аем, Леон Зитрон.
     -- Как его зовут?
     -- Ксавье...
     --  Здесь,  в  Даксе,  царит  необыкновенное оживление. Весь  город  на
стадионе -- шум,  пестрота, все возбуждены.  Собралось по меньшей мере шесть
тысяч человек...
     -- Как?
     -- Ксавье Марфон. Я несколько  раз видела его в лицее  в  прошлом году,
когда ходила справляться об отметках Жан-Жака.
     -- А вот и мэр Дакса...  Господин мэр,  вы, разумеется, верите в победу
Дакса...
     Луи  не  слышит и половины того, что говорит Мари.  Толпа, точно  жгут,
обвивает   арену,   все   машут  руками.   Слово   предоставляют   какому-то
самодовольному типу.
     "Ксавье".  Мари ощущает прилив нежности, произнеся наконец это имя. Она
бессознательно медлила с ответом. Мари сказала мужу не всю  правду и  втайне
рада, что он занят в воскресенье.
     Треск  и миганье на  экране,  выкрики,  взрывы  хлопушек,  комментарии,
которых она не слушает, -- все это только усиливает неразбериху в ее мыслях.
     "Ксавье...  matrona..." Смешно. Рассуждения  Жан-Жака ее  рассердили...
"Ты воображаешь  себя еще  молодой... матрона... о чем ты думаешь?" Но  ведь
между ней и Ксавье ничего нет. И ничего не может быть.
     Луи зацепился за слово "учитель". Это утешительно. Он представляет себе
старого господина с бородкой клинышком.
     -- Спасибо, господин мэр... Вам предоставляется слово, Ги Люкс.
     --  Алло,  Леон,  последний  вопрос,  прежде  чем  вы  передадите слово
Сент-Аману: Рири, будет ли присутствовать знаменитый Рири?
     -- Да, вот и он сам.
     На переднем  плане появляется невысокий, седой  мужчина  со  счастливой
хитроватой улыбкой.
     -- Спасибо, Леон Зитрон.
     Вопли стихают, на  экране  -- мельканье: трансляцию с Дакса переключают
на Сент-Аман; оттуда тоже несутся крики.
     -- Сент-Аман ничуть не уступает Даксу  в энтузиазме, и, конечно же,  на
стадионе присутствует Йойо, популярный  мэр Сент-Амана... Рядом с ним Симона
Гарнье. Предоставляем вам слово, Симона Гарнье.
     -- Что ты говоришь, Луи? Такой оглушительный шум,  что я тебя не слышу.
Шел бы ты лучше смотреть передачу и погасил свет на кухне.
     Луи  запивает еду  большим стаканом вина.  Он садится  между Симоной  и
Мари. На языке у него вертится масса вопросов.
     Приходят соседи и, тихонько извинившись за опоздание, усаживаются перед
телевизором -- мужчина, женщина, пятнадцатилетний мальчик.
     Начинается футбол, все сосредоточиваются на игре...
     "Дакс выиграл у Сент-Амана..."
     Завывания, аплодисменты, свистки,  улюлюканье толпы превращают шуточные
игрища  в  местную  Илиаду,  чьи герои оспаривают  славу,  бегая  в  мешках,
перетягивая канат и разыгрывая пародию на корриду.  И  все это  в  полумраке
гостиной  отражает  экран. Здесь  болеют  кто  за кого. Поругивают  толстяка
Зитрона или уродца Ги Люкса. Восхищаются милашкой Симоной Гарнье... Луи чуть
не разругался с соседом из-за спорного гола. Мари еле их усмирила.
     Последняя вспышка фейерверка  "Toros  de  fuegas"  [Комическая  коррида
"Огненный  бык"  (испан.)],  и на экране  проходят  заключительные  титры  с
именами.
     -- Чем мне вас угостить? -- спрашивает Мари.
     -- Ради бога не беспокойтесь... Хватит того, что мы вам надоедаем.
