онфуженная, подошла  к  столу  и,  сжавшись,  словно  ожидая
заслуженного  удара,  села в  широкое кресло. Действительно, у портье лежали
три  письма   и  две  открытки;  каждый   день   Фуксталер  с   трогательной
заботливостью сообщал подробные  сведения, а она  - боже,  стыд-то  какой! -
лишь  однажды  наскоро  черкнула  карандашом  одну-единственную  открытку из
Челерины. Ни  разу она  больше не взглянула  на любовно начерченную, красиво
заштрихованную карту, которую преподнес ей добрый, надежный друг, она вообще
не вынимала его маленький подарок из чемодана; непроизвольно стремясь забыть
свое прежнее "я", она забыла все, что стояло за Кристиной Хофленер, -  мать,
сестру, друга.
   -  Ну  что,  -  спрашивает тетя,  увидев,  что письма  в дрожащей  руке
племянницы еще не вскрыты, - не собираешься их читать?
   - Да, да, сейчас, - бормочет Кристина.
   Она  послушно разрывает  конверты и,  не  посмотрев на число, пробегает
глазами ровные, аккуратные строчки.  "Сегодня, слава богу, немного лучше", -
сообщает  Фуксталер в одном письме, и в другом: "Поскольку я  Вам  клятвенно
обещал, уважаемая фройляйн, достоверно писать о самочувствии Вашей почтенной
матушки,  должен, к  сожалению,  сообщить,  что вчера мы  были  обеспокоены.
Волнение  в  связи  с  Вашим  отъездом   вызвало  небезопасное  возбужденное
состояние..."  Она  лихорадочно  листает  дальше: "После инъекции  наступило
некоторое успокоение, и мы  надеемся на лучшее,  хотя  опасность  повторного
приступа полностью не исключена".
   -  Ну,  -  спрашивает тетя,  заметив  волнение  Кристины,  -  как  себя
чувствует Мэри?
   - Хорошо, вполне хорошо, -  говорит она, смутившись, то есть маме опять
было неважно, но все прошло уже, она кланяется вам, а сестра целует вам руку
и очень благодарит вас.
   Но  она сама  не верит тому,  что  говорит. Почему мать не написала  ни
строчки своей рукой, думает она,  может, послать  телеграмму или попробовать
дозвониться к нам  на почту, сменщица наверняка все знает. Во всяком случае,
надо  сейчас же  написать,  господи, какой стыд. Она не осмеливается поднять
голову, чтобы не встретиться взглядом с тетей.
   - Да, тебе, пожалуй, надо написать им подробнее, - говорит тетя, словно
угадав ее  мысли. - И передай  самый  сердечный привет от нас обоих. Кстати,
сегодня после ужина мы не останемся в холле, а сразу пойдем к  себе.  Энтони
очень  устает  от этих  ежевечерних сборищ.  Вчера  вообще не мог заснуть, а
ведь, в конце концов, он приехал сюда отдыхать.
   Почувствовав скрытый упрек, Кристина пугается. Она сконфуженно подходит
к Энтони.
   - Пожалуйста, дядя не обижайся на меня, я даже не подозревала, что тебя
это утомляет.
   Сердитый пожилой человек, смягчаясь от ее покорного тона, примирительно
ворчит:
   -  А,  чего  там, мы,  старики, всегда  плохо спим.  Разок-другой  мне,
конечно, интересно повеселиться с вами, но не каждый же день. Да ты теперь и
без нас обходишься, тебе своей компании хватает.
   - Нет, нет, я с вами.
   Она провожает дядю  к лифту, ведя его под руку так бережно и заботливо,
что тетя постепенно оттаивает.
   - Ты должна понять, Кристль, - говорит она в лифте, никто не собирается
лишать тебя развлечений, но  и тебе полезно хоть раз  как следует выспаться,
иначе  переутомишься и  весь твой отпуск пойдет насмарку. Передохни от своей
карусели,  вреда  не  будет.  Посиди  спокойно  в  комнате,  напиши  письма.
Откровенно  говоря,  не годится,  что  ты всегда разъезжаешь  одна  с  этими
людьми,  к тому же я не в восторге  от твоих приятелей. Предпочла  бы видеть
тебя с генералом Элкинсом,  чем с этим  молодчиком бог весть откуда. Поверь,
лучше тебе побыть сегодня дома.
   -  Хорошо,  тетя,  обещаю, - покорно соглашается Кристина, -  Ты права,
теперь  сама  вижу. Понимаешь, так получилось, что... не знаю почему... меня
вдруг завертело,  закружил, может, это от воздуха и  прочего. Но я рада, что
сегодня отдохну, спокойно разберусь во всем, напишу письма. Сейчас же иду  к
себе, обязательно. Спокойной ночи!

