скорлупка,  такая
тоненькая,  что  пальцы,  прикасающиеся  к   ней,   кажутся   грубыми,   как
камнедробилка. Он осторожно держит чашечку, сидя на  самом  краешке  кресла,
рука дрожит, и по чаю от этого бегут круги, чай, конечно,  с  молоком,  -  и
грызет жесткие песочные коржики, сухие, как дерево. Или это у  него  во  рту
пересохло? Да она настоящая мучительница! Она нарочно подговорила мальчишек.
Она им всем, наверное, жалованье платит.
     - У тебя есть Библия, Джошуа?
     Джош беззвучно стонет. Нашла время разговаривать про Библию! Этого  еще
недоставало!
     - Я так и думала, что нет. Ты не мог  утром  найти  псалом,  пока  Лора
Джонс тебе не показала, где искать.
     Надо  было  меня  предупредить,  Джошуа.  Несколько  минут   подготовки
избавили бы тебя от неловкости.
     Джош пытается сделать глоток, у него такое ощущение, будто рот до зубов
набит опилками. Только бы не поперхнуться и не уронить чашечку.
     -  Я,  кажется,  смогу  подарить   тебе   экземпляр.   Ты   вчитаешься,
почувствуешь стиль, и у тебя хватит сообразительности разобраться.  Я  хочу,
чтобы ты вник в текст,  прочитал  его  самым  внимательным  образом,  как  я
прочитала вчера вечером  твои  стихи.  Чтобы  ты  пришел  к  самостоятельным
выводам. Вдумался.
     На губах у Джоша крошки от коржиков, он делает вдох и выдох,  и  крошки
разлетаются веером во все стороны. Тетя Клара вскрикивает.
     - Запей скорее. Господи боже, так можно задохнуться.
     Джош, пошатываясь, бредет с полной чашкой в  руке  к  краю  веранды  и,
перегнувшись, выплевывает как можно дальше непрожеванный  коржик.  Обмякший,
будто побитый, пробует запить чаем, но чай такой горячий, настоящий кипяток.
     - Ну, откашлялся?
     Джош кивает. Он в отчаянии.
     - Дай-ка мне чашку, пока не разбил. Ты просто  комок  нервов.  С  тобой
что, дома плохо обращаются?
     - Нет...
     - Ты уверен, что у тебя все прошло?
     - Да...
     - Может быть, тебе лучше снова сесть? Джош пробирается к своему креслу,
стараясь не глядеть ей в лицо. Ужасно, как это он так опозорился?
     - Ты довольно загадочный мальчик, вот что я тебе скажу. У тебя  сложный
внутренний мир, которому ты совершенно не даешь выхода. Здешние  мальчики  и
девочки, ты, верно, заметил в воскресной школе, у них на душе легко, весело.
Никаких глубоко запрятанных тайн. Все на поверхности, Джошуа, все на  свету,
на солнце. Бери с них пример. Детство бывает только один раз и очень  быстро
проходит.
     Как бы то ни было, но он удержался, не огрызнулся в  ответ,  подумал  о
папе и маме и не уронил своего достоинства. А то бы разговоров  было  -  без
конца, все Плаумены, сколько их есть на свете, узнали бы.
     - Я вычитала это из твоих стихов и теперь, когда гляжу на  тебя,  вижу,
что не ошиблась. Во всем такая взвинченность. Бог дал  нам  чувства  не  для
того, чтобы мы превращали свою жизнь в хождение по  натянутому  канату.  Что
говорит твоя мама, когда читает подобные стихи?
     Он не мог ей ответить, не мог на себя положиться, такая буря  кипела  у
него в душе.
     - И потом, почему ты  не  сказал  мальчикам,  что  согласен  играть  во
вторник в крикет? Они ведь тебя просили.
     Как ему хочется убежать, хочется не слышать ее голоса,  хочется  домой.