     --  О  чем  вы  говорите...  Чуточку   виноградной  настойки?  Маминого
приготовления.
     -- Как ваша мама, здорова?
     -- Да.
     -- Разве что с наперсток. Завтра рано вставать.
     -- Вкуснятина, -- говорит сосед, прищелкивая языком.
     -- Да вы садитесь.
     -- Нет, нет, пора отчаливать.
     Луи сидел, расставив ноги; на него опять навалилась усталость.
     -- Здорово  все-таки,  когда есть  телевизор... Нам бы  тоже не  мешало
завести.
     -- Ну что, Луи, работы как всегда хватает?
     -- Хватает, хватает.
     -- Без дела жить -- только небо коптить.
     -- Говорят.
     Короткие фразы перемежаются небольшими паузами и покачиваниями головой.
Парнишка зевает.
     -- Вы недурно загорели, мадам Люнелли. Все еще ездите на пляж?
     -- Да, пока погода держится... Дети...
     -- Извините, -- говорит Луи, -- но я совсем раскис. Пойду-ка спать.
     -- Ребята  тоже, --  спохватывается  Мари. --  Симона, Жан-Жак,  марш в
постель!
     -- Мы пошли... Спасибо... До свиданья...
     -- Ты идешь, Мари?
     -- Погоди. Мне надо вымыть посуду.
     От приторно-сладкой настойки у Луи  слипаются губы. Как и каждый вечер,
он засыпает с горьким вкусом во рту.
     -- Правда, хороша?
     Луи  оборачивается,  оторванный  от  созерцания  гипсовой  статуи;  его
паломничества к ней стали теперь ежедневными.
     "На тебе, -- думает он, -- учитель!"
     Прямо на  земле,  за  кустом, сидит  человек с бородкой клинышком  и  в
соломенной шляпе. Он встает и подходит к Луи.
     --  Ах,  хороша!  Я рад,  что  вы  любуетесь  ею. Смотрите, смотрите. Я
разыскивал ее долгие годы. На днях был в  Эксе, в кафе "Два мальчика", а там
один  человек со смехом рассказывал,  какой переполох  поднялся  на стройке,
когда в земле обнаружили женскую статую. И едва он сказал, где ее нашли, как
я понял -- это она.
     -- Она?
     -- Да, Мари.
     -- Мари? Что вы болтаете?
     -- Мари Беррская. У вас есть минутка времени?
     -- Есть.
     --  Так слушайте. Потом сможете подтвердить, что я совершил открытие...
В  1520  году  молодой  человек  прогуливался  верхом  по  лесам, окружающим
Беррский залив, -- и  вдруг  эта  удивительная встреча... Сосны спускались с
холмов к  спокойным  и ленивым волнам. Небольшие бухточки размывали тенистый
берег,  и вода там была светлой и чистой, как в  роднике.  Наш герой ехал по
извилистому   краю  залива  дорогой,  вившейся  между  деревьями  и  колючим
древовидным кустарником, где сквозь просветы в зелени виднелось небо и море.
Вы знаете историю про то, как Одиссей, попав в страну феаков, уснул голым на
берегу  моря, и его разбудила стайка девушек, среди  которых  была красавица
Навсикая?
     -- Нет, не знаю.
     --  Неважно,  тем более что наш молодой человек не уснул, да и голым он
не был. Все это чрезвычайно смешно!
     Человек разражается смехом. Он наклоняется и гладит статую рукой.
     -- Ах, дорогой мой, конечно  же, это она... Какие дивные линии  у этого
мрамора.
     -- Это не мрамор, а гипс.
     --  Ну-ну.  Так  на  чем   же  я  остановился?  Ах  да...  Наш  всадник
задерживается  перед одним  из  этих  просветов в зелени, над  заливчиком  с
зеленоватой  водой и мелким песком.  И что же он видит? А ну, отгадайте! Что
он видит?
