друг вырвалось:
     - Я не могу!
     - Отлично можешь. Я знаю, что ты уже готов.
     Так твердо, даже властно, не  допуская  возражений.  Эта  плауменовская
манера не слушать, что тебе говорят. А только распоряжаться. Вот и папа так,
когда сердится. И все дядья, и их дети, и все тетки, которые  были  Плаумены
до того, как повыходили замуж. Откуда это у них, прадедушка? А  может  быть,
вы тоже были такой, может, она просто скрывает правду?
     - Джош!
     Словно на цепи тебя тянет.  И  как  ни  упирайся,  цепь  все  равно  не
разорвешь. Всегда делай, как они  тебе  велят,  и  спорить  не  смей,  а  не
сделаешь, они приходят в ярость и ничего не желают слушать. Вот и  портьера,
шуршащая, щекотная. Ты теперь будешь помнить ее до могилы. Как некий символ.
Как врата бедствия.
     Джош стучится в приоткрытую дверь  кухни  и  входит,  весь  напрягшись,
готовый встретить Лорин взгляд. У тети Клары в голосе  звучит  изумление,  а
может быть, усмешка:
     - Что это ты стучишься?
     - Я думал, надо. От меня тут все время закрывают двери.
     - Не преувеличивай, Джош. Лоры уже нет, если тебя  это  беспокоит.  Она
минут десять как ушла с заднего крыльца.
     Слабея от облегчения, он протягивает руку и опирается о косяк, чтобы не
упасть.
     - Завтрак с собой я тебе уже приготовила. Сейчас вот только заверну.
     Ну вот, едва перевел дух, и опять пожалуйста.
     - Разве я не успею пообедать?
     Снова выставлять всем на осмеяние эти морковки, и  салатные  листья,  и
куски хлеба из непросеянной муки,  похожие  на  деревянные  клинья,  которые
запихивают под дверь, чтобы не захлопнулась.
     - Куда там! В твоем распоряжении каких-нибудь две-три минуты. Ты  лучше
не заставляй Билла тебя ждать.
     Джош входит в кухню осторожно-осторожно, будто  по  яичным  скорлупкам.
Того и гляди, проклятые булавки начнут расстегиваться. На душе все  муторнее
и муторнее, так хочется, чтобы тебя пожалели, и стон, который звучит внутри,
вырывается наружу:
     - Тетя Клара!..
     Она перестала связывать в пучок вымытые морковки.
     - Да, Джош, что тебе?
     - Очень у меня идиотский вид, тетя Клара? Я ведь, знаете, тоже  не  все
могу вытерпеть.
     Она протягивает ему руку сочувствия, но  Джош  уже  раскаялся  в  своей
слабости, уже вспомнил данные  себе  обещания.  Он  трясет  головой,  крепко
сжимает кулаки и отходит в сторону.
     - Они тебя травят, Джош? Глаза в пол:
     - Я не доносчик...
     - Знаю, что не доносчик, и уважаю тебя за  это.  Но  ведь  мы  с  тобой
родные, правда? Он кивает, не поднимая глаз.
     - А родные для того и существуют, чтобы немного  облегчать  друг  другу
ношу. Но против твоего желания я тебе не смогу помогать.
     С великим напряжением он сдерживается и сурово говорит:
     - Я слышал от ребят, что вы и так уж тут напомогали.
     - А ты бы этого не хотел?
     - Не знаю, тетя Клара. Только уж лучше бы вы говорили мне все как есть.
Я просто  ничего  не  понимаю.  Куда  ни  подайся,  все  против  меня.  Одни
проигрыши.
     - А ты рассчитываешь на выигрыши, Джош?
     - Да нет же. - Опять почти умоляя: - Не  надо  меня  ловить  на  слове!
Просто у меня все получается наперекосяк.
     - Да, я заметила и сказала тебе,  что  ты  ко  всему  относишься  очень
серьезно. Слишком серьезно.