Но он сдерживается, говорит себе, что это она не со зла, не нарочно. Голос у
нее совсем не сердитый. Это в ней  просто  плауменовское  высокомерие,  тетя
Клара не способна понять, как может человек думать,  чувствовать  или  вести
себя иначе, чем, по ее мнению, следует. И  нельзя  ее  за  это  винить,  все
Плаумены такие. Он ни с кем из них не может ладить,  всегда  дело  кончается
скандалом.
     - Джошуа, ты разве меня не слышишь?  Ты  что,  плохо  себя  чувствуешь?
Заболел?
     Он поднял голову и посмотрел ей в лицо. Подумать только,  она  знает  о
нем все-все, как господь бог знает все самые тайные глубины его  души.  Хотя
знать это у нее нет никакого права. Он смотрит ей в  лицо  сквозь  постыдную
завесу слез, крепко сжав губы, чтобы не вырвалось то, что ему так хочется ей
крикнуть, а потом вдруг изо всех  сил  отшвыривает  кресло  и  бросается  по
ступеням в сад, сам не  понимая,  куда  и  зачем,  спотыкаясь,  не  разбирая
дороги.
     - Джошуа, вернись!
     - Меня зовут не Джошуа, а Джош.
     Убежать. Он бежит по саду, не разбирая, где дорожка, зная  только,  что
никогда, ни за что не вернется назад. Натянутый кусок проволоки ударяет  под
вздох, она здесь вместо задней калитки. Джош падает  и  катится  вниз  среди
всякой грязи и мерзости, куры, коровы и прочая живность-кого тут  только  не
было! Потом ковыляет уже на ногах по жесткой трескучей траве, и коленку  ему
дерет пучок больших колючих репьев.
     - Джошуа! Вернись!
     Не отзовусь, ни за что больше не отзовусь на это  имя,  всхлипывает  он
себе под нос. Меня ведь, знаете ли, крестили. И дали при крещении имя  Джош.
Мы не дикари, не язычники, И Библия у нас  дома,  конечно,  есть.  И  другие
книги тоже. Талмуд, и Коран, и всякие писания из Индии, и  из  Китая,  и  со
всего света. 'Мы уважаем мысли других людей. Так говорит моя мама, и это мое
мнение тоже. Мы не подсматриваем  и  не  подслушиваем  и  не  выражаем  свое
презрение, если кто-то оказывается не такой, как мы.
     Джошу чудится, что она бежит за ним, он чувствует ее присутствие у себя
за спиной, но, когда он оглянулся, сзади никого не было.

9

     Он шел этим путем вчера вечером, затемно, со своим тяжеленным чемоданом
- узкая тропка в шершавой, пересохшей траве, ничего себе дорога,  проложена,
наверно, еще в юные годы праотца Адама и годится разве что для коров да  кур
да пешеходов. Ветер порывами бьет в лицо. Жара - задохнуться можно.
     Из-под  ног,  кудахча  и  хлопая  крыльями,  разбегаются  рыжие   куры,
безмозглые твари, вон какую пылищу подняли. Вниз  от  тропы  уходят  выгоны,
огороженные проволокой, но там - ни травинки, земля голая,  как  чугун,  вся
изрыта копытами и вся запеклась с  последнего  дождя,  который  был,  может,
неделю назад, а может, месяц. По другую руку - дощатые  заборы,  тут  и  там
подпертые  бревнышком.  Ржавые  сарайчики  из  сплюснутых  жестянок   из-под
керосина. А  выше  бурно  вскидывают  ветки  фруктовые  деревья,  узловатые,
многолетние, искореженные ветрами. Впереди на открытом месте - три коровы на
длинных цепях, прикрепленных к столбам забора, они выедают вокруг себя траву
широкими лысыми дугами. И нахально, по-хозяйски мычат. Эй, коровы,  прочь  с
дороги! Дайте пройти. Он стороной  обходит  бурые  дугообразные  проплешины,
подальше от острых рогов,  чувствуя  спиной  уставленный  на  него  тусклый,
отуманенный взгляд.