     -- Не знаю.
     -- Он  ничего не видит  по  той простой причине,  что там нет  ни одной
живой души.  Вы  разочарованы.  Вы  ожидали, что он  обнаружит стайку  нагих
девушек, купающихся в  заливе  или резвившихся на пляже,  и  среди них  Мари
Беррскую. Вы ошиблись. На самом деле...
     Человечек подходит вплотную к Луи.
     --  Дерни  за бородку раз, дерни  за бородку  два --  и  тебе откроется
правда.
     -- Я пошел... До свиданья.
     Луи пятится назад. Человечек за ним.
     -- Нет, погодите... вы будете свидетелем.
     У него крепкая хватка, и Луи тщетно  пытается вырвать руку из сжимающей
ее нервной руки старичка.
     -- Отпустите. Мне пора на работу.
     --  Неужто  вы  не  хотите  узнать  подлинную  историю  Мари  Беррской,
правдивую до последнего слова?
     "Шизик",  --  думает Луи,  но  его удерживает то,  что статую окрестили
именем Мари.
     -- Вы только шутки шутите, а кто эта самая Мари -- не рассказываете.
     -- Да, пошутить я люблю. Наверно, вы думаете, что я чокнутый?
     -- Нет, что вы.
     --  Наш  молодой  человек был  маркиз  Воксельский,  старший  сын графа
Воксельского, чей замок находился на том месте, где строят эти мерзкие дома.
Это  было  в 1520 году. Молодой  маркиз направлялся в  Берр -- последние два
месяца  он ездил туда  каждый день. Он навещал свою возлюбленную.  Мари была
дивно хороша собой. Должно быть, знатностью она не отличалась, но ради такой
красавицы  стоило пойти на  неравный брак. Некоторое время спустя состоялась
свадьба. Мари Беррская стала маркизой Воксельской.
     По правде говоря, то были невеселые времена. В Провансе лютовала война.
Шайки  коннетабля  Бурбонского и войска  Карла  V сеяли разрушения и скорбь,
овладевали городами, крепостями,  замками, жгли деревни и крестьянские дома.
Кое-кто  из прованских  сеньоров сдавался, другие -- защищались. Старый граф
Воксельский решил пожертвовать малым для спасения главного -- сегодня бы это
назвали двойной игрой. Он  решил, что  маркиз,  его старший сын, перейдет на
сторону короля  Франции Франциска  I и  с  частью  своих людей отправится  в
Марсель, а сам он, со своим младшим сыном, останется в замке и договорится с
войсками коннетабля.  Мари Беррская, еще больше  похорошевшая после свадьбы,
должна была остаться со своим свекром.
     Ландскнехты,  кавалеристы,  пехотинцы   --  испанцы  и   итальянцы  под
командованием  Шарля  Бурбонского,  провозглашенного  наместником  Прованса,
захватывали  города и  замки.  Они заняли Фюво,  Бук, Гардан, Пейнье.  Шарль
Бурбонский  обосновался  неподалеку от Милля и  без  кровопролития  завладел
Эксом.  Одна  рота  испанцев дошла  даже  до самого  Воксельского  замка. Ее
командиром был  молодой и бравый идальго. Рядовые раскинули лагерь в  парке.
Офицеры расквартировались в замке. Об остальном вы, конечно, догадываетесь.
     -- Откуда? Они всех перебили?
     --  Что же вы!  Ведь это  проще простого. Что  бывает,  когда  красивый
завоеватель  встречает  красивую молодую женщину?  Любовь.  Мари Беррская  и
красавчик испанец безумно полюбили друг друга.
     -- А как же муж?
