то я вам скажу: вы  там  не  многому  научитесь,  чтобы
разбираться в этих вещах.
   Кей (с убийственной иронией). Послушайте, вы трое были, наверно, ужасно
хороши в шараде, а?
   Алан. Нет, не очень.
   Кэрол (входя) О, они были - хуже не придумаешь. Нет, мистер Биверс,  вы
были уж: не так плохи, особенно для человека, который выступает в шараде в
незнакомом доме.
   Эрнест. Вот это благородно с вашей стороны, мисс Кэрол.
   Кей (с живостью). Ну, теперь заключительная сцена. Это будет  вечеринка
в Америке, и мы не можем раздобыть никаких напитков. Для  этой  сцены  нам
незачем переодеваться. Нужно только хорошо сыграть. Джоан, скажи Мэдж, что
и она должна участвовать. Только одни девушки - для пышного финала.

   Джоан уходит.

   Джеральд (снова в обычном своем виде). Нас, значит, прогнали?
   Кей. Да. Вы не годитесь.
   Джеральд. Тогда мы можем позволить себе выпить. Мы это заслужили. Будут
потом танцы?
   Кей. Может быть, после того как мама кончит петь.
   Джеральд. Вы танцуете, Биверс?
   Эрнест. Нет, некогда мне было этим заниматься.
   Хейзел (громким, ясным голосом, многозначительно).  Да,  Джеральд,  нам
обязательно надо потанцевать.

   Эрнест пристально смотрит на нее. Она отвечает  ему  невинным  взглядом
широко  раскрытых  глаз,  выражающим  полнейшее  безразличие.  Он  кивает,
поворачивается и уходит. Джеральд, улыбнувшись направо и  налево,  следует
за ним.

   Кэрол (занята  тем,  что  снимает  с  себя  костюм  мистера  Пеннимэна;
возбужденно). Кей,  мы  могли  бы  в  последней  сцене  изобразить  принца
Уэльского в Америке. Почему мы об этом  не  подумали?  Ты  могла  бы  быть
принцем Уэльским и влюбиться в Хейзел, которая в конце концов оказалась бы
дочерью маркиза Карабаса.
   Кей  (смеясь).  Мама  была  бы   шокирована.   А   также   кое-кто   из
присутствующих.
   Кэрол. Я бы ни за что не хотела быть принцем Уэльским! А ты?
   Хейзел (решительно). Я - с большим удовольствием.
   Кэрол. Старая миссис Фергюсон - знаешь,  та,  с  кривым  глазом,  такая
страшная, - говорила мне, будто есть  старинное  пророчество,  что,  когда
царь Давид воцарится в Британии, - все станет прекрасно.

   Слышны громкие восклицания, затем гул голосов и смех.

   Кей. Что это значит?
   Хейзел (возбужденно). Это Робин!

   Все смотрят с жадным любопытством. Хейзел хочет выйти, но,  прежде  чем
ей удается сделать несколько шагов, в комнату стремительно вбегает  Робин.
Ему двадцать три года, это блестящий, красивый  молодой  человек  в  форме
офицера-летчика. Он в превосходном настроении. В руках - небольшой пакет.

