тпускает ручку чемодана.
     Тетя Клара, стоя рядом, возносится высоко  к  потолку,  как  негодующая
церковная колокольня.
     - Джошуа, не поминай имя божье всуе. Ни в этом доме, ни где  бы  то  ни
было в моем присутствии.
     И он остался один, но откуда-то доносится ее голос:
     - Вода в кувшине. Постарайся не особенно  набрызгать  на  пол.  Вычисти
зубы, причешись. Тогда посмотрим насчет ужина.
     Весь поникнув, как погибшая душа в высокой  пустой  пещере,  он  пинает
злосчастный чемодан и ощупью пробирается к умывальнику. Это такой  стол,  на
нем массивная мраморная доска, на доске глубокий таз в  голубой  цветочек  и
огромный кувшин, ручка у него такая, что можно  голову  просунуть,  а  рядом
лежит красное мыло с неприятным запахом, как  в  станционной  уборной.  Джош
попробовал поднять кувшин одной рукой, испугался, попробовал двумя,  но  это
оказалось все равно что оторвать от земли человека, да еще, того  гляди,  на
пол прольешь. Как глупо. Глупо! Все - одна сплошная глупость. Зачем он  сюда
приехал? Ведь мама пыталась его отговорить: "Нет, Джош, по-моему,  не  стоит
тебе. Твои двоюродные - это совсем другое дело. Она женщина старая и не  без
странностей". А надо было маме связать его по рукам и ногам  и  посадить  на
цепь дома у ворот.
     Кровать так близко... он отвернулся и с размаху повалился  на  нее,  но
край оказался очень твердый и постель чересчур  высокая,  он  чуть  было  не
промахнулся.
     Вроде бы чья-то рука погладила его по волосам?
     - Джошуа, что же ты заснул, ведь еще совсем рано, без десяти девять...
     Примерещилось? Далеко-далеко. До того далеко, что уже все равно.

                                Воскресенье

4

     Огромный кувшин с голубыми  цветами  на  боку  начал  вырисовываться  в
сознании Джоша все яснее, отчетливее и все огромнее,  все  неправдоподобнее.
Вокруг  в  полумгле  выстраивались  парадом  разные  завитки  и  шишечки   и
непонятные черты  обстановки,  Прадедушка  Плаумен  в  немыслимом  облачении
качался  в  воздухе,  похожий  на  гигантского  короля  бубен  из  небывалой
карточной  колоды.  И  звон  в  поднебесье,  музыка  сфер:  треньк,  треньк!
Хрустальные подвески, много-много хрустальных подвесков, они трепещут, точно
стрекозы, застрявшие  в  паутине,  и  кружатся,  сталкиваясь  и  звеня.  Это
высоко-высоко, пурпурная и устрашающая, роняя стрелы света, висит  последняя
на земле хрустальная люстра, каких уже давно  не  бывает.  А  еще  выше,  на
потолке над нею,  -  розы:  цветки,  шипы,  листья  -  розовая  алебастровая
лепнина.
     Джош, подавленный всем этим величием, окончательно приходит в себя, его
ранят алые, пурпурные и розовые блики, и колючая желтизна, и вся эта дикая и
какая-то зловредная мебель.  Господи,  где  же  это  он  спал?  Где  это  он
проснулся? Нет, правда, Джош, чудо еще, что ты живой.
     Он пробует присесть, но только  глубже  проваливается  в,  пуховики,  в
животе у него мучительно пусто и в то же время неприятно полно,  там  что-то
неприлично, унизительно булькает. Джош, тебе,  кажется,  понадобится  ванная
комната. Интересно, где она? У тебя там назревает срочное дело.
     Осторожно, ощупью, спустил ноги через край кровати, необъятное атласное
одеяло тоже соскальзывает вместе с ним, нащупываешь, нащупываешь ногой пол -
нет его, хочешь верь, хочешь не верь, нет пола, и летишь в  пропасть,  падая
коленями в пуховые ромбы. Что это - кровать или эшафот? Сразу и не ответишь.