     - Вовсе нет. - Как трудно подобрать подходящие слова, - Честное  слово,
я стараюсь видеть во всем смешную сторону. Правда-правда, тетя Клара, можете
мне не верить, но это так.
     - Ты часто говоришь смешные вещи, Джош, но это не одно и то же.
     - Не понимаю...
     - Подумай - поймешь. Смешное может быть очень серьезным делом для таких
людей, как ты. И это не значит, что у вас веселый нрав. Я,  например,  когда
говорю о солнце, ничего, кроме солнца, не подразумеваю.
     Если же снаружи смех, а внутри слезы, это совсем не то.
     - Я не понимаю, о чем вы говорите,  тетя  Клара.  Это  все  выше  моего
разумения. - На глубинах отчаяния: - Вас подвести, вот чего я боюсь.  Я  все
время, как ни стараюсь, вас подвожу. Вы только взгляните на меня вот сейчас.
Настоящее пугало. Они там все перемрут от смеха. Ну за что они меня мучают?
     - Со стороны Билла это было жестоко. И  конечно,  сделано  нарочно.  Он
меня разочаровал.
     - А я не хочу, чтобы вы в нем разочаровывались, тетя Клара. Я не  хочу,
чтобы вы в ком-то разочаровывались. Наверно, я чем-то сам виноват. К вам они
вон как хорошо относятся. Все для вас делают.  Они  же  тут  с  вами  всегда
живут, а я только в субботу  приехал.  Полы  вам  моют,  дрова  колют,  окна
протирают, сад  вскапывают.  И  ни  за  что-нибудь,  а  просто  из  хорошего
отношения. Они лучше меня, тетя Клара. Я тоже помогаю людям, но за плату.
     - Наверно, у вас там другие условия, Джош. Ничего нет  дурного  в  том,
что тебе платят.
     - Но здешние ребята говорят, что вы бедная и что я у вас нахлебничаю. -
Голос против воли жалобно звенит и чуть не срывается. -  Вы  же  не  бедная,
тетя Клара, ведь правда?
     Тетя Клара отчего-то не отвечает, будто не слышала, хотя,  конечно,  не
слышать не могла.
     - Значит, вот что они тебе говорили?
     - Но ведь это неправда, да? Я не знаю, сколько стоят разные вещи,  тетя
Клара, но у вас в доме столько всего, целое богатство.
     Тетя Клара все так же рассеянно, будто не понимая:
     - Совершенно верно, Джош, целое богатство.
     - Ну вот. А чего они тогда говорят?
     - Вот именно. Почему они это говорят?
     Звонок в дверь. Кажется, уже не первый. Тетя Клара,  словно  очнувшись,
быстро и как-то особенно решительно запихивает завтрак в бумажный кулек.
     - Тебе, я думаю, надо идти, - она сует ему в руки пакет, - не заставляй
Билла ждать.
     - Тетя Клара, мне уже больше не хочется идти. Я не могу. На меня  будут
все глазеть. Потешаться. У меня же вид ужасный. Я вас только опозорю.
     Но лицо тети Клары  принимает  каменное  выражение  и  подчеркивает  ее
сходство с остальными Плауменами.
     - Ты меня никогда не опозоришь. Ступай и покажи им, из какого теста  ты
сделан. Они, по-видимому, этого не понимают. А я останусь, чтобы  не  мешать
тебе и не смущать тебя. Ступай и управься сам.
     Джошу впору лечь на пол и заплакать.
     - Да я и в крикет-то играю совсем плохо. Честное слово.  Я  ловить  все
равно не смогу, хоть из кожи лезь. Правда-правда. Не хочу я идти играть. Зря
Рексово место в команде займу.
     Тетя Клара широко распахивает дверь кухни.
     - Ты же не хочешь меня разочаровать, Джош?
     - Ну пожалуйста, тетя Клара!
     Лицо ее делается все тверже и тверже.
     - Может быть, у тебя есть другая причина уклоняться от игры?