   Робин (громко). Приветствую  всех!  Хейзел!  (Целует  ее.)  Кей,  желаю
счастья! (Целует ее.) Кэрол,  милая  старушка!  (Целует  ее.)  Уфф!  Ну  и
пришлось мне потрястись, чтобы попасть сюда вовремя! Полдороги я  ехал  на
грузовике. И ведь не забыл о сегодняшнем дне, Кей. Что ты  скажешь  насчет
этого? (Кидает ей пакет, который она раскрывает  и  обнаруживает  шелковый
шарф.) Ну как, все в порядке?
   Кей (с благодарностью). Это чудно, Робин. Чудно, чудно!
   Робин. Ну и замечательно! А я - все! Готово! Наконец демобилизован!
   Хейзел. О-о, вот здорово! Ты маму уже видел?
   Робин. Ну конечно, глупышка! Ты посмотрела  бы  на  ее  лицо,  когда  я
сказал ей, что снова штатский. Ну и повеселимся же мы теперь!
   Кей. Вовсю, вовсю!
   Кэрол. А Алана ты видел?
   Робин. Только мельком. Как он, все такая же важная старая сова?
   Кэрол (очень  юная  и  торжественная).  По-моему,  Алан  -  чудеснейший
человек.
   Робин. Знаю, знаю, ты всегда так считала. Про себя этого не скажу, но и
я очень уважаю эту старую гусеницу. А как твое писание, Кей?
   Кей. Я продолжаю свои попытки... и учусь.
   Робин. Вот это самое главное. Мы им покажем, на  что  способны  Конвеи.
Сколько молодых людей, Хейзел?
   Хейзел (спокойно). Никого, о ком бы стоило говорить.
   Кэрол. Она привыкла завоевывать полковников. Верно, Хейзел?
   Кей (игриво). А так как  они  теперь  стали  штатскими,  ей  приходится
менять тактику. И она пока чувствует себя не совсем уверенно.
   Робин. Это они все из зависти. Правда, Хейзел?

   Показывается миссис Конвей с подносом в руках, нагруженным  сандвичами,
пирогом, пивом и т.п.

   Робин. О, вот это кстати! (Бросается ей навстречу и берет поднос.)
   Миссис Конвей (очень счастлива; расплываясь в улыбке). Ну, разве это не
мило? Теперь мы все вместе. Я чувствовала, что ты едешь,  Робин,  хотя  ты
ничего и не сообщил нам, скверный мальчишка.
   Робин. Честное слово, мама, никак не мог.  Распутался  только  в  самую
последнюю минуту.
   Миссис Конвей (Кей). Кончай свою шараду, дорогая!
   Робин. Шараду? А мне нельзя сыграть? Я  когда-то  был  героем  по  этой
части.
   Миссис Конвей. Нет, милый, они как раз кончают. Теперь  ты  дома  и  мы
сможем устраивать шарады, как только пожелаем. Поешь немножко и побудь  со
мной, пока они разыгрывают последнюю сцену.
   Кей (Хейзел и Кэрол). Идите, вы обе! Мэдж мы заберем там. Помните,  это
американский вечер, и у нас нет ничего выпить, а потом, затеяв скандал, вы
спрашиваете: "Разве мы не у маркиза Карабаса?" - и я тогда скажу: "Да,  но
он переехал в Америку, а кот  в  сапогах  остался  дома".  (Произнося  эти
слова, уходит.)

   Остальные  идут  за  ней  следом.  Миссис  Конвей  поспешно  складывает
несколько костюмов, пока Робин  устраивается  с  подносом.  Миссис  Конвей
подходит и с материнской радостью наблюдает, как он ест и  пьет.  Оба  они
счастливы и чувствуют себя друг с другом прекрасно.

