с дома вчера все как с ума посходили. Словно взбесились.
     Джош понимает, что Гарри его обрабатывает. Нарочно  зубы  заговаривает,
чтобы потом еще больнее поддеть. Если тетя Клара считает, что вся  их  жизнь
на виду, что они живут на солнце, ничего  не  скрывая,  пусть  остается  при
своем мнении.
     -  Осторожней,  приятель,  здесь  проволока.  Не  полети  снова   вверх
тормашками.
     Голос  Билла  преувеличенно  дружелюбен,  а  юный   Рекс   придерживает
проволоку, и на лице у него нагловатая ухмылка, как у Бетси в  поезде.  Джош
ныряет под проволоку и вдруг ни с того ни с сего падает,  споткнувшись  нога
за ногу, рюкзак на спине подскакивает и бьет по затылку, придавливает  носом
к земле.
     - Чудеса в решете!  -  В  голосе  Билла  недоумение.  -  Как  это  тебя
угораздило?
     Джош одним прыжком вскакивает на  ноги,  кашляет,  потирает  затылок  и
проклинает себя. Юный Рекс ухмыляется во весь рот,  от  уха  до  уха.  Гарри
смущен, словно это он сам сейчас растянулся на ровном месте, и  обеспокоенно
оглядывается на тетикларин дом. А Билл едва удерживается от смеха:
     - Да у тебя талант, приятель. Может, еще разок, в замедленном темпе?
     Рекс прямо закатывается,  но  Джоша  долго,  наверно,  еще  не  потянет
смеяться шуткам Билла О'Коннора.
     - Ты ему ножку, что ли, подставил, Рекс? -  В  вопросе  Гарри  какая-то
скрытая забота.
     - Ничего он не подставил, - со злобой возражает Билл. - Это  у  него  у
самого, видать, талант такой. Может,  у  тебя  что  не  так,  Джошуа?  Гайки
развинтились, винтиков не хватает или нога на протезе?
     Дурацкое хихиканье Рекса обезоруживало Джоша, он дорого бы  дал,  чтобы
влепить ему по морде, но ведь это было бы все равно что ударить Бетси.  Джош
только сквозь зубы проговорил:
     - Сами видели, я споткнулся.
     - Можешь нам не объяснять, парень.
     - Да? Ну и что?  Неужели  это  так  смешно?  Долго  мы  еще  будем  тут
болтаться или все-таки пойдем, может быть?
     - Идем, конечно, идем. Только до участка Митчелла пять миль  и  обратно
тоже пять миль. Ты как  считаешь,  дойдешь?  А  то  хороши  мы  будем,  если
придется тащить тебя домой на носилках. Пока мы еще только у задней калитки.
     Гарри чуть не машет на них руками:
     - Прекрати сейчас же, Билл! Что вы оба как с цепи  сорвались?  Рекс,  я
тебя излуплю, если ты сию минуту не замолчишь.  Споткнулся  так  споткнулся.
Чего вам еще надо? А ну пошли отсюда. Она же нас из окна увидит.
     Джош злорадно:
     - А уж это будет прямо беда, правда?
     - Именно что беда!
     - Споткнулся? - Билл все еще продолжал  издеваться  и  потешаться,  но,
видно, и он уже почувствовал, что зашел слишком далеко. - Два раза на  одном
и том же месте? Ну и ну! Два дня подряд. Надо же.
     - Ну что ты прицепился? - сорвался на крик Джош. - Подумаешь! Сам,  что
ли, никогда не спотыкался? Небось когда сам расшибешься, то не хохочешь.  Ты
имей в виду, мне после вчерашнего безразлично,  пойду  я  с  вами  или  нет.
Никакого одолжения вы мне не делаете.
     - Что верно, то верно, приятель. Одолжение мы делаем не тебе. Можешь не
сомневаться, Бетси права: не родился еще у Плауменов  мальчишка,  с  которым
стоит связываться.
     - То есть в каком это смысле?
