дарности  трепетно
прижимается к тете и целует ее руку.
   Тетя с улыбкой смотрит на ее трогательное смущение.
   -  Ну,  теперь займемся скальпом! Я отведу тебя  к парикмахерше, а сама
тем временем нанесу визит друзьям, оставлю им карточку. Через час  ты будешь
как с витрины, и я зайду за тобой. Увидишь, что она из тебя сотворит, ты уже
сейчас  выглядишь совсем  иначе.  Потом отправимся гулять,  а  вечером будет
вовсю развлекаться.
   Сердце  у  Кристины взволнованно  стучит,  но  она послушно (ведь  тетя
желает  ей  добра!)  входит  в комнату,  облицованную кафелем  и  сверкающую
зеркалами,  здесь  теплый  сладковатый  воздух  пахнет  цветочными  мылом  и
распыленными  эссенциями, а рядом,  словно ветер  в  горном ущелье, завывает
какой-то    электрический   аппарат.   Парикмахерша,   проворная    курносая
француженка, выслушивает всевозможные  инструкции, в которых Кристина ничего
не понимает, да и не пытается понять. Ее захлестнуло ранее неведомое желание
безвольно отдаться любым неожиданностям - пусть с ней делают все что  хотят.
Тетя исчезает, а она, откинувшись в удобно операционном кресле, закрыв глаза
погружается  в  наркоз  блаженства;  щелкает  машинка,  Кристина  ощущает ее
стальной  холодок  на затылке, слышит непонятную болтовню бойкой  мастерицы,
вдыхает слегка дурманящие благовония и охотно подставляет шею и волосы чужим
искусным пальцам  и  струям сладкой  эссенции.  только  не открывать  глаза,
думает она.  А  то вдруг окажется, что все неправда. Только  не  спрашивать.
Только   насладиться  этим   праздничным   чувством,  разок   отдохнуть,  не
обслуживать  других,  а  самой  быть обслуженной. Разок посидеть сложа руки,
ожидая удовольствия и вкушая его,  ощутить в полной мере то редкое состояние
беспомощности, когда  о тебе  заботятся, ухаживают  за  тобой,  то  странное
физическое  чувство,  какого она не испытывала  уже годы, нет, десятки  лет.
Зажмурившись  в тепловатом душистом тумане, Кристина вспоминает,  когда  это
случилось с ней  в последний раз: детство, она в постели,  больна, несколько
дней  у  нее был  жар,  но  сейчас  прошел, мать  приносит  ей белое сладкое
миндальное  молоко,  возле  кровати  сидят отец  и брат,  все такие  добрые,
заботливые,  ласковые.   Канарейка  у  окна  насвистывает  какую-то  озорную
мелодию, в постели  мягко,  тепло,  в  школу  ходить  не надо,  на одеяло ей
положили игрушки,  но играть лень:  лучше  блаженствовать,  закрыв глаза,  и
ничего не делать,  вволю наслаждаться бездельем и приятным сознанием, что за
тобой  ухаживают.  Двадцать  лет  она  не  вспоминала  об  этом изумительном
ощущении расслабленности, пережитом в  детстве, и вот теперь вдруг снова его
почувствовала - кожей,  когда  висков коснулось  теплое,  влажное дуновение.
Время от времени шустрая мамзель задает вопросы вроде: "Желаете покороче?" А
она отвечает лишь: "Как вам угодно" - и нарочно смотрит мимо поднесенного ей
зеркала. нет, только  бы не нарушить это божественное состояние, когда ни за
что не  отвечаешь, когда тебе  не надо совершать какие-то  действия и что-то
желать  и за тебя действуют и желают другие, хотя было бы заманчиво хот раз,
впервые в жизни, кому-то приказать,  что-то потребовать, распорядиться о том
или ином.
   Аромат из граненого флакона растекается  по ее волосам,  лезвие  бритвы
нежными  прикосновениями  чуть   щекочет  кожу,   голове  вдруг   становится
необычайно легко, а затылку как-то непривычно прохладно. Собственно Кристине
уже  не терпится  взглянуть в зеркало, однако  она  сдерживается  -  ведь  с
закрытыми  глазами можно еще продлить этот упоительный полусон. Между тем  к
ней неслышно подсаживается  этаким  добрым  гномом вторя  мастерица и,  пока
первая колдует над прической,  начинает делать маникюр. Кристина,  уже почти
не удивляясь, послушно  поддается и этому  и также  не  препятствует,  когда
после слов "Voudetes  un peu pale, mademoiselle"*1 старательная парикмахерша
всевозможными помадами и  карандашами подкрашивает  ей  губы,  подрисовывает
покруче брови и подрумянивает щеки. Все это она  замечает, но  в то же время
не воспринимает, пребывая  в расслабленной самоотрешенности и едва сознавая,
происходит  ли  все это с  нею  самой  или  же  с  каким-то  совсем  другим,
совершенно новым "я",  происходит  не  наяву, а в  сновидении, - она ощущает
замешательство и легкий страх, что эти чары внезапно разрушатся.