   Миссис Конвей. Все ли тут есть, чего бы тебе хотелось, Робин?
   Робин (с полным ртом). Да, мама, спасибо! Фу, ты  не  знаешь,  что  это
значит - наконец вырваться!
   Миссис Конвей. Конечно, знаю, глупенький мальчик. А что же еще я должна
чувствовать, когда ты наконец вернулся ко мне... навсегда?
   Робин. Мне надо будет одеться.
   Миссис Конвей. Да, тебе нужно несколько действительно хороших костюмов.
Хотя, право, жаль, что ты не можешь продолжать носить эту форму. У тебя  в
ней такой бравый вид! Бедный Алан, - ты знаешь, он был только капралом или
что-то в этом роде и носил отвратительную форму, все было ему не к лицу  -
Алан всегда казался не на своем месте в армии.
   Робин. Я слышал, он получил какое-то дрянное место в городской управе?
   Миссис Конвей. Да. Хотя ему, кажется, нравится. Может быть, со временем
он найдет что-нибудь получше.
   Робин (с жаром). Ты знаешь, мама, у меня куча всяких планов. Мы там, на
фронте, толковали обо всех этих вещах. Один из наших ребят знаком с Джимми
Уайтом... ты знаешь, с тем самым Джимми Уайтом, ты слыхала о нем...  и  он
обещал устроить мне к нему рекомендацию. Я думаю  заняться  чем-нибудь  по
части авто и мотоциклов. Понимаю в них толк и слыхал, что люди покупают их
как бешеные. И потом, ты знаешь, у меня есть наградные.
   Миссис Конвей. Да, мой дорогой, нам придется обо всем еще  потолковать.
Слава богу,  времени  у  нас  теперь  довольно!  Как,  по-твоему,  девочки
выглядят хорошо?
   Робин (уплетая за обе щеки). Да, замечательно! Особенно Хейзел.
   Миссис Конвей. О, на Хейзел все обращают внимание. Ты посмотрел  бы  на
молодых людей! И Кей - ей двадцать один год, прямо не могу поверить... она
стала совсем взрослой и серьезной. Не знаю, выйдет ли у нее  что-нибудь  с
этим писательством... хотя она очень старается. Не дразни ее,  пожалуйста,
мой дорогой, она этого не любит...
   Робин. Я никогда ее не дразнил.
   Миссис Конвей. Нет, но Хейзел иногда позволяет... а я знаю, каковы  вы,
дети. Мэдж уже учительствовала, ты знаешь,  а  теперь  пытается  подобрать
школу получше.
   Робин (безразлично). Молодчина Мэдж! (С гораздо большим  интересом.)  Я
думаю, мама, мне  надо  отправиться  в  Лондон  насчет  моих  костюмов.  В
Ньюлингхеме нельзя раздобыть ничего приличного, а  поскольку  я  собираюсь
заняться продажей  авто,  мне  надо  иметь  вид  человека,  который  умеет
отличить хороший костюм от плохого. Господи! Как хорошо быть снова дома, и
не в каком-нибудь жалком  отпуску!  (Останавливается,  взглянув  на  мать,
которая стоит вплотную, рядом с ним.) Ну, мама, не надо!.. Сейчас не о чем
плакать.
   Миссис Конвей (улыбаясь сквозь  слезы).  Я  знаю.  Потому-то  и  плачу.
Видишь, Робин...  я  потеряла  вашего  отца...  потом  эта  война...  тебя
забрали... Я совсем не привыкла к счастью! Я забыла о нем. Вот и волнуюсь!
Робин... Теперь, когда ты вернулся...  пожалуйста,  не  уезжай  снова!  Не
покидай нас... оставайся навсегда с нами! Мы будем  жить  все  вместе  так
уютно и счастливо, правда?

   Входит Джоан и  смущенно  останавливается,  увидев  их  вместе.  Миссис
Конвей оборачивается и замечает ее. Робин также ее замечает,  и  лицо  его
просветляется. Миссис Конвей видит это, затем снова смотрит на Джоан.  Эта
игра должна продолжаться не дольше, чем необходимо.

   Джоан (волнуясь). О, миссис Конвей... они кончили шараду... кое-кто  из
гостей собирается... И Мэдж просила меня сказать вам,  они  ждут,  что  вы
споете что-нибудь.
   Миссис Конвей. Почему она не пришла сама?
   Джоан (нетвердым голосом). Она, и Кэрол,  и  Кей,  как  только  кончили
шараду, стали угощать гостей сандвичами и...
   Робин (подымается). Привет, Джоан!
   Джоан (подходит, взволнованная). Здравствуй,  Робин!  Ну  как,  приятно
вернуться домой?
   Робин (улыбаясь, многозначительно). Разумеется!
   Миссис Конвей (несколько раздраженно). Какой же тут ужасный беспорядок.
Я знала, что так будет. Хейзел и Кэрол принесли все эти вещи вниз.  Джоан,
пойдите и скажите им, что они должны сейчас же унести все это наверх! Я не
желаю, чтобы эта комната превращалась в лавку старьевщика. И  может  быть,
вы им поможете, дорогая?
   Джоан. Да... конечно... (Улыбается Робину и уходит.)