     - А в каком хочешь.
     Гарри опять пробует восстановить мир:
     - Да ладно! Кончайте, слышите? - Он совсем переполошился. - Ты что,  не
понимаешь, Билл, мы же у самой ее калитки!
     Но Билл отвечает со злобой:
     - Ну и что? Какая теперь разница! Она уже и так все знает. Он же ей все
рассказал, это уж точно, рассказал, да еще и передернул. Она  даже  к  двери
выйти не захотела. Не одета! Разве так бывало, чтобы она к двери не подошла?
Говорил я тебе, что все это представление ничего не значит. Наплевать ему на
нее и на нас наплевать. Все ребята Плаумены одним миром мазаны. Надоело  мне
с ними цацкаться. Чего ради? А этот еще такой желторотый, даже на  ногах  не
стоит.
     Гарри ругал Рекса:
     - А все твое дурацкое хихиканье. И ноги твои. Вечно суешь  их  куда  не
следует. Смотри, что  наделал.  Надо  же,  ведь  я  уж  думал,  что  удастся
поправить дело.
     В груди у Джоша что-то оборвалось, он словно  со  стороны  увидел,  как
выпрастывает руки из лямок, тянет с плеч рюкзак.  Кровь  прилила  к  голове,
кулаки потяжелели от ярости. Гарри бросился между ними:
     - Не тронь его, Билл! Слышишь? Назад! Он убьет тебя, Джошуа,  он  же  в
два раза тяжелее. Здесь нельзя, Билл! Не здесь. Ты что,  не  понимаешь,  что
ли?
     Он толкает Билла в грудь, чуть не сбивая с ног, тянет за руку Рекса,  и
они отступают, а Джош все никак не может сбросить рюкзак, вылезти из  лямок,
они его сдавили, скрутили, как смирительная рубаха. Гарри, Билл и  Рекс  уже
далеко. Они уходят  в  сторону  железной  дороги.  Гарри  все  оглядывается,
взволнованно разинув рот, словно никак не может отдышаться. А Рекс знай себе
хохочет и так, хохоча, скрывается из виду.
     Вот дела! Ну и ну! Каждый день тринадцатое число!
     Джош швырнул рюкзак в грязь и охотно пнул бы его, как  футбольный  мяч,
если бы тридцать лет назад его не носил отец  и  если  бы  в  нем  не  лежал
завтрак.

12

     Что делать с днем, который окончился в четверть десятого, а должен  был
окончиться около четырех? Билл крикнул, что около четырех они будут обратно.
Нельзя же вернуться в дом, поглядеть  тете  Кларе  в  глаза  и  сказать:  "Я
передумал", или: "Я плохо себя чувствую",  или:  "Мы  подрались".  За  одним
признанием потянется другое, если он начинает  врать,  из  этого  все  равно
ничего не выходит.
     "Джош, - говорила мама, - с таким лицом, как  у  тебя,  лучше  говорить
правду".
     Вчера он мог вернуться в дом и вести себя так, словно на дороге  ровным
счетом ничего не произошло. Мог пойти с нею вечером второй раз в  церковь  в
вычищенном, выутюженном, как новенький, костюме, хотя знал,  что  ребята  не
придут, но он ничего не обязан был ей  объяснять:  она-то  не  знала  об  их
разговоре. Мог потом сидеть в ее огромной столовой за  столом,  накрытым  на
десятерых, преспокойно уплетать пирог с мясом и яйцами и ароматный фруктовый
кекс и ни в чем не признаваться. Потому что она ни о чем и не спрашивала,  а
только сама все время извинялась. Вчера  были  свои  трудности.  Но  сегодня
совсем другое дело.
     "Будь самим собой, держись спокойно. Иди к ним, и желаю хорошо провести
день". Что-то в этом роде она говорила. Как же теперь быть-то?  Иди  к  ним,
развлекайся. Ха-ха-ха. Над чем ты смеешься, Джош? Это я развлекаюсь.