     Дойдя до поворота на улицу, Джош останавливается, словно вдруг очутился
на краю земли, раздраженно отдирает репьи  от  штанин,  сокрушаясь  о  своей
одежде, о самой нарядной рубашке и выходных брюках:  они  все  в  пыли  и  в
глине, можно подумать, что он в них целый месяц путешествовал по  внутренней
Австралии. Отряхивается ладонями, вяло, будто из последних сил,  потому  что
зло берет - все без толку. Как теперь пойти на попятный? Что можно  сделать,
если сожжены все  мосты?  В  ушах  мамин  голос:  "Не  поступай  по  первому
побуждению, милый. Старайся развить у себя привычку думать хотя бы  на  одну
минуту вперед".
     Он потерянно оглядывается на ряд  старых  серых  заборов.  Последний  -
тетикларин. Может, она поначалу  и  погналась  за  ним,  но,  верно,  вскоре
вернулась обратно. Если бы она позвала хотя бы еще раз: "Джошуа,  вернись!",
это был бы все-таки выход из положения. Но она не звала,  и  пути  назад  не
было. А были только дурацкие рыжие коровы, и дурацкие рыжие куры, и зной,  и
пыль.
     Сам виноват, Джош. Теперь расплачивайся.
     Сжег чертовы мосты.
     Заварил проклятую кашу.
     Из-за угла с Главной улицы высыпала толпа ребят, они хлопают в  воздухе
полотенцами, как бичами, кутаются в них, словно в плащи,  и  весело  несутся
вприпрыжку, будто только что кончили занятия в школе.
     Джош в голос охает, а они уже кричат ему, и он слышит в свисте ветра:
     - Гей, гей! Смотрите-ка: Джошуа!
     - Привет, Джошуа! Как дела?
     Попался.
     Хоть бы спрятаться, забиться в какую-нибудь щелку. И Бетси  здесь.  Вся
честная компания. Все до одного. Еще секунда,  и  они  заметят,  что  с  ним
что-то не так.
     - Привет, Джошуа. - Это мускулистый Гарри, брат  Лоры.  -  Ты  чего  по
улицам прогуливаешься? Голову тебе напекло, что ли?
     Лора в зеленой резиновой шапочке, похожая на желудь:
     - Ты плавки надел? Пойдешь с нами  купаться?  Ребятня  накатывается  на
него, словно прибой на берег.
     - Пошли, Джошуа. Остудишься немного.
     - Ага, мы тебе покажем,  где  у  нас  купание.  Не  хуже,  чем  у  вас,
городских.
     - Надо же, как это она тебя отпустила? Вот здорово!
     Они тормошат его со всех сторон и чуть не сбивают с ног, как  утром  на
Главной улице, а у  него  на  лице  опять  эта  идиотская  жалкая  улыбочка,
прилипла и не сходит; и мысли опять разбегаются  -  слишком  много  шума.  А
волна катит дальше, и Джош вместе с нею, он  сопротивляется,  но  не  очень,
кажется, они им завладели бесповоротно, особенно Лора, она  опять  наседает,
повисла у него на руке, а Большой Билл, возвышаясь над ним,  ладонью  сдавил
ему плечо и гудит у самого уха:
     - Что это с тобой приключилось? Откуда на тебе столько грязи?
     Ну вот, он так и знал. Еще удивительно, что  не  сразу  зашла  об  этом
речь.
     - Я упал.
     В конце концов, это более или менее правда.
     - Упал и вывалялся хорошенько, так, что ли?
     - Так. Я о проволоку споткнулся, которая у нее вместо  калитки.  Забыл,
что она там натянута.
     С другого бока Лора стиснула ему локоть. В испуге  он  не  знает,  куда
податься. А ладонь Билла по-прежнему давит на плечо.
     - А если строго между нами, приятель, она знает, что ты на улице?
     - Ясно, знает.