   Миссис Конвей оборачивается и  смотрит  на  Робина.  Он  улыбается.  Ей
приходится улыбнуться в ответ.

   Робин. У тебя очень лукавый вид, мама.
   Миссис Конвей. Разве? У меня  совсем  не  то  настроение.  (Осторожно.)
Джоан выросла и стала очень миловидной девушкой. Правда?
   Робин (улыбаясь). Вполне.
   Миссис Конвей (тем же осторожным тоном). И, по-моему, у  нее  приятный,
легкий характер. Она не очень умная или развитая...  но  безусловно  милая
девушка.
   Робин (соглашаясь). Да, бьюсь об заклад, что это так.

   Хейзел вплывает в комнату, чтобы собрать вещи. Это должно быть  сделано
максимально быстро.

   Хейзел. Они все там жаждут, чтобы ты спела, мама. Согласны  даже,  если
это будет что-нибудь немецкое.
   Миссис Конвей. Слава богу! Я никогда не была так глупа, чтобы перестать
петь немецкие песни. Что общего  у  Шуберта  и  Шумана  с  Гинденбургом  и
кайзером?

   Входит Кэрол и следом за ней - Джоан. Хейэел уходит  с  охапкой  вещей.
Робин помогает Джоан собирать ее долю. Миссис Конвей стоит в стороне.

   Кэрол (громко и весело, собирая вещи). Все разгадали  шараду,  что  это
был "Кот в сапогах", хотя до этого не угадали ни одного слова. Все,  кроме
мистера Джеймса, который почему-то думал, что слово  было  "Синематограф".
Когда  говорят  "синематограф",  я  ни  за  что  не  могу  поверить,   что
когда-нибудь была в одном из них, -  это  звучит  как  название  какого-то
совсем другого места. Робин, ты видел Уильяма С.Харта?
   Робин. Да.
   Кэрол (останавливаясь со своей  ношей,  очень  торжественно).  Я  люблю
Уильяма С.Харта. Интересно бы знать, что обозначает это "С"?
   Робин. Сидни.
   Кэрол (оборачиваясь, в ужасе). Робин, не может быть! (Уходит.)

   Джоан собирает оставшиеся вещи.

   Миссис Конвей. Пойдем, Робин, я хочу, чтобы ты с Аланом передвинул  для
меня рояль.
   Робин. Ладно.

   Все уходят. Почти все вещи  собраны  и  унесены.  Доносятся  отдаленные
аплодисменты и смех. Затем быстро входит  Кей  и  озабоченно  ищет  клочок
бумаги и карандаш.  Найдя  их,  задумывается,  морщит  лоб,  затем  делает
несколько быстрых заметок. Слышно, как на рояле берут несколько  аккордов.
Заглядывает Кэрол, которая пришла собрать  последние  остатки  маскарадных
костюмов.

   Кэрол (с благоговением,  очаровательная  в  своей  непосредственности).
Кей, тебя внезапно посетило вдохновение?
   Кей (поднимает глаза, очень серьезно).  Нет,  не  совсем.  Но  я  прямо
переполнена всякими чувствами, мыслями и впечатлениями. Ты знаешь...
   Кэрол (подходит ближе к своей любимой сестре). О да, я тоже! Всего  так
много! Я ни за что не могла бы начать писать о них.
   Кей (с увлечением юной писательницы). В моем романе одна  девушка  идет
на вечер... понимаешь... и там ей встречаются некоторые  вещи,  которые  я
как  раз  почувствовала...  очень  тонкие  вещи.  Я  знаю,  что   она   их
почувствовала... а  я  хочу,  чтобы  на  этот  раз  мой  роман  был  очень
правдивым... так что мне обязательно нужно было их записать...
   Кэрол. Ты мне потом расскажешь?
   Кей. Да.
   Кэрол. В спальне?
   Кей. Да, если ты будешь не слишком сонная.
   Кэрол. Ни за что! (Умолкает, счастливая.)

   Они смотрят друг на друга - два серьезных молодых существа. И  как  раз
теперь слышно, как миссис Конвей в гостиной начинает  петь  романс  Шумана
"Орешник".

