истина выходит из машины.  Она в одиночестве
направляется к отелю -  фонари у  подъезда уже потушены -  и быстро проходит
через вестибюль; она знает, что  он наверняка следует за ней, уже слышит его
шаги по лестнице: он легко, по-спортивному прыгает через две ступеньки - вот
уже совсем близко.
   Сейчас  догонит,  чувствует она, и ее вдруг охватывает  дикий, безумный
страх. Она пускается бегом,  оставляя преследователя позади, влетает в дверь
и молниеносно запирает  задвижку. И, упав в кресло, блаженно переводит  дух:
спасена!

   Спасена, спасена!  Кристина  все еще  дрожит:  еще немного -  и было бы
поздно, ужас до чего я стала слабой, неуверенной, любой мог бы  взять меня в
такую  минуту, такого со мной никогда не  бывало. Ведь всегда держала себя в
руках...  ужас  как от  этого нервничаешь, ну  просто  вся  расстраиваешься.
Счастье, что хватило сил добежать до  комнаты и что успела запереться,  а то
бог знает что бы еще случилось.
   Она проворно раздевается  в темноте, сердце у нее громко стучит. И даже
потом, когда она,  закрыв глаза и расслабленно  вытянувшись, лежит в  мягкой
теплыни пуховиков, по ее телу все еще пробегает дрожь постепенно затихающего
волнения.
   Глупости, и чего  я  так  перепугалась, на самом  деле? Двадцать восемь
лет, и все  берегусь, отказываю, не решаюсь, все  чего-то боюсь,  жду. Зачем
беречь себя, для кого? ну ладно, в те страшные годы  и отец, и мать, и  я  -
все берегли, жалели, экономили,  а другие в это время наслаждались жизнью; я
никогда не  могла решиться ни на что, и  какова же награда за все?  Так  вот
увянешь,  состаришься и  умрешь,  не пожив  и  ничего  не узнав,  дома опять
начнется жалкое  прозябание, а  здесь есть все, и надо это брать, а я боюсь,
запираю  дверь, берегусь, как девчонка, глупая трусиха, дура... дура? Может,
все-таки  открыть задвижку, может...  нет, нет,  не  сегодня.  Ведь еще уйма
времени,  целая неделя,  восемь  чудесных, бесконечных дней! Нет, больше  не
буду  такой  дурой,  такой  трусихой,  надо  взять  все,  всем  насладиться,
всем-всем...
   Вытянув  руки,  с  улыбкой на губах,  словно  раскрывшихся для поцелуя,
Кристина засыпает, не ведая, что это ее последний  день,  ее последня ночь в
этом высшем свете.
   Тот,  кто переполнен  радостью,  не  наблюдателе: счастливцы  -  плохие
психологи.  Только  беспокойство предельно  обостряет  ум,  только  ощущение
опасности  заставляет  быть  зорче  и  проницательнее.   А   Кристина  и  не
догадывалась,  что с некоторых пор ее присутствие здесь стало кое  для  кого
причиной беспокойства и опасности. Та  самая девушка из Мангейма, энергичная
и  целеустремленная  Карла,  чью  приятельскую  откровенность она  доверчиво
принимала за  чистосердечную  дружбу,  была  крайне  озлоблена  триумфальным
успехом Кристины в обществе. До приезда этой американской племянницы инженер
бурно флиртовал с ней  и даже  намекал  на  серьезные намерения -  возможно,
женитьбу. Но ничего окончательного  сказано  не было, не  хватило,  пожалуй,
нескольких дней и  одного подходящего часочка для решающего  объяснения. тут
появилась Кристина, что оказалось весьма некстати, ибо с  этой  поры интерес
инженера переметнулся на Кристину: то ли на его расчетливый ум повлиял ореол
богатства  и аристократическое  имя,  то  ли искрометная  веселось девушки и
излучаемые  ею волны счастью, - во  всяком случае,  немочка  из  Мангейма  с
ревнивым чувством завистливой школьницы и озлобленной женщины поняла, что ей
дали отставку.  Инженер танцевал  теперь почти только с Кристиной  и  каждый
вечер сидел за столиком ван Бооленов. И соперница рассудила, что если она не
хочет  его  упустить, то пора  принять экстренные меры. К тому же охотничьим
инстинктом тертая девица уже давно  почуяла, что в  восторженности  Кристины
кроется  что-то  странное,  не свойственное светскому  обществу, и, пока все
остальные пленялись обаянием непосредственной натуры, Карла решила проверить
свои подозрения.
