иус.  -  Я
засвидетельствовал  за  подписью  и  печатью,  что   мадемуазель   сделала
признание добровольно и без принуждения.
   Поняв, в какую безвыходную западню она  попала,  Симона  повернулась  к
дяде Просперу.
   - Дядя. Проспер, - заклинала она его, - ты ведь уверял  меня,  что  мне
ничего не будет, что это чистейшая формальность, ты дал мне слово...
   Дядя Проспер сидел согнувшись, всегда такой подтянутый человек  казался
сонным, больным: он машинально поднимал и опускал правую руку, лежавшую на
столе, вверх и вниз, вверх и вниз и  старательно  отводил  глаза,  избегая
взгляда Симоны. Симона умолкла.
   Мосье Ксавье, сдерживаясь, внезапно охрипшим голосом пояснил:
   - Симона,  по-видимому,  хочет  сказать,  что  ее  заставили  подписать
заявление обманом и посулами.
   Супрефект  Корделье,  разбуженный  и   подхлестнутый   словами   своего
подчиненного, стал разыгрывать следователя.
   - Мадемуазель Планшар,  -  обратился  он  к  Симоне,  -  вас  хитростью
заставили подписать это заявление?
   Симона не успела ответить, ее предупредил дядя Проспер. В первый раз он
открыто посмотрел на нее, его крупное лицо было истерзано страхом,  мукой,
душевной борьбой.
   - Симона, - сказал он настойчиво, -  Симона,  говорил  я  тебе,  что  я
никогда не подам на тебя в суд? Я и не подал. И maman не подала.  То,  что
здесь происходит, это не суд. Это чисто административное  разбирательство.
- Ему удалось взять себя в руки,  обрести  свой  привычный,  убедительный,
сердечный тон, свою прежнюю победоносную уверенность. Но тотчас же, крайне
растерянный, он обратился к супрефекту: - Объясни же  ей,  Филипп,  о  чем
идет речь, - умолял  он.  -  Помогите  же  мне,  господа,  -  призывал  он
остальных, чуть не плача. - Скажите ей,  что  речь  идет  о  судьбе  всего
департамента. Скажите ей, что  каждый  из  нас  обязан  принести  какую-то
жертву.
   Но мосье Корделье, чувствуя поддержку Ксавье, уже вошел в роль строгого
чиновника.
   - Я спрашиваю вас, мадемуазель Планшар, - повторил  он  тоном  сурового
судьи, - вас хитростью заставили подписать это заявление? От вашего ответа
очень многое зависит. Хорошенько подумайте.
   - Не понимаю, чего вы добиваетесь,  господин  супрефект,  -  неожиданно
проскрипел маркиз. - Вы так ведете  дело,  что,  пожалуй,  я  поступил  бы
правильнее,  если  бы  удалился,  дабы  не  присутствовать  при   подобных
разговорах. Будет вполне естественно,  если  наши  немецкие  гости  осудят
первого чиновника  округа  за  то,  что  он  подвергает  сомнению  прямое,
письменно  изложенное,  в  присутствии  нотариуса  сделанное  признание  и
внушает признавшейся, чтобы она отреклась  от  своих  слов.  Иначе  это  и
нельзя истолковать. Преступное действие, совершенное из личных побуждений,
вы явно стараетесь причесать под патриотический акт.
   Супрефект чуть-чуть побледнел.
   - Господин маркиз, - начал было он, призывая маркиза к порядку.
   Тем временем мосье Ксавье близко подошел к Симоне. Положив руку  ей  на
плечо, он стал ее дружески уговаривать.
   - Симона, -  сказал  он,  -  верно  ли,  что  они  ложью  и  всяческими
махинациями довели тебя до того, что ты подписала эту бумагу? Прошу  тебя,
ответь. Говорю тебе прямо: в твоей судьбе ничего  не  изменится  от  того,
скажешь ли ты "да" или "нет". Но все-таки скажи нам.
   Симона сидела в своих темно-зеленых  брюках  и  измятой,  перепачканной
блузе, загорелое лицо ее  с  своевольным  лбом  было  сосредоточенно.  Они
призывали ее сказать правду, и они  заклинали  ее  солгать.  Что  же  было
правдой?
   И вдруг она увидела, что было правдой. Туман, которым чувства, желания,
вожделения обволакивают вещи, рассеялся,  яркий  свет  прозрения  пролился
вдруг на события, и они до ужаса отчетливо и обнаженно предстали перед ней
во всех своих контурах и взаимосвязях. Как ни юна была  Симона  и  как  ни
наивно было все ее поведение, в эту минуту она была мудрейшей из всех, кто
был в этой комнате.