     Отдуваясь и разгребая руками пуховые груды, вываливаешься из кровати, а
потом в коридор, по пути больно ударяясь плечом о косяк  приоткрытой  двери.
И, громко крякнув, с размаху останавливаешься.
     Джош остановился у стены, нахохлившись, съежившись от боли,  на  минуту
даже забыл, зачем шел.
     Надо же, как у  него  все  неудачно  получилось.  Приехал,  называется.
Отыскался, наконец, один Плаумен - заведомый  придурок,  стихи,  видите  ли,
пишет (подходящее ли дело?) и от холодной воды  покрывается  гусиной  кожей.
Такой, которого надо откармливать рыбьим  жиром  и  морковью.  Неполноценный
экземпляр, ходить не умеет - обо все  спотыкается,  а  спать  ложится  прямо
одетый, как в дорогу.
     Да, да, Джош Плаумен, ты одет, как в  дорогу.  Мама!  До  чего  же  все
помялось! Пощупал, где галстук? Галстук она сняла.  А  ботинки?  Ботинок  на
ногах нет. Заглянул обратно в комнату: чемодана не видно. Это уж точно, мам,
если где-то что-то не так, без меня не обойдется.
     А ночь, между прочим, прошла. И добрая  половина  дня,  кажется,  тоже.
Снаружи солнце сияет вовсю и просачивается  в  коридор  сквозь  разноцветные
стекла по бокам парадной  двери,  страшноватые  такие  щели,  и  сквозь  них
проливаются на пол синие,  зеленые  и  кроваво-красные  лужи  света,  так  и
хочется вытереть их тряпкой, дочиста, досуха.
     Надо же, человек проспал всю ночь одетый. Как это ты  умудрился,  Джош?
Очень просто. И не поужинал даже. А она, наверно, стряпала вчера весь  день.
Только прикоснулся к подушке - и меня нету.
     Лежал  на  кровати,  как   бревно   бесчувственное,   бедная   старушка
надсаживалась, переворачивала  его,  расстегивала  ему  рубашку,  распускала
галстук, расшнуровывала грязные ботинки. Хорошо, что вы  этим  ограничились,
тетя Клара, хорошо и для вас, и для меня. У  меня  ведь  есть  своя  мужская
гордость. Если бы вы стянули с меня еще и штаны, уж я бы с вами поговорил. Я
бы погонял вас по улицам, размахивая этой вашей люстрой. А чемодан  куда  вы
дели? В шкаф спрятали? Надеюсь, не открывая?
     Где у вас ванная, тетя Клара? Где-то же  она  должна  быть.  В  которую
дверь толкнуться? У нас мама, например, повесила табличку:  "Это  -  здесь".
Очень даже удобно.
     Большая экономия времени, когда гости приходят.
     Все двери закрыты, и все одинаковые. Это-то и  неприятно,  тетя  Клара.
Распахнешь не ту дверь, и вы же со страху выскочите из постели.
     Взялся  за  круглую  дверную  ручку,  рубиново-красный  шар,   тихонько
повернул, просунул голову в образовавшуюся узкую щель.  Просторная  комната,
длинный стол, спокойно усядутся  десять  толстых  Плауменов,  десять  кресел
придвинуты к столу, три прадедушкиных  портрета  по  стенам.  Больше  ничего
разглядеть не успел. Не до того сейчас.
     Дальше на цыпочках кое-как  проскользнул  сквозь  щекотную  портьеру  и
вошел в заднюю прихожую. Прямо перед ним - тетя Клара. Стоит в  белом  чепце
набекрень и в лиловом, представьте себе, халате до пят  и  держит  за  ручку
большую кружку чаю с молоком - из такой кружищи только лошадей поить.
     - Доброе утро, Джошуа.
     Вот так наряд! Последний писк моды для ведьм и колдунов.