     Звонок у двери дребезжит все нетерпеливее, и Джош торопится с доводами:
     - Вы непоследовательны, тетя Клара.
     - Разве?
     - Вы же  сами  постарались,  чтобы  я  не  встретился  с  Лорой.  Прямо
вытолкали меня из дому. Дали мне  понять,  что  не  стоит  на  нее  обращать
внимание.
     - А ты хотел с ней увидеться?
     -  Нет,  но  дело  не  в  этом.  Вы  меня  вытолкали.  И  теперь  опять
выталкиваете. А надо мне было повидаться с Лорой. Не убегать, не прятаться.
     - Возможно. Я сделала ошибку. Виновата, извини. Но кто  будет  виноват,
если Билл сейчас уйдет без тебя? Вы хитрая, тетя Клара. Это нечестно...
     - Ну, возьми себя в руки. Ты  же  Плаумен,  Он  поднимает  глаза  и,  с
вызовом глядя ей прямо в лицо, с размаху шлепает об стол кулек с завтраком:
     -  Не  стану  я  этого  есть  на  людях!  Неужели  не  могли  дать  мне
обыкновенный бутерброд?
     И, прорвавшись  сквозь  шуршащую  портьеру,  он  выскочил  на  парадное
крыльцо.

29

     Билл у калитки встречает его убийственным взглядом сверху вниз.
     - Значит, ты идешь?
     Джош в ответ тоже смотрит на него с яростью и так хлопает  дверью,  что
дребезжат цветные стекла.
     - Да!
     Он прыгает по камням-ступеням, летит,  подхлестываемый  злостью,  через
ступеньку, а под конец через две и оказывается наверху в семь прыжков.
     - Я иду!
     Он резко дергает на себя калитку, так что Билл чуть не падает с ног,  и
ее тоже захлопывает за собой с такой силой, что срывает  пружину  и  калитка
расслабленно повисает на петлях.
     - Да, я иду, О'Коннор. Что ты на это скажешь? - Ему теперь  все  равно,
ему больше ничего не  страшно.  На  той  стороне  улицы  дожидается  Рекс  с
остальными ребятами. - Я к твоим услугам, О'Коннор. С меня довольно. И  если
быть драке, за мной дело не станет.
     Билл разинул рот.
     Джош прыгает через канаву. Надоело все - пусть  расстегиваются  чертовы
булавки. Пусть штаны падают, пусть совсем свалятся, он их запузырит ногой  в
канаву и пойдет по улице в одних трусах. Ему это безразлично.
     Билл, обескураженный, нехотя подходит сзади.
     - Чего ж вы не смеетесь, ребята? Давайте, хохочите. Вот  он  я,  и  еще
один я - пара штанов на двух человек. Это у Билла такие понятия об удобствах
и приличиях. Давай, О'Коннор, хохочи, не стесняйся, а я с  тебя  твои  штаны
сдеру!
     Билл безотчетно хватается за штаны, он держится за пояс, и вид  у  него
такой, будто что-то привычное  и  безобидное  вдруг  обернулось  смертельной
угрозой.
     - Ты у меня, О'Коннор, вот где сидишь, понятно? Но теперь  все.  Теперь
она все знает. Я ей рассказал. Это ты меня вынудил. Ты меня довел.  Так  что
теперь можешь лезть с кулаками, по крайней мере есть за что.  Теперь  давай,
О'Коннор, выходи, только и я в долгу не останусь. Где крикетное поле?
     Джош стоит посреди улицы почему-то навытяжку и орет во весь голос.
     - Ну, где  крикетное  поле,  я  спрашиваю?  Я  думал,  вы  все  страшно
торопитесь на матч.
     - Эй, потише, приятель. - Билл красный как рак, нервно трет запястье  о
штанину, вероятно стараясь  не  замечать  собравшихся  людей  и  всей  душой
надеясь, что его матери ничего этого  не  слышно.  -  Не  горячись,  клапана
сорвешь. Здесь я капитан.