   Начала  она с  того, что  стала шаг за шагом навязываться в  задушевные
подруги. Днем, на прогулке, она нежно брала Кристину под руку и рассказывала
о  себе  всякие  интимности,  мешая правду  с ложью,  чтобы  выудить из  той
что-либо  компрометирующее. Вечерами она приходила к ничего не подозревающей
девушке в номер присаживалась к ней на кровать, гладила ее руку, и Кристина,
жаждущая осчастливить весь  мир,  принимала  эту сердечную  привязанность  с
благодарным восторгом  и  откровенно  отвечала  на  все  вопросы, е  замечая
ловушек; она инстинктивно  уклонялась  лишь  от таких, которые  касались  ее
сокровенной  тайны. например,  когда Карла поинтересовалась, сколько у них в
доме  служанок и  сколько комнат, Кристина сказала, что теперь из-за болезни
матери они живут в  сельской  местности в полном уединении, раньше, конечно,
было  иначе. Однако  любопытная недоброжелательница все  крепче цеплялась за
мелкие  ошибки и постепенно  нащупала  уязвимое  место,  а  именно: что  эта
пришлая особа, которая своим сверкающим платьем, жемчужными бусами и ореолом
богатства грозила затмить ее в глазах Эдвина, происходит на самом деле не из
богатой среды.  Кристина невольно  оплошала  в  некоторых  деталях  светской
жизнь: она не знала,  что в поло играют верхом на лошадях, не знала названий
наиболее  популярных духов, как "Коти" и "Убиган", не разбиралась в ценах на
автомобили, никогда  не бывала  на  скачках; десять  или  двадцать  подобных
промашек  показали,  что  она  плохо  осведомлена  в этой  области.  Скверно
обстояло и с образованием  по сравнению со  студенткой-химиком: ни гимназии,
ни языков, то  есть Кристина сама чистосердечно признала, что несколько слов
и  фраз  по-английски,  выученных  в  школе,  давным-давно  забыты.  Нет,  с
элегантной фройляйн фон Боолен что-то не так, надо будет копнуть поглубже. И
маленькая интриганка  взялась  за дело со  всей  энергией  и  хитростью юной
ревнивицы.
   Наконец (два дня ей пришлось  говорить,  слушать и выслеживать)  сыщица
ухватилась за  ниточку. По роду своих занятий парикмахерши любят поговорить;
когда работают только руки, язык редко молчит. Проворная мадам Дювернуа, чей
парикмахерский  салончик  был  одновременно   и  главным   рынком  новостей,
колоратурно  рассмеялась,  когда Карла во  время  мытья  головы справилась о
Кристине.
   -  Ah, laniece de madame van  Booken,  -  серебристый  смех  разливался
колокольчиком,  -  ah,  elle  etait bien  drole  a voir quand elle  arrivait
ici...*1
   ________________
   *1  А,  племянница мадам  ван Боолен.  О,  она выглядела очень забавно,
когда пришла сюда... (франц.).
   _______________
   У  нее была прическа как у деревенской девушки, толстые косы, собранные
в пучок  шпильками, железными, тяжелыми, мадам Дювернуа даже не знала, что в
Европе еще изготовляется такое уродство, две  шпильки лежат  где-то в ящике,
она сохранила их как историческую редкость.
   Это  был  уже  вполне  четкий  след, и  маленькая  стервочка  почти  со
спортивным  азартом  двинулась  по  нему.  Он  привел  к  этажной  горничной
Кристины. Ловкий подход и  чаевые развязали  горничной язык,  и вскоре Карла
разузнала все: что Кристина приехала  с одним плетеным чемоданчиком, что всю
одежду и белье ей срочно купила или одолжила госпожа ван Боолен. Мангеймская
студентка  выведала  малейшие детали, вплоть до зонтика с  роговой ручкой. А
поскольку злонамеренному человеку всегда везет, она случайно оказалась рядом
с  Кристиной,  когда та осведомлялась у  портье о  письмах  на имя Хофленер;
тонкий,  нарочито  небрежный  вопрос и  неожиданное разъяснение, что фамилия
Кристины вовсе не фон Боолен.