   Ясно, до боли, увидела и почувствовала она лживость,  разлитую  вокруг,
лживость того, что разыгрывалось здесь, в комнате  супрефекта,  и  ложь  и
предательство повсюду, в стране и на фронте, которые не сумела  разглядеть
не только она, но и французский народ.
   Симона проникла в глубь  вещей,  где  лежала  их  вневременная  правда.
Исчезли день и  час.  Слились  воедино  ее  время  и  время  Жанны  д'Арк.
Хитросплетения лжи, которыми опутали ее, а пятьсот лет  тому  назад  Жанну
д'Арк, были все те же, извечные.
   И Симона не роптала на свою судьбу, она знала, что так  нужно,  что  ее
страданья не напрасны. И она решила быть стойкой и  все  перенести.  Но  с
горечью приняла она свою, пусть необходимую судьбу. В  лице  девочки  было
столько горького познания, что оно исказилось и не по  летам  повзрослело.
Заглянув в это лицо, мосье Ксавье  не  в  силах  был  подавить  короткого,
глухого стона.
   Стон этот вернул Симону к действительности.  Только  что  мудрейшая  из
людей, она снова стала пятнадцатилетней Симоной Планшар. Она посмотрела на
дядю Проспера. Его глаза, глаза побитой собаки, умоляли ее, были прикованы
к ней, он не помнил себя.
   Ничего не изменится в ее судьбе от того, скажет ли она "да" или  "нет",
объяснил ей мосье Ксавье, солжет она или скажет правду. Но в  судьбе  дяди
Проспера многое изменится, это  она  понимала.  Минутой  раньше,  до  мига
дарованного ей познания, она, быть может, пощадила бы его. Но теперь у нее
не было жалости к этому ничтожному человеку.
   "Тебя хитростью заставили подписать этот документ?" - спросили ее.
   - Да, - ответила она решительно. - Дядя Проспер  сказал  мне,  что  это
чистейшая формальность. Он дал мне слово, что если я подпишу,  мне  ничего
не будет.
   Припертый к стене, дядя Проспер сделал вид, что он очень рассержен.
   - Ведь я тебе уже объяснил, - сказал он раздраженно, - что это не  суд.
С тобой здесь говорят не как с обвиняемой. Речь идет  об  административных
мерах.
   - Но о каких же мерах может вообще идти речь? - воскликнула  Симона.  -
Ведь все, что сказано в этой бумаге, неправда, и всем  вам  это  известно.
Вы, мосье супрефект, распорядились, чтобы дядя Проспер разрушил  гараж,  и
дядя Проспер обещал вам, что, когда будет нужно, он это сделает. Но  когда
было нужно и он этого не сделал, сделала это в самую последнюю  минуту  я,
потому что иначе все бы осталось в целости. Вы все знаете,  что  это  было
так. Весь Сен-Мартен это знает.
   Мэтр Левотур указал на злополучную бумагу.
   - Ваше письменное признание, мадемуазель, -  произнес  он  любезно,  не
повышая голоса, - говорит о другом.
   Тогда маркиз, с ледяной иронией, сказал супрефекту:
   - Я восхищаюсь вашим долготерпением, господин супрефект.
   Супрефект, получивший в такой форме предупреждение,  напыжился,  словно
собирался сказать что-то решительное,  но,  так  и  не  собравшись,  опять
раскис и только машинально все продолжал постукивать большим карандашом по
мягкому зеленому сукну, обводя  присутствующих  рассеянным  взглядом.  Вид
этой растерянности подсказал Симоне, что ей уготовано нечто страшное.
   - Кончайте же,  наконец,  -  потребовала  она  мрачно.  -  Скажите  мне
наконец, что вы хотите со мной сделать? Что они  хотят  со  мной  сделать,
дядя Проспер? - обратилась она к мосье Планшару.
   Наступило короткое молчание. Потом мосье Ксавье сказал:
   - Они хотят отправить тебя в "Зверинец", Симона.
   Черно-серый и мрачный предстал перед присутствующими этот страшный дом,
исправительное заведение в Франшевиле. Когда-то, уже давно,  а  затем  еще
раз, два года назад, вокруг него  был  поднят  громкий  скандал.  Слухи  о
чудовищных избиениях и мучительствах, каким подвергали там  воспитанников,
проникли в газеты и  вызвали  горячие  дебаты  в  палате  депутатов.  Были
опубликованы  фотографии  дома,  фотографии  слоняющихся   по   дортуарам,
коридорам и пустынному двору  забитых  подростков,  со  злыми,  отупелыми,
запуганными лицами. И вот теперь, когда  прозвучало  бытовавшее  в  народе
название этого дома, перед всеми возникли  образы  истерзанных,  униженных
юношей и девушек.