   Тетя права,  конечно, думает Кристина, отпирая дверь своего номера, она
желает  мне только добра. В самом  деле, зря я  так  закрутилась, к чему эта
спешка, ведь  еще  есть время, восемь-девять дней,  пошлю,  в конце  концов,
телеграмму, что заболела, и  попрошу продлить отпуск, вряд ли откажут, я  же
еще  ни разу  не была в отпуске и  ни  одного рабочего дня  не пропустила. В
дирекции  поверят, да  и  заместительница  будет  только  рада.  Какая здесь
чудесная тишина  в комнате,  снизу  ни звука не  долетает, наконец-то  можно
опомниться, спокойно подумать. Да, надо же прочитать книги, которые  мне дал
лорд Элкинс... нет, сначала письма, ведь я  пришла ради них.  Стыд какой, за
неделю  ни  строчки,  ни   маме,  ни   сестре,  ни   доброму  Фуксталеру,  и
заместительнице надо послать открытку с видом, так уж полагается, да и детям
сестры обещала. И что-то обещала еще,  но что... господи, совсем запуталась,
что кому  наобещала... ах да, инженеру,  что  завтра утром  поедем вместе на
прогулку. Нет, вдвоем  с ним ни  в коем  случае,  только  не с ним, и потом,
завтра  я  же должна быть с  дядей  и тетей,  нет, с  ним  вдвоем больше  не
поеду... Тогда надо отменить, может, быстренько  сбегать вниз и сказать ему,
чтобы  не  ждал  напрасно...  Но я  обещала  тете, нет,  не  пойду... Можно,
впрочем, позвонить портье, чтобы передал... да,  лучше всего позвонить. Нет,
не  годится... Еще подумают, что я заболела или сижу под домашним арестом, и
вся  компания  меня засмеет. Лучше  черкну  ему записку, ага,  так лучше,  а
заодно  отправлю  письма, чтобы портье  прямо утром сдал на почту... Черт...
где же тут почтовая бумага?..  Папка пустая, ничего себе, в  таком роскошном
отеле...  Вообще-то позвоню горничной, она принесет... но  можно ли вызывать
ее в такой  час, после девяти, кто знает,  вдруг они уже спят,  а я трезвоню
из-за каких-то  листков бумаги, даже смешно...  нет, пожалуй, сбегаю  вниз и
возьму  в конторке...  Только бы не наткнуться на  Эдвина... Тетя права,  не
надо было  его так  близко подпускать...  Неужели он с другими  так же ведет
себя,  как  сегодня со мной,  в  машине... все  время гладил о коленкам,  не
пойму, как  это  я могла допустить... Надо было отодвинуться  или оттолкнуть
его... мы  же знакомы  всего несколько  дней. Но меня будто  парализовало...
ужас какая вдруг слабость охватывает, совсем  безвольной  становишься, когда
мужчина вот так прикасается... даже не представляла себе, что вдруг все силы
теряешь... Интересно,  у  других женщин так  же... нет,  в  этом  ни одна не
признается, хотя и  держатся  развязно, и  уж  такие истории рассказывают...
Что-то мне надо  было  все же сделать,  иначе  он подумает,  что  я  каждому
позволю хватать себя... или вообразит еще, что сама напрашиваюсь... Жуть, по
всему телу  мурашки бегали, с головы до пяток... если  она так с молоденькой
девушкой сделает, представляю  себе,  она совсем голову потеряет... а как он
мне  руку сжимал, ужас... ведь у него  совсем тонкие пальцы и ногти холеные,
ка  женские,  никогда таких у мужчин  не видела, но когда он хватает, словно
клещи..  неужели он так  с  каждой... Наверное,  каждой...  надо обязательно
понаблюдать  за  ним,  когда  будет танцевать...  Ужасно,  когда  ничего  не
понимаешь, любая  другая  в  моем возрасте уже  во всем  этом  разбирается и
знает,  как держаться... Впрочем, Карла  рассказывала,  как здесь  всю  ночь
двери  хлопают... ой, надо  закрыть на задвижку... Если бы  они честно  себя
вели,  а не просто вокруг да около... знать  бы, как это  с другими  бывает,
неужели их тоже  захватывает до  умопромрачения... Со мной такого никогда не
было! Хотя нет, было, года два назад, какой-то элегантный господин заговорил
со  мной на  Верингерштрассе, очень похожий  на Эдвина,  такой  же  высокий,
подтянутый... ничего в этом особенного не было, пригласил, ну поужинала бы с
ним...  ведь все так  знакомятся.  Но тогда  я боялась,  что поздно  вернусь
домой... всю  жизнь не могла отделаться от этого дурацкого страха, считалась
со всеми, с каждым... а время уходит, у глаз уже морщинки... Другие, те были
умнее, лучше разбирались... В самом  деле,  ну какая девушка будет торчать в
комнате дона, когда внизу свет, веселье... лишь потому, что дядя устал... Ни
одна не запрется так рано... а который теперь час?.. Девять, всего девять...