     - Ну, учить тебя спать мне не придется. Это у  тебя  самого  получается
превосходно.
     Джош болезненно ухмыляется. На большее он сейчас не способен.
     - Уже половина девятого,  мой  мальчик.  Ты  проспал  целых  двенадцать
часов.
     Джош, страдая, смотрит на кружку с чаем.
     - Да, Джошуа, это - тебе. Кружка отличного горячего  чая.  Я  полагала,
что он поможет тебе  проснуться.  Но  лучше  заходи  в  кухню,  позавтракаем
вместе.
     В самый раз, тетя Клара, такое количество жидкости.
     - Странный ты какой-то, Джошуа. Слова из  тебя  не  вытянешь.  Ты  что,
вообще не пьешь? Заходи в кухню и садись.
     - Извините, тетя Клара... Мне ванная нужна, а не кружка чаю.
     Он уже почти плачет в голос.
     - В такое время? Кто же это сейчас затевает ванну?  Дрова  надо  нести,
колонку растапливать. Воду напускать... Не меньше часа уйдет. Помойся у себя
в комнате, мальчик. Там есть все, что тебе может понадобиться.
     - Да нет же, тетя Клара. Не все.
     - Ах, это. Это под кроватью. А ты где думал? Господи, Джош...
     - Этим я пользоваться не могу, тетя Клара, - со всхлипом, - не могу,  и
все!
     - Это еще почему? У тебя что-нибудь не в порядке?
     - Пожалуйста, тетя Клара... Мне нужно в ванную!
     - Если ты имеешь в виду уборную, Джошуа, то она во дворе. У  нас  такие
помещения в домах не бывают. Увидишь дорожку, выложенную  кирпичом,  по  ней
дойдешь прямо туда. Только смотри, куда наступаешь. Там куры гуляют.
     Изо всех сил стараясь сохранить остатки  своего  мужского  достоинства,
заставляя себя не бежать, Джош выходит на заднее крыльцо, но, как только  он
переступает порог, коврик у него под  ногой  превращается  в  придавленного,
визжащего кота. Джош вскрикнул и с перепугу припустился бегом. Вслед  ему  -
голос тети Клары:
     - Господи, ты что, слепой? Среди  бела  дня!  Не  увидеть  белого  кота
величиной с хорошую собаку! Джордж, бедняжка  Джордж,  иди  скорее  к  тете,
бедный старичок.

5

     - Джошуа! - Она стучится в дверь его комнаты. - Можно мне войти?
     - Нет. Помолчали.
     - Почему же, Джошуа?
     - Я раздет.
     - Совсем?
     - Я моюсь, тетя Клара.
     - Господи боже мой! Какой удивительный мальчик. Я не должна  напоминать
тебе, чтобы ты помыл за ушами?
     - Нет, тетя Клара, не должны.
     - Ты так и не пришел пить чай.
     - Извините, тетя Клара. Но я не пью чай с молоком.
     - Твой чай остыл.
     - Я же попросил извинения.
     - Тебе же хуже, мой друг, а  не  мне.  Но  я  в  недоумении.  Когда  ты
последний раз ел?
     - Вчера в обед.
     - И до сих пор не проголодался? Даже пить не хочешь?
     - Я этого не говорил, тетя Клара.
     Вышло гораздо жалобнее, чем ему хотелось бы.
     - Ну хорошо, кончай умываться и оденься, чтобы идти в воскресную школу.
Твои вещи висят в шкафу, ты видел?  Надень  костюм  и  черные  ботинки,  но,
пожалуйста, не тот галстук, что вчера. Это чей  вкус,  твой  или  мамин?  Он
просто лишил меня дара речи.
     Шаги удаляются от двери.
     Джош швырнул полотенце в стену. Так бы,  кажется,  все  тут  переломал.