     -- Я ведь сказал вам. Ему  удалось  проникнуть  в  Марсель раньше,  чем
город окружил коннетабль Бурбонский.  Осада  Марселя  длилась весь август  и
сентябрь 1524 года. А нашему испанскому идальго дела до всего этого,  как до
прошлогоднего снега. Тем временем жители Марселя -- солдаты, дворяне, буржуа
и даже женщины -- как один  человек поднялись на безнадежную,  казалось  бы,
борьбу  с Шарлем Бурбонским  и вынудили его снять осаду. Войска  коннетабля,
отброшенные марсельцами, беспорядочно отхлынули и рассеялись по всей округе,
крестьяне  гнались за  ними по пятам,  армия Франциска I, которая  пришла на
подмогу  осажденному и  в конце концов победившему городу, напала на  них  с
тыла.  Когда  весть о  разгроме  достигла  Воксельского  замка, старый  граф
переменил тактику и полетел  навстречу победе.  И  вот  как-то ночью  он  со
своими людьми и при поддержке  окрестных крестьян открыто напал на испанцев,
которых еще два месяца  назад  принимал с распростертыми объятиями. Спаслось
всего несколько человек. Капитан находился у своей любовницы. Он прятался  у
нее три дня, на четвертый ему удалось убежать. Мари  хотела было последовать
за ним. Он убедил ее остаться -- обещал, что скоро вернется.
     И Мари Беррской ничего не оставалось, как забыть душку военного и ждать
возвращения супруга. Увы! Увы! Бедная Мари!
     -- Бедная Мари! Шлюха она, хоть и красивая. А что было с ней дальше?
     --  Маркиз  Воксельский  вернулся несколько дней спустя,  он  радовался
победе и был влюблен  даже больше  прежнего.  Будь эта  история  сказкой или
легендой, как считают иные болваны, Мари Беррская,  разумеется, встретила бы
его ласково и они народили бы кучу детей. Но правда  красива и жестока. Мари
Беррская не могла  забыть испанского  капитана. И  была не в  силах выносить
мужа.  Под самыми  разными  предлогами  она  несколько  дней  уклонялась  от
исполнения супружеских обязанностей.
     Никогда еще Мари не была так хороша собой. Никогда еще муж так страстно
ее не любил. Однажды ночью  ему посчастливилось то ли хитростью, то ли силой
пробраться  к  ней  в  опочивальню.  И тогда Мари решилась  на  удивительный
поступок. Когда муж  сжал ее в объятиях, она открыла  ему всю правду о своем
романе  с  испанским  офицером. Маркизу  показалось, что  рушится  небо.  Он
схватил Мари за горло. Сжал. Она потеряла сознание.
     -- Он ее убил?
     -- Нет. Возможно, в  последний момент он овладел собой. Я вам сказал --
он любил жену и дрогнул при  мысли, что больше ее не увидит.  Он  удалился в
свои покои. И  там у него родился необыкновенный план. Несколько дней спустя
он  затребовал  к себе скульптора из Авиньона  и приказал ему изваять статую
Мари из  чистейшего мрамора. Неделя за неделей  Мари позировала мастеру  под
неотступным взглядом маркиза. Вскоре произведение было завершено. Эта статуя
у вас перед глазами.
     -- Так ведь она же из гипса.
     Старый господин пожал плечами.
     -- Вот  и вы  тоже не верите мне. Когда  статуя была закончена,  маркиз
Воксельский велел поставить ее у себя в спальне. Эта Мари принадлежала ему и
только ему.  Никто и никогда не  смог бы ее  у него отнять. Однажды утром он
предложил  Мари  съездить  в  Берр повидаться  с родными. Они поехали верхом
через лес, окаймляющий залив. Доехав до лесной поляны,  спускавшейся к самой
воде, маркиз Воксельский вытащил из  ножен шпагу и пронзил ею горло Мари. Он
бросил тело жены в залив, а  сам потихоньку  вернулся в замок.  Он  так и не
женился вторично и никогда больше не  знал женщины. Прожил он еще лет сорок,
ни на один день не разлучаясь со статуей Мари Беррской...