     - Правда? Она ведь с тебя живого шкуру сдерет, если  ты  удрал  без  ее
ведома.
     - Да знает она.
     - Слышишь, Гарри? Подумать только. Она его  выпустила.  Раньше  она  их
никого не выпускала.
     Попался Джош, попался. Ребячья  волна,  словно  по  приказу,  замедляет
разбег, все останавливаются. Гарри властным и  решительным  жестом  отдирает
Лорину руку от его локтя, Джош чувствует  его  силу.  Непонятно,  куда  этот
Гарри клонит. Гарри спрашивает:
     - Что ты натворил,  Джошуа?  Удрал  потихоньку,  пока  она  не  видела?
Смотри, она будет недовольна.
     Вокруг ухмыляющиеся лица ребят, многие для Джоша  безымянные.  Чересчур
много лиц, чересчур много ухмылок, и они вовсе  не  такие  приветливые,  как
утром. Он так и знал: одно дело - при тете Кларе, другое - теперь. Попытался
было высвободить плечо из жестких пальцев Билла, но Билл держал крепко.
     - Выходит, ты потому и споткнулся, да? Торопился удрать  и  не  смотрел
под ноги? Ну, она теперь с тебя спустит шкуру. Ты  нарушил  божий  праздник,
приятель, вот что ты наделал. По воскресеньям вам полагается сидеть дома!
     Билл не смеется, вроде бы нет, но выражение его лица Джошу не нравится,
ох, не нравится. Даже Бетси принимает участие в этой сцене, крутя  полотенце
и выставив бедро, как цыганка.  До  сих  пор-то  она  ни  разу  на  него  не
посмотрела, будто его и нет.
     - Это Плаумен-то  удрал?  Не  смешите  меня,  -  говорит  она  каким-то
взрослым, некрасивым, немного гнусавым голосом. - У  Плауменов  сроду  ни  у
кого духу не хватит задать стрекача. Мы их как-никак всех  повидали,  знаем.
Просто она его выпустила. Ей жара в голову ударила.
     Слышать это Джошу больно и обидно. Обидно и за Бетси, что она оказалась
хуже, чем должна бы, и за тетю Клару, и за себя, и даже за своих  двоюродных
братьев, черт бы их всех подрал, которые сейчас далеко и не  могут  за  себя
постоять. Здешние ребята, Джош, они какие-то не такие. Ну что это за  народ?
Притворы они двуличные, вот они кто. И, вырвав плечо из  пальцев  Билла,  он
стал выбираться из толпы, работая локтями - в ребро, в мякоть, в кость!
     Джош один топает вверх по откосу.
     - Эй, Джошуа, постой! Ты куда? - Голос Гарри властный, но удивленный. -
Шуток, что ли, не понимаешь? Эй, не злись, слышишь?
     Джош не стал даже оглядываться.
     - Меня зовут не Джошуа, а Джош! И по моим понятиям, шутки -  это  когда
смешно.
     Он не кричит, но знает, что его слышно. Шагает, даже с ноги не  сбился.
Пусть делают, что хотят. Пусть налетают сзади. Сбивают с ног. Ему все равно.
     Но никто на него не налетел.

10

     Он стоит на дорожке в ее саду, солнце печет ему макушку, ветер  сдувает
волосы в глаза. Он стоит дрожа и дожидается, когда же она подымет  голову  и
его заметит.
     Тетя Клара сидит в плетеном  кресле,  обрамленная  столбиками  веранды,
которые все увиты розами. На коленях у нее закрытая книга, она  придерживает
ее расслабленной рукой, верно, чтобы ветром не трепало листы. Сидит  понурив
голову, ее белые прямые волосы тоже теребит ветер и колышет,  будто  луговую
траву. Сидит маленькая, невзрачная старушка, совсем не похожая на седовласую
начальственную даму, которой ребята в церкви, лицом к лицу, выказывали такое
почтение, а потом, у нее за спиной, вели себя совсем по-другому.