     И он все-таки пинает рюкзак, хотя его и носил отец и хотя в  нем  лежит
завтрак.
     А потом снова вскидывает на одно плечо. Мог  ведь  лимонад  вытечь.  Он
встряхнул рюкзак, чтобы проверить, цела ли бутылка или превратилась  в  кучу
осколков.
     Хорошо провести день. Каким это образом? Анекдот, да и только. Я же  ни
о ком из них слова дурного не сказал, ничего лишнего не ляпнул. И никого  не
продал: ни вас, тетя Клара, ни их. Я даже своих двоюродных братцев и  то  не
продал, а они вон какой дрянью оказались, как будто я раньше не знал. Видно,
они здесь сильно напылили, в этом тихом лесном углу. Подумать только. К  ней
ведь уже полтора года никто не приезжал. Такие милые мальчики, ждут  меня  с
нетерпением. Да уж, ждут! Они меня прикончили и  похоронили  раньше,  чем  я
приехал. Нет, правда,  тетя  Клара,  должны  же  вы  знать,  что  они  собой
представляют на самом деле. Как можно прожить здесь целую жизнь и не понять,
что к чему. Но при ней-то они действительно хорошие. Не могу  я  их  понять.
Провожают ее по улице. На том пути. И на обратном. Толпятся вокруг. Помогают
нести книги. Да, мисс Плаумен. Нет, мисс Плаумен. Как у вас  с  дровами?  Не
надо ли наколоть? Утром во вторник, как обычно, моем полы?  Заморочили  меня
эти ребята.
     Джош шагал по высокой траве. Репьи цеплялись  за  шнурки  его  ботинок,
колючие семена набивались в носки и больно царапали ноги.  Обходил  подальше
мутноглазых коров с огромными, как крючья, рогами.
     Надо куда-то уйти, нельзя  слоняться  поблизости,  не  то  еще  заметит
кто-нибудь из взрослых и тут же побежит докладывать тете Кларе. "Что это ваш
племянник поделывает на задах у вас за садом? Один-одинешенек  и  пасмурный,
как день ненастный".
     Вдруг мелькнула мысль о змеях.
     Бр-р-р! Господи! Страшно подумать. И нет никого  из  местных,  того  же
Билла, Гарри или Рекса, кто мог бы принять на себя основной удар. Их-то змеи
все равно жалить не станут. Такого змея если ужалит, сама же подохнет.

13

     Ты должен принять решение, Джош, и поскорее. Куда, скажем, тебе  теперь
податься?
     Если останешься  здесь  -  могут  заметить  любопытные  взрослые,  если
выйдешь на луг - могут подцепить на рога коровы, а заберешься в  буш  -  там
змеи. Не теряй чувства юмора, Джош. Может, тебе суждено умереть от старости,
представь себе, сколько еще лет на это потребуется.
     Будто это не он, а кто-то другой, Джош непринужденной походкой  зашагал
к железнодорожной станции. Дошел до ручья и спрятался под дощатыми мостками,
где в субботу вечером споткнулся и ушиб ногу.
     Поездка в  Райен-Крик.  Программа  на  понедельник:  посещение  мостков
группой в составе одного человека. Иметь при себе завтрак и не  показываться
никому на глаза. Возвращение в четыре часа в телячьем восторге. Программа на
остальные дни недели: то же, что в понедельник.
     Вспомнились слова отца: "Настоящая  змеиная  страна,  этот  Райен-Крик.
Просто Змеиная яма. Они плодятся там длинные, толстые, шкура как  броня.  Ее
сдирают, дубят и обшивают борта  линкоров".  Временами  отец  вел  себя  как
мальчишка. "И еще не забывай, Джош, в буше  всегда  нужна  палка.  Да  глаза
открывай пошире, когда пойдешь вдоль ручья".