   Но  от   этих   мрачных   картин   все   тотчас   же   возвратились   к
действительности.  Вернул  их  крик.  Кричала  Симона.  Кричала  истошным,
пронзительным детским криком.
   Когда мосье Ксавье открыл ей страшную  правду,  она  в  первую  секунду
восприняла только звук его слов. Она видела, что все лица обращены к ней -
иные смущенные, иные каменные, злые. Она  хотела  заглянуть  в  лицо  дяди
Проспера, но он опустил голову, и она видела только  обрамленный  волосами
лоб. Но уже в следующую секунду слова мосье Ксавье дошли до  ее  сознания,
и, так как она обладала даром живого воображения, она мысленно перенеслась
во все то, что  означал  для  нее  франшевильский  исправительный  дом,  о
котором  она  столько  слышала.  Увидела  себя   среди   его   обитателей,
слоняющуюся по двору и по коридорам. Увидела свое собственное лицо,  такое
же злое, отупелое, запуганное, мертвое, как лица всех в этом  доме.  Страх
захлестнул ее, страх перед черными годинами,  когда  ее  замуруют  в  этом
склепе; волна страха начисто смыла всю ее рассудительность,  и  тогда  она
закричала этим пронзительным, детским, страшным криком.
   - Ай, ай, ай, - кричала она. - Ни за что, ни за что на свете. Неправда,
что  люди  в  Сен-Мартене  хотят  этого.   Только   не   "Зверинец".   Это
предательство. Только не "Зверинец".
   И вот случилось так,  что  крик  ее  проник  сквозь  запертые  двери  в
приемную и в коридоры, и кто-то, перепуганный, открыл дверь, и в  приемную
и коридоры старинного здания на крик сбежалось множество людей.
   Симона смотрела на этих людей, знакомых и незнакомых.
   - Они хотят бросить меня в тюрьму, - закричала  она  им.  -  Они  хотят
запереть меня в франшевильский дом. За то, что я сожгла бензин и гараж, за
то, что я не хотела, чтобы все это попало в руки  бошей,  меня  бросают  в
тюрьму. Этот гадкий человек, - и она указала на дядю  Проспера,  -  обещал
мне, что если я подпишу какую-то бумагу, это будет хорошо для  вас  и  мне
ничего не сделают. А теперь они все переврали по-своему и  хотят  запереть
меня  в  "Зверинец".  Не  допустите  этого,  не  молчите.  -  Она   дышала
прерывисто, она всхлипывала.
   Мадам своим обычным, холодным, тихим голосом сказала мосье Корделье:
   - Надо кончать, Филипп.
   Супрефект, страшно нервничая, теребя розетку, крикнул:
   - Закройте там по крайней мере дверь.
   И один из чиновников, бывших в приемной, закрыл дверь.
   Симона,  обессиленная,  упала  на  стул.  Она   всхлипывала.   Но   это
продолжалось недолго. Она вспомнила  о  своем  решении.  Она  не  позволит
украсть у нее смысл того, что она сделала.  Она  выдержит  испытание.  Она
переживет  лихолетье.  Это  решение  сразу  же  влило  в  нее  силы.   Она
чувствовала, как силы эти растут.  Однажды  она  видела  в  кино,  как  на
протяжении минуты из зерна выросло могучее развесистое дерево. Так  вместе
с решением крепли и силы Симоны.
   Она вытерла лицо своим несвежим платком. Потом, гораздо спокойнее,  уже
владея голосом, сказала:
   - Я подожгла гараж для того, чтобы он не достался  бошам.  Вы  бросаете
меня в тюрьму только за то, что я против бошей. Вы хотите, чтобы никто  не
знал, что это было сделано против бошей. Но все это знают. И я молчать  не
буду. И вам не дадут убить меня. Люди в Сен-Мартене не допустят, чтобы  вы
меня убили. Франция этого не допустит. Я буду повторять снова и снова, что
вы лжете. Я имела в виду не мадам, я имела в виду бошей.
   Пока  она  говорила,  рассудительный  мосье   Ксавье   совершил   самый
безрассудный поступок в своей жизни. С трудом сдерживаемым, ровным  шагом,
крепко сжав очень красные губы, со вздутым родимым пятном на правой  щеке,
с потемневшими от гнева живыми глазами, маленький человек подошел к двери,
которую только что закрыли, и распахнул ее. Люди в приемной не  разошлись.