   ________________
   *1 Вы немножко бледны, мадемуазель (франц.).
   _______________
   Наконец появляется тетя.
   - Отлично, - изрекает она со знанием дела.
   По  ее  просьбе заворачивают  несколько баночек, карандашей и флаконов,
затем она предлагает племяннице немного прогуляться. Поднявшись, Кристина не
отваживается взглянуть в  зеркало, она  ощущает  лишь  необычную легкость  в
затылке; и вот теперь, идя по улице и время от времени украдкой  посматривая
на свою гладкую  юбку, на  веселые пестрые гольфы,  на блестящие  элегантные
ботинки,   она  чувствует,  как   увереннее  становится  ее  походка.  Нежно
прижавшись  к  тете,  она слушает ее пояснения  и удивляется  всему  вокруг:
поразителен ландшафт  с  яркой  зеленью и панорамным строем  горных  вершин,
гостиницы, эти  твердыни роскоши,  нагло  вознесшиеся по  склонам, и дорогие
магазины   с  соблазнительными  витринами   -   меха,  драгоценности,  часы,
антиквариат, - все это  странно и чужеродно рядом с царственным одиночеством
гигантского  ледника. Удивительны и лошади  в красивой упряжи, собаки, люди,
похожие  своей  яркой  одеждой  на  альпийские  цветы.  Атмосфера  солнечной
беззаботности,  мир без труда, без нужды, мир, о каком она и не подозревала.
Тетя  перечисляет  ей  названия вершин,  отелей, фамилии  именитых приезжих,
встречающиеся по пути; Кристина почтительно внимает, с благоговением взирает
на них, и ее  собственное присутствие здесь все больше кажется ей чудом. Она
удивляется,  что  может  гулять  здесь,  что  это дозволено,  и  все  больше
сомневается; неужели это происходит наяву?  Наконец  тетя бросает  взгляд на
часы.
   - Пора домой.  Надо успеть переодеться. До ужина  остался всего  час. А
единственное, что может рассердить Энтони, - это опоздание...
   Когда Кристина,  вернувшись в гостиницу, открыла дверь  номера,  то все
здесь  было уже  окрашено  мягкими предвечерними  тонами, в рано наступивших
сумерках  предметы  выглядели  неопределенным и расплывчатыми.  лишь  четкий
прямоугольник неба за распахнутой балконной дверью еще хранил яркую, густую,
ослепительную голубизну, а  в  помещении все цветные пятна стали блекнуть по
краям  и смешиваться с  бархатистыми тенями.  Кристина  выходит  на  балкон,
навстречу бескрайнему ландшафту,  и  завороженно следит за быстро меняющейся
игрой  красок.  Первыми  теряют  свою  сияющую  белизну облака и  постепенно
начинают  алеть все больше и больше, словно  их, столь надменно безучастных,
очень взволновал все ускоряющийся закат светила. Потом, внезапно, из  горных
круч  поднимаются  тени, которые днем поодиночке  хоронились за деревьями; и
вот сейчас они, будто  осмелев, соединяются толпами, взмывают черной завесой
из впадин ввысь, и в изумленную душу закрадывается тревога: не захлестнет ли
эта мгла и сами  вершины,  опустошив  и затмив  весь гигантский кругозор,  -
легким морозцем уже потянуло из долин, и дуновение это усиливается. Но вдруг
вершины озаряются каким-то новым светом, более холодным и блеклым, и глядь -
в еще  не померкшей лазури уже  появилась луна.  круглым фонарем она повисла
высоко  над ложбиной между двумя  самыми высокими  горами,  и все,  что лишь
минуту  назад  было  живописной   картиной   с  ее   многоцветьем,  начинает
превращаться  в  силуэтное  изображение, в  контуры черно-белого  рисунка  с
крохотными, смутно мерцающими звездами.