     Ну же, тетя Клара, подымите голову и посмотрите на меня. Я вон уже где,
а знаете, чего мне это стоило. Помогите хоть немного. Ужасно трудно идти  на
попятный.  Легче  легкого  мне  было  перейти  на  сторону  здешних   ребят,
отправиться вместе с ними, стать с ними заодно.  Но  я  их  обрезал.  И  эта
Бетси; ее я тоже обрезал. А ведь она первая девочка, на которую мне хотелось
смотреть. Я мог бы глядеть, как она купается, мог бы, наверно, поговорить  с
ней, узнать, всегда ли у нее такой противный голос, или она нарочно. Как  вы
сами сказали, тетя Клара, мы все не совершенны.
     Тетя Клара подняла голову и встретилась с ним взглядом. На лице у нее -
ни удивления, ни злости, ни высокомерия. Просто смотрит на него, и  лицо  ее
ничего не выражает. Не зовет и не отталкивает.
     Честное слово, тетя Клара, я сам не знаю, при чем тут наша фамилия, наш
род. Вот уж не думал, что так будет. Но что-то нас связывает, хотя,  убейте,
не пойму что. Что-то необъяснимое.
     Тетя Клара откладывает книгу. Это его тетрадь,  он  теперь  видит.  Она
оставляет ее на перевернутой бочке, чтобы он мог  забрать.  А  сама  встает.
Встает как-то смущенно, неловко.
     Не уходите в дом, тетя Клара. Если вы уйдете, мне  будет  только  хуже.
Мне останется ползти к вам на брюхе, а вы же этого от меня не хотите?
     Я совсем растерялся. Что я должен дальше делать? У меня с мамой ни разу
не было таких стычек. Правда, бывали с папиной родней, это да.  Вредные  они
все. Вы их знаете, они к вам приезжали. Почему со мной это  случилось,  тетя
Клара? С самого начала все пошло не так. Правда, что вы ко мне  придирались?
Я даже сам не знаю. Может быть, вы просто шутили. А  я  так  устал,  что  не
разобрался. Я никого не виню - ни вас, ни  себя  и  никого  другого.  Просто
как-то так уж получилось. Вы что же, ничего мне не скажете? Не поможете мне?
Я ведь не знаю, хотите вы или нет, чтобы я вернулся. Но вы должны  были  уже
понять, что знаете про Джоша Плаумена на то, чего не знает больше  никто  на
свете. Мои стихи, тетя Клара. Все-таки вы не должны были их брать. Подождали
бы. Там - все такое, о чем мальчики никому не рассказывают. И вот теперь  вы
их знаете, - вы, и больше никто.
     Тетя Клара произносит его имя:
     - Джош.
     Без надрыва, без укора, а  просто  произносит,  тихо-тихо,  удивительно
даже, что слышно.
     Джош бежит по дорожке, тетя Клара спускается с веранды ему навстречу, и
где-то на полпути они сходятся.
     - Я виноват, тетя Клара.
     - Ты меня простил, Джош. Благослови тебя  бог  за  это.  Ты  совершенно
прав: то, что я сделала, - ужасно. Ты понимаешь, Джош? Я  должна  была  дать
тебе знать, что прочла их. Я не могла положить их на место.
     - Не плачьте, тетя Клара.
     - Я не плачу,  мой  друг.  Но  почему  ты  так  долго  не  возвращался?
Настоящий Плаумен, как твой старый прадед, человек с душой. Я так давно жду,
чтобы ты наконец появился на этой дорожке.
     Вот так так, Джош, развели сантименты, и нисколько не противно.