     Тишину разорвал гудок. Старый господин  исчез. Дикие  травы клонятся  к
статуе, она  сияет  в ярком солнечном свете. Луи возвращается на стройку. Он
так и не перекусил. Но в пустом желудке страшная тяжесть.
     Рене  уже трудится, взгромоздившись  на маленькие подмости, сооруженные
из доски, лежащей на двух  козлах.  Раствор в  ящике загустел, и Луи никогда
еще не было так тяжело его набирать.
     История, рассказанная  старым господином, не выходила у него из головы.
Имя Мари преследует  его -- то  он думает  о ней  в связи с историей маркиза
Воксельского,  то в  связи  с этим учителем, с  которым она  встречается  на
пляже.
     -- Куда  ты  подевался?  --  спрашивает  Рене.  -- Я  не  видел тебя  в
столовке.
     -- Мне не хотелось есть.
     -- Ты так и не поел?
     -- Луи, перегородка  готова, -- кричит  алжирец из соседней комнаты. --
Что делать дальше?
     -- Как обычно. Наносите отделочный слой.
     -- Слушаюсь, начальник!
     Луи уже невмоготу -- хочется бросить все к чертям собачьим.

     Я сажусь на мотороллер. Заявляюсь домой. Мари дома. Я с ней объясняюсь.
     И  подумать только, что эту бабу  из  истории  старого  господина звали
Мари, и скульптура  изображает эту Мари... Она не из мрамора. Из гипса -- уж
в  этом,  будьте  уверены,  я разбираюсь... Архитектор  сказал,  что  слепок
неважный и относится к середине прошлого  века. Еще он сказал, что это копия
с работы скульптора XVIII века -- забыл, как его звать.
     Откуда  он взялся,  этот  бородатый человечек  в соломенной шляпе? Псих
какой-то. Не  иначе!  Хорошо  бы  отыскать его,  расспросить...  Когда я был
пацаном,  мать  рассказывала  мне  истории  про  всяких  там  фей,  домовых,
гномов... Он похож на гнома.

     Луи  заблудился  в  своих  мыслях.  Он чувствует,  что  правда  от него
ускользает.
     Его мучит голод. Наверно, поэтому его тошнит.
     -- Прервусь на минутку, -- говорит он, -- и чего-нибудь проглочу.
     Вот незадача! Соус так застыл, что от него мутит. Подвал оборудован под
столовку  --  поэтому  строители  могут  там  разогреть  себе  еду.  Но  Луи
заставляет  себя  есть, несмотря  на тошноту. Он выпивает  свой литр вина. И
возвращается на рабочее место.
     Кадры  кружатся  каруселью:  Мари,  статуя,  старый  господин,  статуя,
Мари...
     -- Рене, а Рене!
     -- Да. Чего тебе?
     -- Ты спустился прямо в столовку?
     -- Нет. Зашел за бутылкой лимонада в бистро.
     -- А тебе не попадался старый господин в соломенной шляпе?
     -- Нет... А что?
     -- Так, ничего.
     У  Луи  одно  желание  -- закончить  работу,  кого-нибудь  расспросить,
узнать.

     Но никто не видел  этого человека:  ни сторож на стройке, ни Алонсо, ни
один из тех строителей, у которых я справлялся.
     Как это понимать?  Я же его видел. Я же слышал эту историю. Не мог же я
ее сочинить. Историю Прованса я не знаю.

     --  Ты уверен, Алонсо, ведь ты любишь рыскать  по стройке, что не видел
бородатого старичка в соломенной шляпе?
     -- Я же тебе говорю, что никого не видел.
     -- Луи, сыграешь партию в белот? -- спрашивает рабочий из глубины зала.
-- Нам не хватает партнера.
     -- Нет, я еду домой.