   В полном самозабвении Кристина не  сводит завороженного взгляда  с этой
гигантской сцены,  где  беспрерывно  сменяются  декорации. Подобно  тому как
человек, чей слух привык  лишь к нежным звукам  скрипки и  флейты, чувствует
себя почти оглушенным, услышав впервые  бурное тутти целого оркестра, так  и
ее чувства затрепетали  при виде этого величественного красочного спектакля,
неожиданно показанного природой.  Вцепившись  руками в  перила, она сморит и
смотрит, не отрывая глаз. Никогда в жизни  она  не глядела так пристально на
какой-нибудь пейзаж, никогда еще с такой полнотой  не отдавалась созерцанию,
не  погружалась целиком в собственные  переживания.  Вся  ее жизненная  сила
словно  сконцентрировалась,  как  в  фокусе,  в двух  изумленных  зрачках  и
устремилась, позабыв о себе и о времени, навстречу природе. но, к счастью, в
этом  доме, где  все предусмотрено, существует и стаж времени,  безжалостный
гонг, который  трижды  в  день  напоминает  постояльцам  об  их  обязанности
насладиться   роскошью.  При   первом   раскатистом   ударе  меди   Кристина
вздрагивает.  Ведь тетя строго-настрого велела  не опаздывать, скорей-скорей
одеться к ужину!
   Какое  же  из новых  платьев  надеть?  Все  они  такие  чудесные, лежат
рядышком  на  кровати  и  чуть  светятся,  словно  крылья   стрекозы;  очень
соблазнительно блестит в тени темное, но Кристина решает, что скромнее будет
-  цвета слоновой  кости. Она  осторожно,  с  робостью  берет его в  руки  и
любуется. Не  тяжелее носового платка или перчатки. быстро стягивает с  себя
свитер,  снимает  грузные  ботинки,  толстые  спортивные  носки,  долой  все
громоздкое, тяжеловесное, ей не терпится ощутить неизведанную  легкость. Как
все нежно,  как  мягко и невесомо. Одно лишь прикосновение к новому дорогому
белью  вызывает  дивное  ощущение. Пальцы ее  дрожат, она  поспешно  снимает
старое, грубое  полотняное белье,  и по коже ласковой  теплой пеной струится
новая мягкая ткань.  Кристина невольно протягивает руку к выключателю, чтобы
зажечь  свет и  оглядеть себя, но в  последнее мгновение  опускает ее: лучше
продлить  удовольствие еще минутой-другой  ожидания. Кто  знает, может быть,
эта изумительно легкая ткань  кажется  нежной как пух только  в темноте, а в
ярком, резком освещении ее чары исчезнут? Так,  теперь, после белья и чулок,
платье.  Бережно  -  ведь оно принадлежит тете  -  Кристина подставляет себя
ниспадающей шелковой волне, прохладной, сверкающей, которая  сама стекает по
плечам,  покорно  облегая тело,  это платье  совершенно  неощутимо, оно  как
ветер, как уста воздуха, нежно скользящие по коже. Но хватит медлить, терять
время  на  предвкушение, быстрее одевайся,  и  тогда  уж  полюбуешься собой!
Теперь туфли; поправь, пройдись; слава богу, все!  И наконец  - даже  сердце
замерло - остается бросить первый взгляд в зеркало.
   Рука  поворачивает выключатель,  и  лампа вспыхивает.  С этой  вспышкой
померкшая было комната опять расцвела, опять появились яркие обои, блестящая
мебель и весь  новый фешенебельный мир. Кристине и любопытно и  боязно,  она
еще не решается встать перед зеркалом так вот сразу и лишь сбоку заглядывает
в  красноречивое  стекло, в уголке  которого отражается  полоска  пейзажа за
балконом  и  кусочек  комнаты.  Для  настоящей  репетиции  пока  не  хватает
мужества. Не  будет ли она выглядеть еще смешнее, чем в своем  прежнем, тоже
одолженном  платье, не бросится  ли  в глаза и другим, и  ей  самой  скрытый
обман?  Она  медленно,  бочком,  бочком  подступает  к  зеркалу,  как  будто
скромностью  можно  перехитрить  и одурачить неумолимого судью. Зеркало  уже
перед ней,  но  глаза ее по-прежнему опущены,  она никак  не отваживается на
последний решительный взгляд. тут снизу доносится второй удар гонга: медлить
больше  нельзя! Внезапно решившись,  она делает  глубокий  вздох, как  перед
прыжком в воду,  затем поднимает глаза. И, подняв, вздрагивает в испуге, она
действительно так пугается неожиданного зрелища, что невольно  отступает  на
шаг.  Да  кто  же  это?  кто  эта  стройная элегантная  дама,  которая  чуть
изогнувшись  назад, полуоткрыв  рот  и распахнув  глаза,  смотрит  на  нее с
неподдельным  изумлением?  неужели  это она  сама?  Быть  не  может! Она  не
произносит  этого  вслух, но именно эти слова непроизвольно хотели слететь с
ее губ. И удивительно: там, в зеркале, губы шевельнулись.