нет, наверняка не усну... так вдруг жарко стало... да, открою окно... хорошо
как обдувает...  вот только бы не простудиться... Ах,  опять  этот  дурацкий
страх, вечно будь осторожнее, берегись... Зачем,  для чего?.. господи, какое
блаженство,  прохлада,  словно  нагишом  стоишь  и  ветерок  по  всему  телу
гуляет...  а зачем я,  собственно,  надела красивое  платье, для кого?.. все
равно сижу в комнате, никто не  увидит...  Может, все-таки  сбегать  вниз?..
Надо же взять бумаги или прямо написать там, в конторке... Ничего особенного
в этом  нет... Брр, какой холодище,  пожалуй, закрою  окно... И  что теперь,
рассиживать  в кресле?.. Чепуха, сбегаю вниз, сразу согреюсь.. А  вдруг меня
увидит  Элкинс  или еще  кто и  завтра  расскажут  тете?Ну и  что...  Скажу,
относила письма  портье...  и  возразить  нечего...  я же внизу не останусь,
только напишу два письма  и сразу вернусь... Да, а где пальто? Ах нет, зачем
пальто, ведь я задерживаться не буду, разве  что  цветы взять... нет, они от
Элкинса... Ну и пусть, зато  подходят к  платью...  Может, на всякий  случай
пройти мимо тетиной двери, взглянуть, не  спит ли... Ерунда, к чему это?.. Я
же  не школьница...  Вечно этот дурацкий страх! Спрашивать разрешения, чтобы
отлучиться на три минуты, чепуха какая... Ладно, пойду...
   Торопясь и робея, будто наперегонки с собственной нерешительностью, она
сбегает по лестнице.
   Из холла, бурлящего  людьми и  танцевальной музыкой,  ей  действительно
удалось незаметно прошмыгнуть в комнату, где к услугам постояльцев есть  все
письменные  принадлежности.  Первое  письмо  готово,  второе  вот-вот  будет
закончено. В эту минуту на ее плечо опускается чья-то рука.
   - Вы арестованы. Куда запряталась - надо же  ухитриться. Целый час шарю
по  всем углам, всех расспрашиваю, где фройляйн  фон Боолен, надо  мной  уже
смеются, а она тут затаилась, как зайчишка в кустах. Подъем, марш-марш!
   За спиной  ее  стоит высокий, стройный  мужчина, и  опять  она с дрожью
ощущает  его роковую  хватку. Кристина бессильно  улыбается, испуганная  его
внезапным появлением и в то же время  польщенная,  что  за  полчаса он успел
соскучиться по ней. Но у нее еще есть силы для обороны.
   - Нет, сегодня я танцевать не могу,  занята. Надо еще  написать письма,
чтобы  отправить с  утренним  поездом. И потом, я  обещала тете, что вечером
никуда не выйду. Нет, ни в  коем случае. Она рассердится, если узнает, что я
спускалась в холл.
   Делиться  секретами всегда  опасно, ибо,  доверяя  секрет постороннему,
ломаешь барьер между ним и собой. Ты чего-то лишаешься и тем самым даешь ему
преимущество.   И   правда,   страстный,    настойчивый   взгляд   сменяется
доверительным.
   - Ага, удрали! Без  увольнительной.  Не  бойтесь, не наябедничаю. Но уж
теперь, после того как я с ног сбился  по вашей милости, я вас так просто не
отпущу,  и  не  мечтайте. Сказавший "а" должен сказать и "б". Раз  вы пришли
сюда без разрешения, то без оного и с нами останетесь.
   - Да вы что?! Это невозможно. Вдруг тетя придет. Нет, нет, исключено!
   - А мы сейчас документально установим, почивает ваша тетушка  или  нет.
Вы знаете, где их окна?
   - Но при чем тут?..
   - Очень просто:  если  в окнах  темно,  значит,  тетя спит. А  если  уж
человек разделся и лег в постель, то он не будет специально вставать,  чтобы
проверить,  послушно  ли  ведет себя племяшечка...  Господи,  сколько раз мы
удирали из интерната! Хорошенько смажешь ключи от комнаты, от ворот дома и в
одних носках крадешься по коридору, по  лестнице... Такой вечерок казался  в
семь раз веселее, чем официально дозволенный. Итак, вперед, в разведку!