   Этого было достаточно,  даже  с  излишком. Пороховой заряд  был  готов,
Карле  оставалось лишь правильно подвести  запальный  шнур. В  холле  день и
ночь, как  на посту, сидела вооруженная лорнетом тайная советница Штродтман,
вдова   знаменитого  хирурга.   Ее  кресло-коляска   (старая   женщина  была
парализована)   считалось   общепризнанным  агентством   светских  новостей,
последней  инстанцией,  которая  решала,  что допустимо,  а  что  нет;  этот
разведывательный   центр   в   тайной  войне  всех   против   всех   работал
круглосуточно,  с  фанатичной  точностью.  К  нему  и  обратилась   коварная
студентка,  чтобы  срочно  и  ловко  сбыть  ценный   груз;  разумеется,  она
притворилась,  что   делает   это  из   самых   добрых   побуждений:   какая
очаровательная девушка эта фройляйн фон  Боолен (то  есть  так  ее, кажется,
называют в здешним обществе), да ведь, глядя на нее, нипочем не скажешь, что
она из самых низов. И как, в  сущности,  замечательно со стороны госпожи ван
Боолен, что она по доброте выдает  эту  продавщицу, или кто она там, за свою
племянницу, шикарно раздела ее в свои  платья и пустила в плавание под чужим
флагом.  Да,  американцы  в   сословных   вопросах  мыслят  демократичнее  и
великодушнее  нас, отсталых  европейцев, которые все еще  играют  в  "высший
свет" (тайная советница вскинула голову, как бойцовый петух), где в конечном
счет котируются  не только платье и деньги, но  образование и происхождение.
Естественно,  не  обошлось без веселого  описания  деревенского  зонтика,  и
вообще  все вредоносно-забавные детали были вверены в надежные руки. В то же
утро эта история начала циркулировать по отелю, обрастая, как и всякий слух,
всевозможным сором  и грязью. Одни говорили, что американцы, мол,  часто так
делают:  возьмут и  выдрессируют какую-нибудь машинистку в миллионерши, лишь
бы  досадить аристократам, -  есть  даже какая-то пьеса  на эту тему; другие
утверждали,  что  она,  вероятно,  любовница  старика  или его жены,  короче
говоря, дела пошли блестяще, и  в тот вечер,  когда  Кристина,  ни о  чем не
ведая, совершала эскападу с  инженером,  она стала  во  всем  отеле  главным
предметом  обсуждения.  Разумеется,  каждый,  не  желая отстать  от  других,
заявлял,  что  тоже приметил  в  ней много  подозрительного,  никто не хотел
оставаться в дураках.  а так  как  память охотно прислуживает желаемому,  то
каждый,  кто еще вчера  чем-то восхищался в Кристине, сегодня находил это же
смешным. И пока она,  убаюканная юными грезами о счастье и  улыбаясь во сне,
продолжала себя обманывать, все уже знали о ее невольном обмане.

   Тот, о ком пущен слух,  всегда  узнает об  этом последним.  Кристина не
чувствует, что она шагает по  холлу под перекрестным обстрелом язвительных и
шпионящих  взглядов.  Доверчиво  присаживается  на  самое  опасное  место, к
госпоже тайной советнице, не замечая коварных вопросов - изо всех углов сюда
уже  направлены  любопытные  уши,  -  которые задает  ей  старая  дама.  Она
почтительно  целует  седовласой  неприятельнице  руку  и  отправляется,  как
договаривалась,  с  тетей  и  дядей  на  прогулку.  Здороваясь  по  пути  со
знакомыми, она опять-таки не замечает их легких ухмылок -  а почему бы людям
не быть в хорошем настроении? Коварство  встречает светлый,  радостный  взор
безмятежных глаз, излучающих праведную веру в доброту мира.
   И  тетя поначалу  ничего  не замечает;  правда,  ей в это  утро кое-что
показалось  неприятным, но  о причине  она  не  догадалась.  В  отеле  живет
супружеская пара силезских помещиков Тренквиц, которые строго придерживаются
феодальных правил, общаясь только с высшими классами и безжалостно игнорируя
третье сословие. Для ван Бооленов они сделали исключение, во-первых, потому,
что те -  американцы (то есть своего рода аристократы), вдобавок не евреи, и
еще,Н пожалуй, потому, что завтра  должен  приехать их второй по старшинству
сын Харро, чье  имение тяжко обременено закладными и  для кого  знакомство с
американской  наследницей может оказаться отнюдь не  бесполезным.  На десять
часов утра  они  условились  с госпожой ван  Боолен  о совместной прогулке и
вдруг (после информации, поступившей от агентства советницы) без  каких-либо
объяснений  передали  в  половине десятого  через портье, что,  к сожалению,
прийти не могут. Однако, вместо того чтобы объяснить свой запоздалый отказ и
хотя бы извиниться, они, проходя в обед мимо столика ван Бооленов, лишь сухо
поздоровались.