Воскресная школа! Все Плаумены такие, помыкают людьми, как хотят.  Костюм  и
черные ботинки! На отдыхе! А как он маму уламывал. Потому-то мама и не пишет
писем и фотографий не шлет, не пляшет вокруг старушки на задних лапках,  как
все остальные Плаумены. "Я вышла замуж за него, - говорила мама об отце, - а
не за капиталы его тетушки".
     Значит, его галстуки лишают ее дара речи?  А  у  самой-то  в  доме  все
какого безобразного цвета!
     Костюм висит в шкафу? Да,  точно.  Все  уже  в  шкафу.  Все,  что  было
упаковано в чемодане. А он хотел,  чтобы  она  ничего  не  трогала.  Все  из
чемодана вынуто. Лежит пустой и перевернутый.
     Джош! Ты стоял намывался  и  совершенно  забыл:  где  твоя  тетрадь  со
стихами? Чертов чемодан пуст. Она, между прочим, про них спрашивала. Еще  на
станции. Неужели взяла, не спросив позволения? Да он бы в жизни не позволил!
     Джош стал рыться в шкафу,  вытаскивая  и  расшвыривая  вещи.  Нигде  не
видно! Выдвинул ящики, все до одного опрысканные лавандой. Теперь и  от  его
белья будет идти лавандовый дух. Ходи и благоухай, как цветок! На пол белье!
Что она сделала с его стихами? Еще раз пересмотрел ящики. Задвинул  обратно.
Поискал на полках, на каминной доске, в очаге, под кроватью, сдвинул с места
всю уродливую  мебель,  заглядывал  за  штору,  под  ковер  -  пыль  поднял,
раскашлялся. Искал остервенело, весь холодея. И наконец опустил  в  отчаянье
руки. Сдался.
     Взяла.
     Стоя посреди этого разгрома, Джош старается овладеть собой.
     Мама... Что она со мной сделала?
     Мама, она допустила такую вольность, какой  даже  ты  никогда  себе  не
позволяла.
     Колени у него подогнулись, и он, где  стоял,  там  прямо  и  сел,  весь
сгорбившись, обхватив себя руками  за  плечи,  раскачиваясь  и  стараясь  не
думать о том, как эта старуха читает его стихи. Читает то, о чем  даже  мама
не знает, что он потом когда-нибудь, собравшись с духом, ей бы, может  быть,
показал. Стихи, которые и не кончены еще, в  которых  говорится  обо  всяких
глупостях, которые, может,  и  хранить-то  не  стоило.  Сны,  записанные  на
память, такое, о чем не скажешь даже. Стихи про то, как не  терпится  скорей
вырасти, про тайные ощущения, не предназначенные  для  старушечьих  глаз.  А
другие совсем детские, давно бы вырвать листки и выбросить.  Ну  зачем  было
привозить с собой  тетрадь,  Джош?  Надо  было  оставить  дома  под  маминым
надзором. Мама бы не стала читать, даже не  приоткрыла  бы.  "Твои  мысли  и
чувства принадлежат тебе одному, милый, - так  объясняла  мама.  -  Если  ты
делишься ими со мной, ты мне оказываешь честь, но делать  это  ты  вовсе  не
обязан. А если держишь про себя - твое право. Это твоя жизнь, твое личное. У
меня тоже есть свое личное, чем я ни с кем не хочу делиться".
     Отец, он не такой. Сомневаться  в  отце  Джошу,  конечно,  неловко,  но
приходится признать правду. Отец иногда смотрит на Джоша с каким-то странным
выражением. "Чего ты на меня так смотришь, папа?" - "А что? Ты ведь мой сын,
разве нет?" Выходит, так рассуждают Плаумены? Мама относится к этому  совсем
иначе. Потому Джош и захватил тетрадь с собой, что сомневался в отце. Не был
уверен, что отец из любопытства не отыщет ее и не прочтет. Как, может  быть,
уже делал и раньше.
     Мне самому стыдно, папа. Просто позор. Но все же опасность такая  была,
и я не мог рисковать.