   Кристина невольно улыбнулась.  Как  легко и просто решаются здесь любые
проблемы, любые  трудности! Словно проказнице-девчонке,  ей вдруг захотелось
поводить за нос  слишком уж  суровых стражей. Только не  торопись  уступать,
подсказывает ей внутренний голос.
   - Ничего не получится, у меня нет с собой пальто. Не могу же я вот так,
на мороз.
   - Найдется  замена. Минутку. -  Он бежит в  гардероб  и возвращается со
своим мягким, ворсистым полупальто. - Пожалуй, подойдет, надевайте.
   Но ведь я должна... - думает Кристина и тут же забывает о том, что она,
собственно,  должна,  -  ее  руку  уже  всунули  в  мягкий  рукав,  так  что
сопротивляться   теперь  вроде  поздно,  и   она,   кокетливо   посмеиваясь,
закутывается в чужое мужское пальто.
   - Нет, не через парадный подъезд, - говорит он с улыбкой, - вот сюда, в
боковую дверь, сейчас мы прогуляемся под тетиным окошком.
   -  Но  только  на  минутку,  -  говорит она и,  едва ступив в  темному,
ощущает, как он уверенно взял ее под руку.
   - Так где окна?
   - На третьем этаже, слева, вон та угловая комната с балконом.
   - Темно, совершенно темно,  ура! Ни малейшего просвета,  дрыхнут вовсю.
Так, слушать мою команду: сначала - назад, в холл!
   -  Нет,  и в коем  случае! Если  меня увидит лорд Элкинс или  кто  еще,
завтра же передадут дяде с тетей, а они и  без того на  меня сердиты. Нет, я
пойду к себе.
   - Ну тогда еще куда-нибудь,  в бар, в Санкт-Морице. На машине доедем за
десять минут, там вас никто не знает и, стало быть, никто не проболтается.
   - Да вы  что?! Ничего себе придумали!  А  если кто-нибудь увидит, как я
сажусь  с вами в авто, - да весь  отель  две недели только об  этом и  будет
судачить.
   - Не беспокойтесь, предоставьте это  мне. Разумеется,  вам  не  подадут
машину к парадному подъезду,  где  уважаемая дирекция отеля водрузила дюжину
трескучих  дуговых  ламп.  Пройдите по этой лесной дорожке  шагов сорок, вон
туда, в тень, через минуту я подкачу к вам, а через пятнадцать будет в баре.
Все, договорились.
   И вновь  Кристина  подивилась тому, как легко здесь  все  решается.  Ее
сопротивление наполовину поколеблено.
   - Как у вас все просто...
   - Просто или  не просто, но так оно есть,  и  так  мы сделаем. Я  пойду
возьму машину, а вы ступайте вперед.
   Она еще раз, уже слабее, робко подает голос:
   - Но когда же мы вернемся?
   - Не позднее полуночи.
   - Честное слово?
   - Честное слово.
   Честное  слово мужчины всегда служит  женщине перилами, за  которые она
цепляется перед тем, как упасть.
   - Ну хорошо, я полагаюсь на вас.
   - Держитесь левой стороны, где нет фонарей,  и выходите к  шоссе. Через
минуту я подъезду.
   Шагая в указанном направлении (и почему я так  его слушаюсь?), Кристина
вдруг подумала: ведь я должна была... должна  была... но больше ей ничего не
приходит в голову, она  не может  припомнить, что, собственно,  была должна,
ибо ее  уже захватила  новая игра; закутавшись  в чужое мужское пальто,  она
крадется, как индеец в зарослях, ведь это опять что-то  новое, небывалое, не
похожее ни на что в  ее  прежней жизни. Лишь несколько мгновений ждет  она в
тени  деревьев, и  вот два  вспыхнувших луча,  словно  щупы, пробуя  дорогу,
двинулись  вперед  и  посеребрили  ели,  возле  которых  она  стоит;  шофер,
очевидно, уже заметил ее, так как  слепящие фары  сразу погасли  и массивная
черная машина, шурша, затормозила рядом. Тактично  погасли и лампочки внутри
салона, в  непроглядной  тьме  светился только крохотный  синеватый кружочек
спидометра.