                                Понедельник

11

     Тетя Клара стоит в кухне с рюкзаком в руках, лямки рюкзака  наготове  -
осталось только руки продеть, - стоит и улыбается его  удивлению  и  говорит
вполголоса:
     - Ну что тебя так удивляет, Джош? Я  же  сказала,  что  они  придут,  и
придут вовремя. Вчера они, конечно, не могли прийти, я это знала. Испугались
мистера Стокдейла: он, бедняжка, так утомительно многословен. Теперь,  когда
они заговорят о матче в крикет, ты соглашайся. У  тебя  ведь  все  нужное  с
собой? Туже затягивай рюкзак, еще туже. Ему уже тридцать лет,  и  твой  отец
им" частенько пользовался. Подумай только.  Он  уже  идет,  мальчики.  Ремни
застегивает. Будь самим собой, Джош. Держись спокойно, иди к  ним,  и  желаю
хорошо провести день.
     Тетя Клара чмокает его в щеку, на щеке остается влажный след.
     - Иди! До дверей я тебя провожать не стану. Этот халат  видывал  лучшие
времена. В нем неприлично показываться.
     Тетя Клара, вы ведь ничего не. знаете; вы ведь совсем ничего не знаете.
Но произнести это вслух он не мог. Я всю  ночь  этого  боялся.  Боялся,  что
вдруг они все-таки придут, эти ребята. А мистер Стокдейл тут совсем  ни  при
чем. Но нельзя же выразить этого словами, и сделать тоже ничего нельзя. Джош
только улыбнулся и пошел через  коридор  к  входной  двери.  Снаружи  против
яркого света четко вырисовывались три фигуры с неразличимыми лицами.  Хорошо
еще, только трое. Джош опасался, что  явится  целая  толпа.  Билл,  Гарри  и
кто-то третий, кого  он  не  знает.  Открывая  ему  дверь,  Гарри  осторожно
отпихивает ногой большой шар пушистого меха.
     - Посторонись-ка, старина Джордж.  Давай,  давай,  толстый  ленивец.  И
нечего царапаться. Чем  вы  его  только  кормите,  мисс  Плаумен?  Свинцовой
дробью, что ли? Привет, Джошуа!
     - Она к двери не выйдет. На лице у Гарри удивление.
     - Она просто еще не одета.
     Билл тоже смотрит на него то ли с  недоверием,  то  ли  с  опаской,  но
говорит громко, самоуверенно:
     - Придется тебе перешагнуть, приятель, не то задавишь старину  Джорджа.
До свидания, мисс Плаумен. Мы  идем  на  участок  Митчелла.  Вернемся  около
четырех. Пошли, ребята. Выйдем задами. Так ближе.
     Джош старается поверить в их дружбу, старается каждому открыто смотреть
в лицо. Но он знает, что все это  одно  притворство.  Кто  же  этот  третий?
Парнишка лет двенадцати, нестриженый, глаза ввалились, но до чего  же  похож
на Бетси, просто невозможно. Билл угадал его мысли:
     - Это младший братишка. Гроза Райен-Крика. Вчера ты  его  не  видел.  У
него живот болел. Наизнанку его выворачивало, ведь так, Рекс? А  почему,  не
говорит.
     - И не скажу, не дождетесь, - в голосе  Рекса  смешок,  словно  он  без
издевки не умеет, разговаривать. Диковатый мальчишка, а так похож на  Бетси,
так похож, Джош прямо не знает, куда глаза девать, он почти и  не  замечает,
что Гарри говорит нарочито весело, будто они здесь все старые друзья:
     - Чудный денек, Джошуа, куда лучше вчерашнего.
     Гурьбой вниз по тропинке, почти сбившись в кучу, словно бегут  с  места
только  что  совершенного  преступления  и  торопятся  куда-то,  где   можно
совершить еще одно. Джош чувствует, что они  опять  обступили  его  со  всех
сторон, обступили слишком  плотно,  теснят,  одолевают  числом.  Когда  люди
встречаются ему по отдельности, он может постоять  за  себя.  Даже  Билл  со
своими бицепсами и с ружьем на плече в одиночку совсем не  то,  что  Билл  в
толпе. А Гарри между тем продолжал разговор о погоде:
     - Вчера собачья была погодка, точно? Хуже нет, когда такой ветер.  Всех
доводит. У на