Наоборот, их стало еще больше; приемная была полна народу, стояли голова к
голове. Симона без помехи подошла к порогу.  Люди  хранили  молчание.  Она
сказала им:
   - Передайте всем: я сделала это, чтобы бошам ничего не досталось.
   Поведение мосье Ксавье, видимо, забавляло маркиза.
   - Никогда не думал, мосье, - сказал он, усмехнувшись и  слегка  покачав
головой, - что взрослый человек может ради ребяческого жеста поставить  на
карту свое служебное положение.
   Мосье Ксавье ничего не ответил и даже не взглянул на него.
   Зато супрефект вздрогнул. Неопределенно скосив глаза в ту сторону,  где
в толпе промелькнул жандарм Гранлуи, он сказал:
   - Полагаю, что следует положить этому конец. - И, обратившись к Симоне,
он, словно в оправдание себе, сказал: - Я здесь в  некотором  роде  только
исполнительная инстанция.
   Жандарм медленно,  нерешительно  прокладывал  себе  дорогу  в  толпе  и
наконец подошел к Симоне. Она сказала ему:
   - Сейчас, мосье.
   Она оглядела собравшихся,  одного  за  другим,  красноречивым  взглядом
простилась с мосье  Ксавье,  пристально,  словно  стараясь  запечатлеть  в
памяти, вгляделась в надменное, холодное лицо  маркиза,  гладкое,  злое  -
мэтра Левотура, широкое, расплывшееся лицо  мадам,  в  упор  посмотрела  в
белесые прячущиеся  глаза  супрефекта.  Мосье  Корделье  поежился  под  ее
взглядом, мэтр Левотур  сохранил  безучастное  выражение  лица,  мадам  же
ответила открытым взглядом, и на ее  лице  снова  мелькнула  прежняя  едва
заметная усмешка. Осталось только заглянуть в глаза дяде Просперу. Но, как
она ни пыталась, ода не увидела его глаз, он не поднимал головы. Тогда она
сказала ему:
   - Вы нехороший человек, дядя Проспер. - Затем спокойно  последовала  за
жандармом Гранлуи.
   Опять, в последний раз, шла она по знакомым коридорам дворца Нуаре.
   - Полагаю, мадемуазель, - сказал жандарм,  -  нам  лучше  выйти  черным
ходом. У главного большое скопление публики.
   Но консьерж сердито огрызнулся:
   - У черного хода тоже большое скопление публики. Вы с таким же  успехом
можете выйти через парадный ход. Машина ждет здесь.
   Он проводил их к главному  подъезду.  Большие  красивые  ворота  обычно
бывали закрыты, в них была узкая калитка, ею  и  пользовались  посетители,
бесчисленное  множество  раз  Симона  проскальзывала  в  нее.  Сегодня  же
консьерж обстоятельно и мрачно распахнул ворота настежь.
   Симона заморгала, когда свет залитой солнцем площади хлынул в сумрачный
вестибюль. Площадь была густо усеяна народом, море светлых и  смуглых  лиц
надвинулось  на  Симону.  Шепот  пронесся  по  толпе,   когда   Симона   в
сопровождении жандарма  появилась  в  воротах.  Потом  наступила  глубокая
тишина.
   Чтобы подойти к стоянке машин, Симоне и  жандарму  надо  было  пересечь
площадь;   на   противоположной   стороне    стояла    машина,    очевидно
предназначенная для Симоны, высокая, черная и закрытая.  Толпа,  пропуская
Симону,  расступилась,  и  образовался   свободный   проход.   Когда   она
приближалась, люди умолкали. Те, кто был в шляпах или  фуражках,  обнажали
головы.
   Так шла она к ждавшей ее машине, и жандарм нес маленький  узелок  с  ее
вещами.
   Вдруг какой-то старик протиснулся вперед и  остановил  Симону.  То  был
папаша  Бастид.  Румяное  лицо  его,  обрамленное  белоснежными  волосами,
подергивалось. Он  подошел  к  ней  почти  вплотную.  Угловатым  движением
протянул  ей  что-то,  -  по-видимому,  книгу,  тщательно   завернутую   и
перевязанную шпагатом:
   - Вот, вот, - проговорил он; старик, всегда такой речистый, не  находил
слов. - Прощай, малютка, - сказал он.
   - Прощайте, папаша Бастид, - ответила она.
   Она была  уже  у  машины.  Внутри,  в  полумраке,  она  увидела  силуэт
безобразной женской фигуры.
   Симона повернулась. Долгим взглядом, в последний раз, окинула солнечную
площадь, благородный фасад дворца Нуаре, людей,  которые  все,  как  один,
обратили к ней лица. Так стояла она перед открытой дверцей машины, жандарм
положил вещи внутрь, чернота кареты ждала ее.