     - Где крикетное поле? Пошли, чего тянуть, Надо  уничтожить  команду  из
Кроксли, так, что ли? Я правильно понял?
     Биллу явно не по себе.
     - Слушай, кончай орать.  Ты  чего,  уличные  беспорядки  хочешь  у  нас
затеять?
     - Давай, давай, О'Коннор, пошли! Зададим противнику  жару.  Или,  может
быть, ты не играешь?
     - Да перестань ты орать, слышишь? Спятил,  что  ли?  -  Билл,  кажется,
растерялся, он беспомощно озирается. - Это ты, может быть, не играешь.  А  я
капитан. Ты обязан мне подчиняться, не то получишь!
     - Ты намекаешь, что расквасишь мне нос, О'Коннор?
     - Вот именно, Плаумен.
     - Что ж, это дело. А не хочешь ли, чтобы тебе расквасили нос? Прямо вот
здесь, посреди мостовой?
     Биллу плохо удается сохранять  капитанское  хладнокровие.  А  Джош  все
кричит на него:
     - Ты уже довел меня до крайности, О'Коннор. Теперь все, конец. Ну  что?
Расквасить тебе нос прямо вот сейчас?
     Билл срывается на визг:
     - Это ты, что ли, расквасишь мне нос, глиста несчастная? Да я  тебя  по
всей канаве размажу! Джош, выпятив подбородок:
     - А ну, попробуй! Что стоишь? - Слова сами, помимо его воли,  срываются
у него с языка.
     Биллу некуда податься: впереди него - их собственный забор, за спиной -
забор мисс Клары Плаумен. Да и поздно теперь, назад хода нет.
     - Ну что ж ты, О'Коннор? Ты же говорил, что отлупишь меня! Вот  тебе  и
верный случай. Проще простого. Вон сколько у тебя тут помощников.
     Джош в позе боксера, сжатые кулаки перед грудью. Билл, без  кровинки  в
лице,  начинает  наступать.  Из  проулков  по  тропкам  отовсюду  с  криками
сбегаются мальчишки в белой спортивной форме. Рекс испуганно  выскакивает  у
Билла под боком:
     - Билл, что ты? Не смей!
     Распахиваются калитки, гудит автомобиль, дребезжат велосипедные звонки,
слышен чей-то громкий голос:
     - А ну, марш с дороги, ребятня! Проезд загородили.
     Билл начинает разрастаться на глазах у Джоша, становится выше, больше -
так ему вдруг представилось со страху в последнюю минуту, но  он  все  равно
бросается на него очертя голову, яростно колотя  кулаками  и  чувствуя,  что
Биллу это как с гуся вода. Джош даже и не думал, что он такой каменный.  Его
сколько ни бей, только себе же больнее, а Билл в ответ ударяет как кувалдой,
и Джош не умеет загородиться от его ударов. Билл  наступает,  теснит  его  к
канаве, Джош оступился - и летит навзничь прямо на дно.  Билл  стоит  высоко
над ним, морщится и трет ладонью кулак.
     - Вставай, Плаумен.
     Ребята опасливо толпятся в отдалении, ряды ног и лиц, одно -  будто  бы
Бетси,  четкое,  как  на  черно-белой  фотографии,  другое  -  может   быть,
тетикларино, и вроде бы она плачет. Все это увидено за одно мгновение.
     Джош упрямо подымается, ребра у него  болят,  в  голове  какой-то  шум,
словно паровоз едет, и ноги почему-то  плохо  держат,  и  под  оглушительный
хохот ребят новый удар в плечо опять валит его в канаву.
     - Вставай, Плаумен.
     Он не может. Булавки впились ему в бока, больно дышать,  штаны  съехали
до колен, и подтянуть их невозможно. Джош повергнут  в  канаву  -  как  Билл
сказал, так и вышло.
     Закрыть глаза на все это - ничего не  видеть,  не  слышать,  не  знать.
Унижен. Уничтожен. Несколько секунд - и все кончено. Втоптан в грязь.