   -  Странно,  -  с подозрение  проворчала  госпожа  ван  Боолен,  весьма
щепетильная  в  вопросах  светского  тона.  -  Чем  мы  их обидели?  Что тут
стряслось?
   И  опять  странно: в  холле после обеда  (Энтони отправился вздремнуть,
Кристина  писала  письмо)  никто  к  ней  не  подошел.  Ведь  обычно  к  ней
подсаживаются поболтать  Кинсли  или  другие знакомые,  а  сейчас, словно по
уговору, все  остались за  своими столиками, и она сидит одна-одинешенька  в
глубоком кресле,  поражаясь,  что никто  из  приятелей  не  показывается,  а
чванный Тренквиц даже не намерен извиниться.
   Наконец кто-то подходит, но и  он сегодня не такой,  как  всегда:  весь
натянутый,  чопорный -  генерал  Элкинс.  Как-то  странно  прячет  глаза под
усталыми покрасневшими веками, а ведь обычно у него прямой, открытый взгляд,
что это с ним? Он чуть ли не церемонно кланяется.
   - Вы позволите присесть подле вас?
   - Ну конечно, милорд. Что за вопрос?
   Она снова удивлена. Он так скованно  держится, пристально  разглядывает
носки  своих башмаков,  расстегивает сюртук, поправляет  складки  на брюках.
Странно, что с ним? - думает она.  Будто готовится  произнести  тожественную
речь.
   Но вот старый  генерал решительно поднимает тяжелые веки, открыв ясные,
светлые  глаза, это действительно  похоже на  всплеск  света,  на  сверкание
клинка.
   -  Дорогая  миссис  Боолен, мне хотелось  бы обсудить  с  вами  кое-что
приватное,  здесь нас никто  не услышит.  Но вы  должны  позволить  мне быть
вполне откровенным. Я все  время раздумывал, как бы вам на это намекнуть, но
в  серьезных  делах  намеки  не  имеют  смысла. Когда говоришь  о  личных  и
неприятных  вещах,  надо быть ясным  и  откровенным  вдвойне. Так  вот...  я
чувствую, что  мой долг  как  друга -  сказать вам,  ничего  не  скрывая. Вы
позволите?
   - Ну разумеется.
   Видимо, разговор этот дается старому человеку все же не очень легко, он
делает еще небольшую  паузу  - вынимает  из  кармана  курительную  трубку  и
тщательно набивает  ее.  Причем его  пальцы  - от  возраста  или волнения? -
почему-то дрожат.
   Наконец, подняв голову, он четко произносит:
   - То, что я хочу вам сказать, касается мисс Кристианы.
   И снова умолкает.
   Госпожа  ван  Боолен слегка испугана. Неужели  мужчина, которому  почти
семьдесят лет, полагает всерьез...  Она уже обратила  внимание, что Кристина
очень занимает его, неужели это зашло так далеко, что он... но  лорд Элкинс,
устремив на нее пытливый взор, спрашивает:
   - Она действительно ваша племянница?
   Госпожа ван Боолен чуть ли не оскорблена.
   - Разумеется.
   - И ван Боолен ее настоящая фамилия?
   Вопрос застает госпожу ван Боолен врасплох.
   - Нет, нет... она же моя племянница, а не мужа, она  дочь моей сестры в
Вене... Но  позвольте,  лорд  Элкинс, вы ведь  наш  друг, что  означает этот
вопрос?
   Англичанин   сосредоточенно   разглядывает   трубку,   его,    кажется,
чрезвычайно заинтересовало,  равномерно ли горит табак,  и  он  как  следует
уминает  его  пальцем. Затем, не меняя согбенной  позы  и почти не  разжимая
тонких губ, говорит, словно обращаясь к своей трубке:
   - Видите  ли...  Здесь  вдруг возник весьма странный слух, будто... и я
почел  своим дружеским долгом  выяснить,  в чем суть дела. После того как вы
сказали, что она действительно ваша племянница, вопрос для меня исчерпан.  Я
был  убежден, что  мисс  Кристиана  не способна  на  ложь, меня  лишь... ну,
понимаете, здесь болтают довольно странные вещи.
   Госпожа ван Боолен, побледнев, ощутила дрожь в коленях.
   - Что... скажите откровенно... что говорят?
   Трубка, кажется, постепенно раскурилась, вспыхнул алый кружочек.