     Муж, трое детей, уборка квартиры, готовка еды -- дел хватает, но они не
обременяют  Мари.  Вот  уже  многие  годы,  как они  скрашивают одиночество,
которое  томит ее душу. Сегодня  она займется стиркой  и  глаженьем.  Потом,
чтобы  Ив не  путался под ногами, отведет его погулять в городской  сад, что
тянется  вдоль  мартигского  пляжа, где песок и водоросли пахнут нефтью. Она
пойдет туда, когда спадет жара.
     Решительно, лету в этом году не видно конца. И в воскресенье, когда они
поедут в Карро, будет хорошая погода.

     Впереди прекрасный денек.  Я люблю  эту  маленькую  деревушку  на  краю
света,  где  дома  с узкими окошками обрамляют порт  и ютятся  между  сухими
каменистыми  ландами  и  уходящим  вдаль  морем.  Карро не похож  на  другие
прибрежные деревни,  где выросли роскошные виллы, радуя  взор приезжающих  в
отпуск богачей. Карро  с  его  спасательной  станцией и  большими  рыбачьими
лодками на берегу дик и таинствен; семьи здешних рыбаков свято хранят память
о каждом из тех, кто погиб в море.
     Какую красивую  пластинку заводил вчера Ксавье!  Надо купить такую же и
послушать еще.

     Пластинка -- лишь предлог для того, чтобы думать о молодом учителе.
     -- Ив, не смей трогать провод.
     Она  отталкивает  мальчонку,  который схватил электрический  провод  от
утюга и тянет его.
     -- Сейчас пойдем  с  тобой погуляем. Будь умником. Мне осталось  только
погладить платье Симоны.

     Дни все-таки  еще длинные.  У  меня  кет  подруг, которым  я  могла  бы
довериться. Исключая Жизель, но Жизель в Марселе, и я вижусь с ней редко.
     Жизель  и Ксавье --  прелюбопытное сочетание;  нет  ли  в нем ответа на
мучительный вопрос -- как быть? Я знаю, окажись на моем месте Жизель, она бы
давно отдалась Ксавье.

     -- Рене, ты говорил, что видел на пляже мою жену...
     -- Да.
     -- Когда?
     -- Кажется, в воскресенье. Погоди, это было примерно две недели назад.
     Рене интересно знать, почему Луи  задал этот вопрос. Ему бы не хотелось
стать причиной какой-нибудь склоки.
     -- По-моему, это была она. Но я мог ошибиться, знаешь.
     -- Это было в Куронне?
     -- Вроде бы да.
     --  То есть как это  "вроде бы  да". Мари  с  ребятами  ездит в  Куронн
купаться.
     -- Вот оно что.
     Рене  успокоился. Луи  известно, что  его жена бывает  в Куронне. Тогда
дело проще.
     -- Она была одна? -- выспрашивает Луи.
     -- Да... По крайней  мере, когда  я ее видел, она была с твоим малышом.
Ну и лакомый же она у тебя кусочек! Но почему ты спрашиваешь?
     -- Просто так, чтобы почесать языком. Потому что забыл, когда приезжала
ее подруга Жизель с мужем. Хотел, понимаешь, уточнить дату. Который час?
     -- Скоро четыре.
     -- Только-то? А я уже выдохся. Сегодня уйду вовремя.
     -- Ты работаешь на износ, Луи.
     -- Нет, дело не в этом.
     Мужчины были бы не прочь поговорить по душам: Луи -- рассказать про тот
злополучный вечер и связанные с этим  страхи,  Рене  --  его расспросить. Но
рабочие стесняются простейших вещей. Не умеют они раскрывать душу. Нет у них
ни  привычки, ни  времени  копаться  в  себе  и  обсуждать  с  другими  свои
неприятности.
     Они умолкают и только энергичнее размазывают штукатурку.

     Закончив  урок, Ксавье выжидает,  когда отхлынет  волна учеников, потом
кладет в  портфель сочинения, которые он собрал после  занятий. Один мальчик
нарочно отстал  от однокашников  и, когда  последний  из н