     Чьи-то руки у него под мышками; он не сопротивляется - не все ли равно?
Тянут, ставят его  на  ноги.  Он  снова  ждет  удара,  пытается  прикрыться,
съеживается. Но кто-то поддергивает ему штаны и говорит мужским голосом:
     - Не пострадал, парень?
     Джош висит на руках у мужчины, но трясет головой. Он  и  сам  точно  не
знает, пострадал он или нет. Он заставляет себя встать на ноги,  хотя  лучше
бы провалиться сквозь землю. Заставляет себя держать штаны у пояса. Наверно,
у него глаза подбиты, или сломаны ребра, или нос в крови; наверно, он теперь
никогда уже не сможет перейти улицу с поднятой  головой.  Ничего  не  вышло,
тетя Клара: физические методы - это не для меня.
     - Билл, - говорит мужской голос. - Поединок был не равный. Ты старше  и
на добрых сорок фунтов тяжелее.
     - Не я начал, мистер Коттон.
     - Я знаю, слышал, как он тебя донимал. Вся улица слышала.  Но  все-таки
драться с тем, кто слабее? Не велика честь от такой победы, Билл. Ты  обязан
был ограничиться  первым  ударом.  А  ты,  юный  Плаумен,  вини  себя.  Надо
смотреть, с кем задираться, чтобы противник был по плечу.
     Джош стоит понурившись, он бы рад  держать  голову  прямо,  но  она  не
поднимается. Кто этот человек, он не знает, но имя  откуда-то  ему  знакомо.
Нельзя  ли  по  ногам  узнать  тех,  кто  столпился  вокруг?   Тети   Клары,
оказывается, здесь нет. Странно, ведь он как будто бы видел ее лицо.
     - Ты почему полез в драку? Над твоими штанами смеялись? Лучше  было  бы
ответить на насмешку насмешкой.
     Голос не сердитый, но твердый, властный. Джош в ответ  молчит.  Ему  бы
голову удержать прямо. Ему бы угадать, которые тут ноги принадлежат Бетси. И
вытащить булавку, впившуюся в бок. Ему бы  как-нибудь  очухаться,  прийти  в
себя. Ему бы впору под землю провалиться от такого позора.
     - Ты уж не плачешь ли, паренек?
     С вызовом:
     - Нет!
     - Тогда гляди бодрей.
     И тут вдруг Джош вспомнил: ну  конечно,  Коттон,  учитель,  который  не
поставил Лоре заслуженную отметку. Он сразу вскинул голову, готовый  увидеть
перед собой чудовище,  заранее  испытывая  к  нему  неприязнь,  чуть  ли  не
ненависть. Рядом с ним стоял симпатичный человек, с  виду  лет  шестидесяти,
седой и немного сутулый. В белом костюме, сверху черный блестящий  плащ,  на
голове шляпа с мягкими колышущимися полями, а глаза светло-карие, спокойные,
смотрят прямо на тебя. Не за что  такого  ненавидеть,  даже  если  он  и  не
поставил Лоре заслуженную отметку, когда ей было  одиннадцать  лет.  Мужчина
приподнял Джошу подбородок, оглядел его лицо.
     - Пара-тройка синяков. Ничего серьезного. Ты крепче, чем кажешься.
     - Я могу выдержать трепку, если необходимо, сэр.
     - А эта ссадина у тебя откуда?
     - Это я вчера упал.
     - Дрался?
     - Нет, сэр. У меня нет привычки драться.
     -  По  тому,  как  ты  сейчас  задирался,  я  бы  подумал,  что   есть.
Удивительно. Билла винить не в чем. Тебе придется перед ним извиниться.
     Тети Клары здесь нет, и Бетси  нет,  одни  только  взрослые  незнакомые
люди, и Билл, и его мать. Билл как  будто  смущен,  а  у  его  матери  такой
страдающий вид, словно ее сына застигли за святотатством. Она держит его  за
локоть и что-то сердито шепчет на ухо, губы ее выговаривают волшебное слово:
"Плаумен". Джошу вдруг все  это  опротивело,  осточертело,  и  он,  ковыляя,
переходит улицу, придерживая падающие штаны. Ребра у него саднят, и  в  бока
впиваются булавки. Его настигают шаги, твердая рука ложится на плечо.