   Кэрол. (Преисполнена торжественности и благоговения.) Кей, по-моему, ты
- замечательная.
   Кей (сама благоговея). По-моему, жизнь - замечательная.
   Кэрол. И ты и жизнь - вы обе. (Уходит.)

   Теперь милые, переливчатые звуки Шумана доносятся  яснее,  чем  раньше.
Кей пишет еще минуту-другую,  затем,  взволнованная  музыкой  и  внезапным
творческим вдохновением, откладывает карандаш и бумагу, идет к выключателю
и тушит свет. В комнате не темно, потому  что  свет  проникает  в  нее  из
холла. Кей идет к окну и раздвигает портьеры, так что, когда  она  садится
на  подоконник,  голова  ее  залита  серебристым  лунным  сиянием.  Совсем
притихшая, она слушает музыку и отрешенно всматривается куда-то  вдаль;  в
то время как замирает песня, медленно опускается занавес.



ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

   Когда занавес подымается, в первую минуту  мы  думаем,  что  ничего  не
произошло, с тех пор как он опустился, потому что свет так же проникает  в
комнату из холла, и Кей так же сидит на подоконнике. Но вот входит Алан  и
зажигает люстру, и мы видим, что произошло, очевидно, очень многое.  Перед
нами та же комната, но она оклеена другими обоями, обстановка вся заменена
новой, картины и  книги  не  совсем  те  же,  что  были  раньше,  появился
радиоприемник. Общее впечатление жестче и несколько светлее, чем  было  во
время того вечера, в 1919 году, и мы сейчас же догадываемся, что  действие
происходит в наши дни (1937 год). Кей и Алан уже тоже не  те,  какими  они
были  двадцать  лет  тому  назад.  У  Кей  -  слегка   жестковатый   облик
преуспевающей, холеной сорокалетней женщины, которая долгие годы  привыкла
сама зарабатывать себе на жизнь. Алан, которому около сорока  пяти,  имеет
еще более затрапезный вид, чем раньше, - нелепый пиджак, надетый  на  нем,
никак не подходит к остальному костюму, - но сам он все такой  же  робкий,
неловкий, милый,  только  теперь  в  нем  чувствуется  какая-то  спокойная
уравновешенность, внутренняя уверенность и просветленность,  отсутствующие
у всех остальных, которых мы сейчас увидим.

   Алан (спокойно). Ты здесь... Кей?
   Кей (радостно). Алан! (Вскакивает на ноги и целует его.)

   Затем они смотрят друг на друга, слегка улыбаясь.