     Джош  вслушивается:  журчит  вода,  шелестит   тростник   и   трава   в
полчеловеческого роста, и что-то непрерывно гудит, шуршит, стрекочет - разве
разберешь, звери это, насекомые, пресмыкающиеся или рыбы?

                         "Трагическая смерть поэта
     Сегодня под мостками, со  следами  двойного  прокуса  на  ягодице,  был
обнаружен  Джош,  представитель  четвертого   поколения   семьи   Плауменов,
известных  пионеров  Австралии,  которые  в  1853   году   начали   вырубать
девственный  лес  по  берегам  Райен-Крика.  Угас  один  из   представителей
четвертого  поколения  достославных  Плауменов.  После  него   остался   том
неопубликованных стихов и сонет "Рождественское утро в  Долине  эвкалиптов",
напечатанный в Детском уголке нашей газеты от  24  декабря  сего  года.  Ему
также принадлежит рекорд:  21  перебежка  в  матче  против  третьеклассников
Грин-Хауза в ноябре прошлого года".

     - Привет, Джошуа.
     Джош чуть не подпрыгнул от неожиданности.
     Из тростника, как чертик из табакерки, выскочил тот самый  восьмилетний
рыжий постреленок, который вчера нес книги тети Клары. В руке у него бечевка
с привязанным к ней кусочком мяса.
     - А я раков ловлю, вот что.
     Справившись с испугом, Джош попытался  принять  вид  человека,  который
вообще каждый божий день сидит под мостками и бормочет себе что-то под нос.
     - Раки здесь не живут. Они у запруды живут, вот где. Это уже непонятно.
Джош растерянно спрашивает:
     - А чего ты их здесь ловишь?
     - Раки щиплются.
     - Тебя не разберешь.
     - А ты что тут делаешь, Джошуа? Этого вопроса он как раз и опасался.
     - Зови меня, пожалуйста, Джош.
     - Что ты тут делаешь, Джош?
     - Пишу стихи.
     - Без карандаша и бумаги?
     - Ты же ловишь раков, хотя их тут нет.
     - Ты прячешься?
     - Вот еще.
     - Я слышал, как ты сам с собой разговаривал.
     - Это я стихи говорил. Чтобы складно звучало.  Их  сперва  в  уме  надо
сложить.
     - Я видел, как ты сверху спускался. И как оглядывался. Ты ведь подрался
с Гарри, Биллом и Рексом, да?
     - Вовсе нет.
     - Они вон туда пошли. Шли и громко разговаривали. Злющие-презлющие.
     - Никто ни с кем не дрался,  и  не  вздумай  рассказывать,  будто  была
драка. Все равно ты отсюда, снизу, ничего видеть  не  мог.  Для  этого  надо
глаза иметь другие, на длинных ножках, футов двадцать в высоту.
     - У тебя есть пенни?
     - А что?
     - Если бы у меня был пенни, я купил бы лакричный леденец, вот что. Я бы
его съел и никому бы ничего не сказал.
     - А тебе и нечего говорить.
     - Я не отказался бы от пенни. Твоя тетя  не  любит  мальчиков,  которые
дерутся.
     Вот негодяй. И ведь хоть бы хны, не стыдно ни  капельки.  Тяжело  дыша,
Джош полез в карман и швырнул ему монетку.
     - Ты туда лучше не ходи. Они как раз туда пошли.
     - Послушай, Сынок, я дал тебе пенни потому, что ты хороший мальчик. Мне
все равно, куда они пошли!
     И нарочно зашагал в ту сторону, утверждая свое мужское достоинство.
     Вот место, где ручей можно было перейти вброд по камням, темнеющим  под
струями воды. Перебраться на тот берег и  не  замочить  ног~  способна  была
разве что птица на  лету,  но  существуют  неприятности  похлеще  промокших,
хлюпающих ботинок.
     - Лучше не ходи вдоль ручья.
     Мог бы, кажется, и помолчать, чудовище.