   Во внезапно наступившей  после яркого света черноте Кристина ничего  не
может различить,  но  тут открывается дверца  автомобиля,  чья-то протянутая
рука  помогает  ей  войти,  и дверца  захлопывается  -  все  это  происходит
фантастически быстро и захватывающе,  будто в кино; не  успела она перевести
дух  и  вымолвить  хоть  слово, как  машина резко трогает с  места, Кристина
невольно  откидывается  назад  и  попадает...  в  объятия.  Она  противится,
испугано  показывая  на  спину  шофера, который  этаким монументом застыл за
рулем, - она стесняется  свидетеля,  а  с  другой  стороны,  чувствует  себя
благодаря его присутствию защищенной от любой крайности. Но мужчина, сидящий
рядом, не отвечает ни слова.  Она лишь ощущает,  что ее горячо и  настойчиво
обнимают,  ощущает  его ладони  на своих пальцах, плечах, груди, а вот уже и
его рот  -  жаркий,  влажный - жадно ищет ее губы, и те постепенно поддаются
властному напору. Неосознанно она ждала и  желала всего этого - этих крепких
до боли объятий и лавины поцелуев, обжигающих ее плечи, шею, щеки, а то, что
в присутствии свидетеля приходится вести себя тихо, почему-то лишь усиливает
упоение этой пылкой  игрой. Закрыв глаза, безвольно  и бессловесно, она всем
существом отдается ненасытным губам, впивающим ее дыхание и  слабые стоны, и
впервые с наслаждение познает страсть поцелуев.  Сколько это длится, она  не
замечает, все происходит  словно  вне  пространства и  времени и сразу резко
обрывается, когда шофер, дав предупредительный гудок, въезжает на освещенную
улицу и останавливается у бара большого отеля.
   Кристина  вылезает   из  машины,  растерянная,   сконфуженная,   быстро
оправляет смятое платье и растрепавшиеся волосы. Она смущенно оглядывается -
не заметил  ли  кто,  но нет, никто не обратил на нее внимания  в полутемном
переполненном баре. Ее учтиво проводят к столику. И вот ей открывается нечто
новое: какой непроницаемой  тайной может  быть жизнь женщины, как под маской
светских  манер можно ловко  скрыть даже  самое  страстное  возбуждение. Она
никогда не поверила  бы,  что , еще пылая  от его  поцелуев, сможет  вот так
открыто, спокойно, сдержанно сидеть возле него и вести непринужденную беседу
с  его  хорошо выглаженной  манишкой, а  ведь несколько минут назад эти губы
впивались в нее, касаясь стиснутых зубов, ее сжимали в бурных объятиях, и ни
один человек здесь об этом даже  не догадывается. Сколько женщин вот  так же
притворялись передо  мной, подумала она со страхом, сколько из тех,  кого  я
знала  дома  и в деревне. Все  были двуличными,  пяти-, двадцатиличными, все
вели  жизнь открытую  и  тайную, а  я,  доверчивая  дура,  еще  ставила  их,
скромниц, себе  в пример. Кристина почувствовала, как под столом  к  ее ноге
многозначительно  прижалось  его колено.  Она тотчас  взглянула ему в  лицо,
будто увидев  его впервые,  - загорелое,  энергичное,  с  резкими чертами  и
властным  ртом под  тонкими усиками,  и ощутила  его  пытливый,  проникающий
взгляд. Все  это  невольно  вызвало в  ней  чувство гордости.  Этот сильный,
мужественный человек хочет меня, меня одну, и никто об этом не знает, только
я.
   - Потанцуем? - спрашивает он.
   - Да, - соглашается она, и это "да" значит гораздо больше.
   Впервые ей  мало  танца,  умеренное соприкосновение - лишь нетерпеливое
предчувствие  более   страстных  и   безудержных   объятий;   она  вынуждена
сдерживаться, чтобы не выдать себя.
   Кристина  поспешно  выпивает  один  коктейль,  второй,  охлаждая  губы,
горячие то ли от полученных поцелуев, то ли от тех, которых она еще  жаждет.
Наконец ей надоело сидеть среди толпы.
   - Пора домой, - говорит она.
   - Как ты хочешь.
   В первый раз он говорит ей "ты", это действует на нее как нежный толчок
в  сердце, и, войдя в машину, она,  само  собой  разумеется,  падает  в  его
объятия.  Поцелуи теперь прерываются настойчивой речью. Она должна заглянуть
к нему, всего на часок, ведь их номера на  одном этаже, никто не увидит, вся
прислуга  уже спит. Его  страстные мольбы проникают  в нее словно огонь. Еще
успею  отбиться, думает  дона в  полузабытьи,  захлестнутая жаркой волной, и
лишь молча внимает словам, которые впервые в жизни слышит от мужчины.
   Ее доставляют на то  же  место, откуда увезли. Так же неподвижна, как и
прежде, спина  шофера,  когда Кр