     - Куда это ты?
     Джош пробует вырваться, но у симпатичного мистера Коттона рука  большая
и сильная.
     - К тете, мистер Коттон. Больше мне вроде бы некуда.
     - Хочешь ее расстроить?
     - Я никого не хочу расстраивать,  но,  по-моему,  у  меня  нет  другого
выхода. Будьте добры, отпустите меня, сэр.
     Миссис О'Коннор тоже загородила ему дорогу.
     - Не уходи, Джош. А крикет-то как же?
     - А что крикет?
     - Но ведь ты должен играть.
     -: Я не умею играть в крикет, миссис О'Коннор. И не хочу.
     - Значит, ты хочешь им уступить?
     - Не понимаю, о чем вы, миссис О'Коннор.
     - Ну как не понимаешь, Джош? Вы говорите, донимал, мистер  Коттон?  Вот
кого донимали, надо признаться, как это ни стыдно. Такое обращение, да еще с
Плауменом!
     Джош высвободил плечо и,  закусив  губы,  решительно  уходит  от  этого
спора, открывает калитку, пятнадцать ступеней вниз, и он на пороге.
     Тетя Клара ждет его. Так и есть, она все видела,  у  нее  и  сейчас  на
глазах слезы.
     - Я не думала, что так получится, Джош. Я не этого от тебя хотела. Надо
было действовать иначе.
     - А как тут можно было действовать, если у тебя штаны падают?
     - Ох, Джош...
     - Ладно, тетя Клара. Что сделано, того не воротишь. Она впустила его  в
дом и плотно прикрыла дверь.

30

     Джош сидит на краешке своей дурацкой кровати. Если люстра с  висюльками
обрушится сейчас, звеня, ему на голову,  он  не  удивится.  Ничуть.  А  что?
Остальное-то все, что  могло,  ведь  уже  случилось.  Свезут  его  тогда  на
кладбище, и все будут пировать на поминках,  а  на  могильной  плите  выбьют
такую надпись:

     Здесь лежит Джош Плаумен
     Неудачник
     Он пытался толковать сомнения в пользу ближних, и вот
     что из этого вышло

     Белые брюки бесславно валяются посреди ковра - отброшенные ударом  ноги
и вдобавок еще затоптанные, - а он опять  наедине  с  прадедушкой  при  всех
регалиях, только разговоров они  больше  не  ведут.  Джош  ничего  не  может
сказать своему прадеду, слишком безучастное  у  того  лицо.  Строго  говоря,
Джош, проблемы такого рода не обсуждают со своими предками.
     Так он и сидит, примостившись на самом краю кровати, и все тело у  него
болит, словно машиной перееханное. Сидит и потирает ссадины,  и  поглаживает
ушибы, и медленно умирает от унижения. Уезжай домой, Джош. Сложи  чемодан  и
беги. Правильно тебя мама предупреждала. Уезжай  на  попутных,  иди  пешком,
ползи на четвереньках, только, бога ради,  отправляйся  прямо  сейчас,  даже
если поезда не будет до утра.
     Стучат в парадную дверь,  точно  в  стену  гробницы,  звонок,  наверно,
прозвучал бы недостаточно похоронно. Опять какие-нибудь неприятности,  Джош.
Он второпях одевается, прикидывая попутно, не спрятаться ли под кровать  или
в шкаф или, может быть, выпрыгнуть в окно.
     Заговорщицкие голоса в коридоре, приближаются, остановились за  дверью.
Мужские голоса. И женские. Кажется, что целое сборище. Рабочая депутация.
     - Джош. С тобой хочет поговорить мистер Коттон.
     - Мне нечего сказать ни мистеру Коттону и никому другому.