было, жив он или нет. -
Кое-кому из нас приходилось содержать его. Я не говорю, что нам не
следовало этого делать. Я просто констатирую факт, только и всего.
- Дойдем мы когда-нибудь до сути? - закричала Джойс, которой, конечно,
не терпелось поскорее удрать на улицу. - Если тут есть суть.
- Дойдем, дойдем, нахальная обезьянка, - сказала мама, которую Джойс
уже успела вывести из себя. - Только ты все же не забывай, что это
как-никак были деньги дяди Фила. А теперь вот Он Ушел От Нас Навсегда. -
Тут все домочадцы, собравшиеся на совет, помрачнели, и мама прикусила
язык, сообразив, что сморозила глупость.
Доктор, человек раздражительный и усталый, был очень рассержен
безвременным уходом дяди Фила. Сердце у дяди Фила никуда не годилось, и
доктор строго предупредил маму и папу, что лекарства дяди Фила, которые
тот принимает во время приступов, должны быть всегда под рукой. Но во
вторник утром кто-то переставил коробку с лекарствами на каминную доску, и
он не смог ее достать, когда начался последний, роковой приступ. Понятно,
все спрашивали и переспрашивали друг друга, но никто не припоминал, чтобы
ставил туда эту коробку, и всем было очень неловко и даже, можно сказать,
противно. Вышло это случайно, доктор ни на что такое не намекал, но
все-таки кто-то из них проявил большую небрежность. И никуда не денешься:
все они по разным уважительным причинам были рады или по крайней мере
чувствовали облегчение от того, что дяди Фила больше нет с ними. Он не
любил их, и мало сказать, что они отвечали ему взаимностью. Даже мама
никогда его по-настоящему не любила. Папа кое-как терпел его - не больше.
А младшие члены семьи, те просто не выносили и побаивались язвительного
старикашки с длинным острым носом и еще более острым языком, ненавидели
его неторопливые движения и стойкое упорство, с которым он удерживал за
собой лучшее место перед камином, даже если кто-нибудь заглядывал на
огонек, и терпеть не могли, когда он сидел там, наблюдая за ними. До того
как приехать сюда, он работал в Бирмингеме в какой-то ссудной кассе, а
вернее будет сказать, в