   Алан (смущенно потирает руки, как он делал всегда).  Я  рад,  что  тебе
удалось приехать. Только это и заставляло меня терпимо относиться ко  всей
этой затее - мысль, что ты, может быть, сумеешь приехать. Но мама говорит,
что ты не останешься ночевать.
   Кей. Я не могу, Алан. Мне нужно вернуться в Лондон сегодня же вечером.
   Алан. Дела?
   Кей. Да. Я должна отправиться в Саутгемптон завтра утром писать заметку
о новейшей кинозвездочке.
   Алан. И часто тебе приходится этим заниматься?
   Кей. Да, Алан, очень часто.  На  свете  существует  страшное  множество
кинозвезд, и все они приезжают в Саутгемптон, за исключением тех  случаев,
когда они приезжают в Плимут, чтоб их  черт  побрал!  А  все  читательницы
"Дейли курир" обожают, когда в газете есть бойкая статейка о  какой-нибудь
из их блистательных фавориток.
   Алан (задумчиво). Они выглядят очень мило...  но  как-то  все  на  одно
лицо.
   Кей (решительно). Они и есть все на одно лицо  -  и  таковы  же  и  мои
бойкие интервью с ними. В самом деле, порой у меня такое  чувство,  словно
мы все кружимся на одном месте, как цирковые лошади.
   Алан (после паузы). Ты пишешь новый роман?
   Кей  (очень  спокойно).  Нет,  мой  дорогой,  не  пишу.  (Пауза,  затем
разражается коротким смехом.) Я говорю  себе,  что  слишком  многие  пишут
сейчас романы.
   Алан. Что ж, оно, пожалуй, так выглядит... иногда.
   Кей. Да. Но это не настоящая причина. Я все-таки продолжаю думать,  что
мой роман был бы не похож  на  то,  что  они  пишут,  -  по  крайней  мере
следующий, если предыдущий даже и был похож.  Но...  дело  в  том,  что  я
просто не могу...
   Алан (после паузы). Последний раз, что ты писала, Кей, - я хочу сказать
- ко мне - мне показалось, что ты несчастлива.
   Кей (как бы упрекая себя). Я и была несчастлива. Думаю, потому-то вдруг
и вспомнила о тебе... и написала. Не очень это лестно для тебя, не  правда
ли?
   Алан (с благодушной скромностью). Знаешь, в известном смысле,  пожалуй,
лестно. Да, Кей, я готов счесть это за комплимент.
   Кей (с внезапным порывом нежности). Алан, я просто не могу смотреть  на
твой пиджак! Он ведь  совсем  не  подходит  ко  всему  остальному.  Ты  не
находишь?
   Алан (заикаясь, извиняющимся тоном). Да...  видишь  ли...  я  ношу  его
только дома. Это старый пиджак...  ну,  вроде  домашней  куртки...  вместо
другого, который я берегу. Конечно, мне не следовало его надевать сегодня,
но, знаешь ли, привычка. Я переоденусь, пока другие еще не пришли.  Почему
ты была так несчастлива тогда... когда последний раз писала?
   Кей  (с  трудом,  отрывистыми  фразами).  Одна   история,   все   время
подходившая  к  концу,  как  раз  тогда  действительно  кончилась...   Она
продолжалась десять лет... плохо было, когда она тянулась... и  уж  совсем
невмоготу, когда завершилась. Он был  женат.  Были  дети.  Обычная  нудная
канитель. (Умолкает.) Алан, ты, наверно, не знаешь, какой сегодня день?
   Алан  (посмеиваясь).  Да  знаю,  знаю!  И  мама  тоже   знает.   Гляди!
(Вытаскивает из кармана маленький пакет и протягивает ей.)
   Кей (берет пакет и целует Алана). Алан, ты  ангел!  Я  не  думала,  что
когда-нибудь придется еще получить подарок в день рождения. А  ты  знаешь,
сколько мне лет? Сороковой!
   Алан (улыбаясь). Мне - сорок четыре. Знаешь, и ничего плохого. Тебе это
понравится.

   Звонок в передней.

   Алан. Погляди на подарок. Надеюсь, тебе он подойдет. (Идет в переднюю.)

   Кей  быстро  развязывает  пакет  и  извлекает  отвратительную,  дешевую
маленькую сумочку. Она смотрит на нее и не знает, плакать ей или смеяться.
Тем временем Алан вводит Джоан - теперь Джоан Конвей, потому что она вышла
замуж за Робина. Время не  очень  милостиво  обошлось  с  ней.  Она  стала
довольно-таки обрюзгшей, сварливой  сорокалетней  женщиной.  В  ее  голосе
появилось что-то раздражающее.

   Джоан. Хэлло, Кей! Не думала, что  тебе  удастся  приехать  -  ты  ведь
теперь почти совсем не бываешь в Ньюлингхеме, правда? И я должна  сказать,
что понимаю тебя. (Умолкает, заметив отвратительную сумочку.) О,  что  это
за...
   Кей (поспешно). Мило, не правда ли? Алан только что подарил мне ее. Как
дети?
   Джоан. С Ричардом все  в  порядке,  но  доктор  советует  Энн  вырезать
гланды, хотя он и не говорит, кто заплатит за операцию. Это ему совсем  не
приходит в голову. Они были так  рады  подаркам,  которые  ты  прислала  к
рождеству, Кей, - я просто не знаю, что бы они без них делали,  хотя  я  и
постаралась изо всех сил.
   Кей. Я уверена в этом, Джоан.
   Джоан. Алан тоже б