   У  Кристины  дух  захватило.  Никогда  еще,  даже   в  мечтах,  она  не
представляла себя  такой прекрасной, такой юной, такой нарядной; ведь  у нее
теперь  совсем другие губы  -  красные, четко  очерченные,  другие  брови  -
тонкие,  изогнутые,  шея, которая вдруг открылась  свету  под  взметнувшейся
золотой шапкой волос, и кожа  в блестящем  обрамлении платья  совсем другая.
Все ближе  и ближе подступает Кристина, чтобы опознать себя в этой картинке,
и  хотя понимает, что в зеркале она,  тем не менее не осмеливается  признать
это другое  "я" настоящим  и прочным,  ее не оставляет страх,  что стоит  ей
приблизиться  еще на дюйм, сделать  резкое  движение, как  блаженное видение
растает. Нет, не может быть, думает она. нельзя измениться до такой степени.
Ведь если бы  так  было на самом  деле, значит, тогда  я...  Она не решается
мысленно  договорить.  Но  тут изображение  в  зеркале  начинает  улыбаться,
отгадывая это слово, чуть заметная вначале улыбка становится шире, шире. Вот
уже из холодного стекла  совершенно открыто и  гордо смеются глаза, и мягкие
красные губы, кажется, весело признаются: "Да, я красивая".
   До чего же  это увлекательно -  вот так  смотреть на  себя, удивляться,
что-то в себе открывать,  любоваться собой, разглядывать  с неведомым доныне
чувством восхищения свое тело,  впервые  замечать, как  вольно дышащая грудь
упруго и красиво колышется под шелком, какие стройные и в то же время мягкие
линии обретают формы  в  красках, как легко  и свободно выступают обнаженные
плечи  в  этом  платье. Интересно, а  как  выглядит  новое  стройное тело  в
движении?  Она  медленно-медленно  поворачивается боком, не  спуская  глаз с
зеркала:  и  снова  ее  взгляд  встречается  с  гордым,  довольным  взглядом
отраженного двойника. Это придает ей смелости. Теперь быстро три шага назад:
что ж, в движении все тоже красиво. Теперь можно отважиться и на пируэт; она
кружится волчком,  разлетаются короткие юбки,  и  зеркало  снова  улыбается:
"Отлично!  Какая  ты  стройная,  ловкая!"  Больше  всего ей  хочется  сейчас
танцевать, в каждом суставе звенит музыка.
   Поспешно отойдя в  глубину комнаты она шагает навстречу зеркалу, и  оно
улыбается,  улыбается  ее  глазами;  собственное  отражение со  всех  сторон
испытывает,  искушает  ее,  льстит ей, и чувство восхищения  собой никак  не
насытится  этим   новым   обольстительным  "я"  в  красивом  одеянии,  юным,
преображенным,  которое  с   неизменной  улыбкой  выходит  ей  навстречу  из
зеркальной  глубины.  Ей  очень  хочется  обнять  это  существо, новую себя;
Кристина прижимается лбом  к стеклу, зрачки  в зрачки  - живые в отраженные,
вот-вот  горячие  губы  коснутся  в поцелуе холодного  стекла, и ее "сестра"
расплывется в затуманившемся от дыхания  зеркале.  продолжая чудесную игру в
открытия, они  делает новые  движения,  принимает новые позы, чтобы  увидеть
себя в новых преображениях. Тут снизу доносится  тритий удар гонга. Кристина
вздрагивает:  господи,  ведь  я  заставляю  тетю  ждать,  она уже  наверняка
сердится.  Быстренько пальто - вечернее, легкое пестрое,  опушенное  дорогим
мехом. Затем, прежде чем выключить свет,  жадный  прощальный взгляд в щедрое
зеркало  -  последний, самый последний.  снова сияют отраженные глаза, снова
полно  блаженства  отраженное  лицо!  "Отлично,  отлично",  -  улыбается  ей
зеркало.  Чуть  ли  не  бегом  она устремляется по  коридору к номеру  тети,
шелковое  платье  приятно  обвевает  ее прохладой. Она  летит, как не волне,
словно  подхваченная счастливым  ветром; с  детских лет  она не ощущала себя
такой легкой, такой окрыленной; хмель преображения начал действовать.