     Выходит, и тетя Клара рассуждает таким же образом? Раз он ее племянник,
значит, ей можно взять без спросу. Установить  подслушивающее  устройство  и
следить за каждой его мыслью. Как неотступно надзирающий сверху господь бог,
в которого мама говорила, чтобы он не верил. Бог, чей образ искажен людьми с
нездоровым воображением, будто бы за всеми  подглядывающий,  замечающий  все
промахи и подбивающий итоги дурным поступкам. "Те, кто любят, не следят друг
за другом, - объясняла мама. - А бог нас любит".
     Тетя Клара, может быть, вы еще и дальше пойдете?  Станете  подглядывать
за мной в замочную скважину? Вы ведь, наверно, слышали,  как  я  разбрасывал
вещи по комнате. А вдруг вам захотелось узнать, что здесь  происходит?  Джош
одним прыжком подскочил к двери, распахнул ее -  но  в  коридоре  никого  не
было.

6

     На весь дом пахнет жареным беконом,  и  Джош  голоден  как  зверь,  как
охотник,  но  к  кухне  подходит  медленно,  словно  против   воли.   Словно
отправляешься в путешествие, которое обречено на дурной исход,  и  это  тебе
заранее известно. Надо  будет  смотреть  ей  в  глаза,  зная,  что  она  все
прочитала. Но как? Как разговаривать с нею, и чтобы голос не  пресекался  от
возмущения? Как себя вести, чтобы избежать скандала, от которого  всем  было
бы плохо, маму подведешь, у отца еще больше испортятся отношения с  родными:
он ведь и раньше был единственный  Плаумен,  который  шагает  не  в  ногу  с
остальными. Ой... мамочка, надо же такому случиться, когда еще гостить здесь
целую неделю. Целую неделю сидеть и смотреть на нее.
     Тетя Клара поднимает лицо от плиты и оглядывается на него через  плечо.
Джошу неловко от ее очков - блестящих  стеклянных  кругов,  похожих  на  два
огромных глаза, которые сразу все видят и раз навсегда запоминают.
     - Твое место у окна, Джошуа.
     Слои  синего  дыма  колышутся  в  солнечных  лучах  -  непотревоженные,
цельные, словно тетя Клара все это время  стояла  неподвижно  и  размышляла.
Размышляла о чем? Слои дыма - как в ведьминой кухне - колышутся едва-едва, и
в них плавают светлые пылинки. Не вступай: пожалеешь.
     - Тебе к лицу этот костюм.
     Джош не ожидал такого замечания, но не удивился, он ведь  так  и  знал,
что от ее мимолетного взгляда ничего не укроется.
     - Прямо красавец.
     Джош, морщась от досады, вступает в  дым,  почти  готовый  ощутить  его
сопротивление. Старая скамья под окном вся  шатучая,  продолговатая  подушка
соскальзывает с сиденья, сверху выступает подоконник и  приходится  как  раз
под лопатки, где неудобнее всего.
     - На тебе хорошо сидят вещи,  Джошуа.  Это  преимущество  худых  людей.
Надеюсь, ты любишь хрустящие хлопья? Они вот тут.
     Джош тяжело  дышит.  Старается  взять  себя  в  руки.  Отодвигается  от
впивающегося в спину подоконника.
     - Я не знаю, что такое хрустящие хлопья.
     - Полей их сметаной и прибавь сверху ложечку меду. У нас здесь сахар не
употребляется.
     - У нас дома тоже, - с вызовом. - Я люблю все горькое.
     - Да? Из-за этого ты, возможно, такой худой. Положи меду. Тебе полезно.
     Он дышит все тяжелее, он старается смолчать, но его бесит, что  она  на
него не посмотрела, что она стоит к нему спиной и что сковородка на огне так
громко скворчит - совсем неподходящий звук, когда от одного  слова,  того  и
гляди, случится взрыв, которого непременно надо избежать.