     Ниже по ручью тропинка углублялась  в  настоящие  заросли,  совершенную
глухомань, где кишели змеи, пауки и гигантские муравьи. И  где-то  там  трое
мальчишек, встречаться с которыми совсем не хочется. Джош оглянулся: сзади в
траве ярко цвела рыжая лохматая макушка.
     - Правильно, Джош. Вот туда они пошли. Вниз - по ручью.
     Сам, как говорится, голову в петлю суешь. Обернулся и крикнул:
     - Я же тебе сказал, что мне это безразлично. Неужели трудно понять?
     И вместо того чтобы перейти ручей вброд, нарочно торопливо зашагал вниз
по тропинке. Рюкзак подпрыгивает на плечах, сердце  колотится.  Может  быть,
если притвориться, будто спешишь по важному  делу,  змеи  пропустят?  А  сам
напряженно прислушивался, не  раздастся  ли  зловещее  шипение,  но  услышал
только, как Сынок на прощание крикнул:
     - Не угоди ногой в капкан!
     В капкан?! Но это не вслух. Такие вопли ужаса издаешь только про  себя.
Что еще за капкан? На кроликов, на  лис,  на  городских  мальчишек,  которые
целыми днями только и делают, что спотыкаются и летят вверх  тормашками?  Но
не ставят  же  они  капканы  прямо  на  тропке?  Железные  когти,  хватающие
насмерть. Яма глубиной в шесть футов, сверху прикрыта травой, а внизу острые
колья. А если не такой, то какой? Капкан есть капкан.
     Снова обернулся. Рыжей макушки уже не  видно.  Ничего  не  видно,  одни
заросли. Ну и  жизнь.  Джош  ухватился  за  дерево,  ища  у  него  моральной
поддержки, потом выбрал подходящую ветку, не слишком толстую  и  не  слишком
тоненькую, чтобы сломать и  сделать  из  нее  себе  оружие  для  смертельной
схватки. Оказалось, это совсем не легкое дело, он чуть сам не надорвался, но
все  же,  порядком  измочалив,  обломал,  очистил  от  листьев  и  сучков  и
раз-другой для пробы со свистом резанул по стволу - не сломается ли? Увидела
бы сейчас мама своего милого мальчика, да она бы замертво  упала.  Джош  изо
всех сил старался  отнестись  к  своему  положению  по-философски,  он  даже
усмехнулся насмешливо, чтобы произвести  впечатление  на  предков,  если  их
призраки бродят тут  где-нибудь  у  ручья:  ведь  по-  меньшей  мере  семеро
Плауменов покоятся в здешней земле. Джош старался не вести себя  как  жалкий
самонадеянный трус, хотя это и было  довольно  затруднительно,  потому  что,
если на самом деле ты жалкий трус, с этим ничего не поделаешь и притворяться
бесполезно.
     А представляешь себе, Джош, есть такие люди, которые прямо руками ловят
змей за хвост  и  убивают  их  головой  об  землю,  будто  хлыстом  щелкают.
Полоумные, наверно. Или, представляешь, есть которые охотятся на крокодилов,
просто так, для развлечения, когда могли  бы  сидеть  уютно  дома  и  читать
книгу. Представь себе, как прадедушка Плаумен в 1853 году вел в поводу  свою
вьючную лошадь, прорубаясь сквозь заросли, и как вышел на это самое место  и
радостно крикнул: "Участок Ее Величества, номер такой-то!" А вокруг на  мили
и мили раскинулась эта  земля  и  уходила  за  горизонт,  оплаченная  тяжело
добытым золотом палаточного Балларата. Прадедушка Плаумен среди первозданных
зарослей стоит руки  в  боки,  взяв  у  истории  короткую  передышку,  чтобы
написать с себя автопортрет. Или  он  потом  уже  его  написал?  Но  что  же
все-таки случилось? Как вышло, чти он завещал семье только особняк на холме,
да шесть деревянных домиков на Главной улице, да четырнадцать автопортретов,
да еще пятьдесят тысяч акций рудников, а им вся цена - сколько стоит бумага,
на которой они напечатаны? Где же все остальное? Выходит, прадедушка Плаумен
тоже был самонадеянным?