   - Превосходно,  сидит  как влитое, -  говорит тетя. -  Да,  что  значит
молодость, колдовства почти  не  требуется!  Когда платье  должно  скрывать,
вместо того чтобы  показывать, только тогда портному приходится трудно. Нет,
кроме  шуток: сидит как влитое, тебя  прямо не  узнать, вот  сейчас и видно,
какая у тебя хорошая фигура. Только постарайся держать голову выше, легче, а
то  ты  всегда -  уж  не  обижайся  на  меня  -  ходишь  как-то  неуверенно,
согнувшись, жмешься,  словно кошка под  дождем.  Тебе  надо  учиться  ходить
по-американски:  легко, свободно, лбом  вперед, как  корабль  против  ветра.
Господи, мне бы твои годы!
   Кристина покраснела. Значит,  она  в самом деле не выглядит смешно,  не
похожа на деревенщину.
   Тетя  продолжает осмотр, ее придирчивый взгляд одобрительно скользит по
всей фигуре.
   - Замечательно! Только вот сюда, на шею, надо какое-нибудь украшение. -
Она порылась в шкатулке. - На, надень этот жемчуг! Да не бойся, глупышка, он
не настоящий. Настоящий остался там, в сейфе... зачем брать его в Европу для
ваших карманников.
   Знобко и  чуждо жемчужины скользнули  по обнаженной шее. Тетя отступает
на шаг и, окинув взглядом "модель", заключает:
   -  Великолепно. Тебе  идет все.  Наряжать тебя должно быть  для мужчины
сплошным удовольствием. Ладно, пошли! Заставлять Энтони ждать больше нельзя.
Ну и разинет он рот!
   Они вместе  спускаются  по лестнице. У Кристины  странное ощущение:  ей
кажется, что в новом платье она выглядит обнаженной, и  что она  не идет,  а
парит  - так ей легко, и что ступеньки будто сами,  одна  за другой,  быстро
всплывают ей навстречу.  На  второй лестничной  площадке они  сталкиваются с
пожилым господином в смокинге, его гладкие седые волосы разделены кинжальным
пробором. Почтительно  поздоровавшись, он  останавливается, чтобы пропустить
дам, и во время этой мимолетной встречи Кристина чувствует  на себе какой-то
необычный взгляд, в котором и мужское восхищение, и чуть ли не благоговение.
Ее щеки запылали: впервые в жизни с  ней здоровается знатный человек, да еще
с таким уважением и признанием ее достоинства.
   - Генерал Элкинс,  ты, наверное, слышала это  имя в войну, председатель
Географического общества в Лондоне, - поясняет тетя. - Знаменитый человек, в
мирное  время  путешествовал  по  Тибету, сделала  там  большие открытия,  я
познакомлю тебя с ним, это высший класс, принят при дворе.
   Кристина  радостно вспыхивает. Такой  благородный человек,  объездивший
полмира,  и сразу увидел  в  ней не  безбилетную зрительницу,  переодевшуюся
знатной дамой и достойную презрения, нет, он поклонился ей как аристократке,
как женщине своего круга. Только теперь она почувствовала себя равноправной.
   И тут же новое подтверждение. Не успевают они подойти к столу, как дядя
с изумлением восклицает:
   - О, вот это сюрприз. Нет, это же надо, как ты принарядилась! Чертовски
здорово, о, пардон, я хотел сказать: ты замечательно выглядишь.
   Снова  Кристину  пронизывает   теплая  дрожь,  и  она,   покраснев   от
удовольствия, пробует отшутиться:
   - Дядя, ты, я вижу, собираешься одарить меня и комплиментами?
   - Еще  как! - смеется  тот и неожиданно для самого себя приосанивается.
Сморщенная на груди рубашка расправляется, дядюшкиной флегматичности как  не
бывало,  его  глазки  с   красноватым  веками,  утонувшие  в  жирных  щеках,
загораются любопытством, в них даже чуть  ли не мелькают искорки желания. Он
испытывает явное  удовольствие при  виде  внезапно  похорошевшей  девушки  и
становится  необычно оживленным  и разговорчивым, рассыпаясь в  восторженных
комплиментах ее  внешности  и показывая себя знатоком предмета, он проявляет
несколько повышенный интерес к деталям, так что тетя вынуждена прервать его.
   - Не кружи девчонке голову, - смеется она, - молодые сделают  это лучше
тебя и тактичнее.
   Тем временем приблизились официанты; словно причетники  у  алтаря,  они
почтительно  стоят возле стола в  ожидании  знака. Странно, почему я  их так
боялась днем, думает  Кристина, это скромные, вежливые и  удивит