   Но тут толпа, все время  стоявшая  безмолвно  и  неподвижно,  пришла  в
движение. Взметнулись руки для прощального приветствия, женщины и  девушки
плакали, жандарм стал во фронт, раздались возгласы:
   - Прощай, Симона! Прощай, Симона Планшар! Не падай  духом,  Симона!  До
свидания, Симона! Мы не забудем  тебя,  Симона  Планшар!  Мы  вырвем  тебя
оттуда, Симона!
   - Прощайте, - сказала  Симона  своим  красивым,  звучным  голосом,  она
казалась совершенно спокойной. - Прощайте,  родные.  До  свидания.  -  Она
увидела, как много у нее  друзей.  Она  думала:  "Я  должна  оправдать  их
любовь, я должна быть достойной дочерью Пьера Планшара". Она не испытывала
никакого страха. Решимость, рожденная познанием, закалила ее.
   Под бурю возгласов она вошла в старую  колымагу,  в  которой  ее  ждала
безобразная женщина. Треща и кряхтя, машина  тронулась.  Симона  удалялась
навстречу черным годинам ожидания,  унося  в  памяти  прощальные  возгласы
своих сограждан, а в сердце - уверенность, что она выдержит испытание.



        ПРИМЕЧАНИЯ

   Роман "Симона" вышел впервые  в  английском  переводе,  в  американском
издательстве "Викинг Пресс" (1944 г.). В оригинале "Симона" вышла  впервые
в 1945 г. в Амстердаме ("Нейе Ферлаг"). По-русски "Симона" была напечатана
сперва в журнале "Октябрь" (NN 5-7 за  1945  г.),  затем  вышла  отдельным
изданием в Гослитиздате (1946 г.).

   Генерал Грамон (1604-1678) - Антуан, граф де  Гиш,  герцог  де  Грамон,
французский полководец  эпохи  Людовика  XVI,  прославившийся  в  войне  с
испанцами во Фландрии.
   Двести семейств -  представители  могущественной  финансовой  олигархии
(монополии "Комитэ де Франс",  "Комитэ  де  Форж",  "Шнейдер-Крезо",  "Сен
Гобен", "Кюльман" и др.), фактически правившие Францией с начала XX века и
направлявшие ее внешнюю и внутреннюю политику на путь реакции и  сближения
с фашизмом.
   Вейган Максим  (1867-1965)  -  французский  военный  деятель,  сообщник
Петена, связанный с фашистским заговором кагуляров, один из  руководителей
правительства  Виши,  генерал-губернатор  Алжира   и   уполномоченный   во
Французской Северной Африке.
   Кагуляры - члены фашистской организации "Кагуль" (от франц.  cagoule  -
капюшон), имевшей целью  установление  фашистской  диктатуры  во  главе  с
маршалом  Петеном.  Заговор  кагуляров  был  раскрыт   в   1937   г.,   по
правительство, инсценировав "суды", фактически прикрывало заговорщиков.
   Фланден Пьер-Этьен -  политический  деятель,  министр  иностранных  дел
вишийского правительства в 1940-1941 гг.
   Лаваль Пьер (1883-1945) - французский  политический  деятель,  один  из
главарей  режима  Виши  и  вдохновителей   изменнической   прогитлеровской
политики, приведшей к  капитуляции  Франции.  После  освобождения  Франции
бежал, но был выдан французским властям и в 1945 году казнен по  приговору
гуда за государственную измену.
   Бонна Жорж (род.  1889)  -  французский  политический  деятель,  правый
радикал, перед второй мировой войной был агентом гитлеровской Германии.  В
1941 г. в качестве члена Национального совета  правительства  Виши  явился
одним из главных виновников военного поражения Франции.
   Верденский пораженец - Петен (1856-1951), в период первой мировой войны
потерпевший поражение при обороне Вердена в феврале-мае 1917 г.
   Блюм Леон (1872-1950) - французский политический деятель, лидер  правых
социалистов, редактор  центрального  органа  Французской  социалистической
партии "Попюлер".
   ...статуя из Домремийского музея. - В  1843  г.  Луи-Филипп  Орлеанский
поставил в домике Орлеанской  Девы  бронзовую  статуэтку  Жанны  в  полном
вооружении.
   Робер де Бодрикур - наместник дофина Карла и напитан города Вокулера.
   ...о герцоге Жорже де ла Тремуе... дофин задолжал ему. - Де  ла  Тремуй
(1385-1446) был советником-камергером при дофине Карле, а также крупнейшим
ростовщиком королевс