     - Прочитай молитву, Джошуа. Мы в этом доме уже полстолетия не  садились
к столу, не призвав на пищу божьего благословения.
     - Вы взяли мои стихи! Это шпионство!
     И  застыл  в  болезненном  ужасе,  испуганный   тем,   что   произошло,
одновременно готовый и забрать свои слова обратно,  и  пойти  дальше,  чтобы
довести дело до шумного, скандального конца. Сейчас она обернется, накинется
на него, закричит, как он. Но она не закричала.
     - У меня не было намерений за тобой  шпионить,  Джошуа.  Это  нехорошее
слово. Молитву не обязательно читать вслух,  можешь  сказать  про  себя,  но
помолись непременно.
     - Что вы сделали с моими стихами? - все еще с надрывом.
     - Прочла. Больше ничего.  А  теперь  произнеси  молитву  и  ешь  скорее
хлопья. Яичница уже готова.
     Джош борется с собой. Его так и подмывает трахнуть кулаками  по  столу,
чтобы заплясали тарелки и ложки. Но он сдерживается.
     Благослови, о Господи, пищу сию, дабы она не застряла  у  меня  поперек
горла. Аминь.
     Как он ненавидит себя за то, что ему хочется есть, как  презирает  себя
за то, что набросился на еду, точно нашаливший ребенок,  получивший  нагоняй
по заслугам. Купился за тарелку каких-то хлопьев! "Режим - залог  здоровья".
На коробке - портрет футболиста, который на самом-то деле в рот бы  не  взял
этих хлопьев, даже под угрозой голодной смерти. Но каких-то два бутерброда и
две бутылки  лимонада  за  сутки  со  вчерашнего  завтрака!  Плоть  и  кровь
человеческие не всесильны. Загребаешь ложкой чертовы хлопья, и  они  хрустят
во рту, как гравий под ногами.
     Вчерашний завтрак! Сколько тысяч лет прошло с тех пор?  За  столом  все
молчали  -  кроме  Каролины,  конечно.  Каролина  знай  себе  чирикала,  как
воробышек. Шестилетнего человека разве заставишь  подождать  немножко  и  не
лезть со своей болтовней?
     Не удивительно, что папа нервничал: он ведь знал, что  угрожает  Джошу.
Сам на своей шкуре не раз испытывал. Но хранил фамильную честь и не сказал о
тете Кларе  худого  слова.  Мама-то  не  обязана  была  заботиться  о  чести
Плауменов, она же была им чужая, пока не вышла за  папу.  А  папа  сидел  за
столом весь, наверно, в испарине и думал: может быть, все-таки тетя Клара не
станет тиранить моего сына?
     Оттого, наверно, и все дети в семье  Плауменов  так  подначивали  Джоша
непременно побывать у тети  Клары.  Это  они  нарочно  сговорились.  Боялись
признаться, что поездка сюда подобна самоубийству. Хотели, чтобы Джошу  тоже
досталось, не им одним.
     Настоящая ведьма над котлом, сало шипит, лиловый подол метет  подпечье,
весь в золе и в муке и в кошачьей шерсти. Словно ты  заснул  и  проснулся  в
темном средневековье. И эта старая ведьма прочитала  твои  стихи.  Прочитала
все то, о чем даже мама еще не знает.
     Она  подходит,  ставит  на  стол  горячие  тарелки,  садится  напротив,
бормочет что-то себе под нос над своей тарелкой, а там  лежит  один  кусочек
бекона, залитый одним-единственным яйцом, точно в насмешку,  в  сравнении  с
этим его порция выглядит огромной. Неужели у нее  хватает  наглости  просить
божьего благословения? Она поднимает глаза  на  Джоша,  но  Джош  решительно
отводит взгляд в сторону и изо всех сил старается сначала прожевать, а потом
проглотить, старается принять равнодушный вид,  словно  ему  совершенно  все
равно, ест