   - Вы  знаете, общество вроде здешнего,  которое, в  сущности,  является
случайным,  всегда ригористичнее,  чем  общество постоянное.  Этот двуличный
болван Тренквиц, например, считает для себя оскорбительным сесь за один стол
с человеком, у которого нет ни дворянского происхождения, ни денег; кажется,
именно  он  и  его  супруга больше всех  орали  по  вашему адресу:  мол,  вы
позволили себе подшучивать над ними - нарядили какую-то мещаночку в шикарные
платья  и представили  ее им под чужим именем  как даму... будто этот чурбан
понимает, что такое настоящая  дама.  Полагаю, мне не надо подчеркивать, что
глубокое уважение и большая...  очень большая... искренняя симпатия, которую
я питаю  к мисс  Кристиане, ничуть  не  уменьшатся,  если  она в самом  деле
происходит... из  неимущих кругов... пожалуй, у нее никогда бы  не было того
изумительного чувства радости и  благодарности,  если б она была  избалована
роскошью, как этот тщеславный сброд. так что я лично не усматриваю абсолютно
ничего в том, что вы по доброте одарили ее  своими платьями, и если я вообще
спросил вас,  насколько  все  это  верно, то  лишь затем,  чтобы  беспощадно
пресечь гнусную болтовню.
   Госпоже  ван Боолен  страх теперь  уже  перехватил  горло,  ей пришлось
трижды вздохнуть, прежде чем она нашла силы спокойно ответить:
   -  У  меня нет  никакого основания, милорд, скрывать от  вас что-либо о
происхождении Кристины. Мой зять был очень крупный коммерсант, один из самых
уважаемых и богатых в  Вене  (тут  она сильно преувеличила), однако в войну,
как  многие  наиболее  порядочные  люди,  он потерял  состояние.  Семье  его
пришлось   несладко,   но  из  гордости   она  предпочли  работать,   нежели
пользоваться нашей  поддержкой.  Вот так случилось,  что Кристина теперь  на
государственной службе, в post office*1. Надеюсь, это не позор?
   _______________
   * Почтовое ведомство, контора (англ.).
   _______________
   Генерал Элкинс с улыбкой поднимает глаза,  выпрямляет спину,  ему  явно
легче.
   -   Вы  спрашиваете   человека,  который  сам   провел   сорок  лет  на
государственной  службе.  Если  это  позор,   то  я  разделяю  его  с  вашей
племянницей. теперь, когда мы ясно высказались, давайте хорошенько подумаем,
что делать. Я сразу понял, что все их злобные наветы - гнусная ложь, ведь  с
годами едко полностью ошибаешься в  людях, это одно из  немногих преимуществ
старости. Взглянем на вещи трезво: боюсь, что положение мисс Кристианы будет
отныне  нелегким,  нет ничего  мстительнее и коварнее  малого  круга  людей,
которому  хочется  казаться знатным  обществом.  Такой  спесивый  олух,  как
Тренквиц,  еще  лет  десять не  простит  себе,  что был любезным с  какой-то
почтовой служащей,  это будет  донимать старого дурака хуже зубной боли.  Не
исключено, что и остальные  будут допускать по  отношению к вашей племяннице
бестактности, по  меньшей мере холодность  и  неприязнь она почувствует. Мне
хотелось бы помешать этому... ведь я, как вы, наверное, заметили, очень ценю
мисс   Кристиану...  очень...  и  я  был  бы  счастлив  избавить  ее,  такую
доверчивую, от разочарований.
   Лорд Элкинс умолк и задумался, его лицо опять вдруг становится старым и
мрачным.
   - Но удастся ли мне защитить ее надолго... этого я обещать не могу. Это
зависит  от... обстоятельств. Во всяком  случае,  я  желаю наглядно показать
чванным господам, что ценю ее больше, чем их денежную знатность,  и что тот,
кто позволит себе какую-нибудь грубость по отношению к ней, будет иметь дело
со мной. Есть шутки, которых я не терплю, и пока я здесь, пусть  эти шутники
поостерегутся.
   Он разко  поднимается,  решительный,  молодцеватый, каким  госпожа  ван
Боолен никогда его не видела.
   -  Вы позволите,  -  спрашивает  он учтиво, -  пригласить  сейчас  вашу
племянницу на автопрогулку?
   - Ну конечно.
   Поклонившись,  он  направляется  -  госпожа  ван  Боолен провожает  его
озадаченным взглядом  - к конторке, щеки у него  порозовели, как от сильного
ветра, кулаки сжаты.
   Что   он   задумал?  Госпожа  ван  Боолен  смотрит  ему  вслед   словно
з