     Джош опасливо взглянул вверх, не обрушится ли на него гром небесный?  И
зашагал  дальше,  настороженно  шаря  по  сторонам  глазами,  прислушиваясь,
принюхиваясь, надеясь, что его палка не вызовет раздражения  у  змей,  пусть
видят, что она у него просто для форса, чтобы помахивать на ходу, или  чтобы
опираться, или чтобы вмазать по голове здешним мальчишкам, причем  последнее
сопряжено с несомненным риском.
     Не угоди ногой в капкан!
     Господи, еще этого только не хватало.
     Он шел, пристально всматриваясь - нет  ли  ямы  на  тропе,  сети  между
стволами или железной ловушки, - и вдруг остановился как вкопанный: в кустах
послышались возня, лязг, будто цепью по цепи, и  жалобный,  истошный  вопль,
как плач ребенка, которому очень больно, у Джоша даже сжалось под ложечкой -
ужасно, жутко, ничего подобного он в жизни не  слышал,  и  так  близко,  что
волосы встали дыбом, так близко, что он убежал бы, да  только  его  внезапно
покинули силы.
     Джош стоит неподвижно, а сердце его  гулко  стучит,  и  ему  отзываются
чьи-то громкие голоса:
     - Слыхал?
     - А то нет!
     - Урра!
     - Кто попался-то?
     Джош слышал, как они бегут, приближаются. Гарри, Билл и Рекс.

14

     Первым, круша ветки, выбежал на тропу Гарри, увидел Джоша  и  отпрянул,
словно столкнулся с разбегу с кем-то невидимым.
     - Не ты?! Это не ты попался?! - испуганно вскрикнул Гарри.
     Следом за ним, толкаясь, вылетели Билл и Рекс.
     - Неужели это он в капкан угодил?
     Гарри, мыча и качая головой, посмотрел под ноги Джошу, он сразу  обмяк,
опустил плечи и прижал пальцы к векам, словно от боли.
     - Очень сожалею, но вынужден вас разочаровать, - проговорил  Джош,  сам
того не желая, почти не понимая, что говорит.
     Билл закричал на него:
     - Ты что, дурак? Не болтай глупости.  Спятил,  что  ли?  Кто  же  тогда
попался? Где капкан? Это ведь ты его ставил, Рекс? Где он?
     Гарри все еще мычал и тряс головой.
     А Билл продолжал кричать:
     - Где капкан, Рекс? Нечего зажимать! Показывай. Отыщи его!
     - Да не знаю я, где он. Не помню. Ты ведь сам велел передвинуть.
     - Я же только что тебе велел. Пять минут прошло, а ты уже не помнишь?
     Билл, раздвигая ветки, метался с места на место. Рекс жалобно:
     - А в чем дело-то? Что за паника?
     - Говорю, ищи!
     Гарри наконец пришел в себя и тоже нырнул в заросли,  Джош  -  за  ним,
надеясь в душе, что, может быть, это все-таки не здесь, что, может быть,  не
придется стать лицом к лицу с жутким  воплем,  который  прозвучал  и  смолк,
совсем смолк, но продолжал раздирать ему душу,  отчего  находиться  на  этой
земле было уж совсем невмоготу. Что-то первобытное - так  сказала  бы  мама.
Гарри вдруг раскинул руки, словно сдерживая толпу.
     - Здесь! Ну и красавец! Большущий! Жирный!
     Джош не хочет смотреть, ему страшно, но его поневоле тянет  вперед,  да
еще Билл и Рекс словно бы подталкивают сзади. Узенькая тропка в кустах,  как
бы протоптанная крошечными человечками, а дальше, там,  где  она  кончается,
небольшая вмятина в высокой  траве,  углубление  вроде  шалашика,  и  в  нем
бело-рыжий крол