ли  по-старому,  с  покорством  и  почтением:  господ -  аккуратненько
наверху, низы - точненько внизу, вы побоялись грохнуть кулаком и перевернуть
все до основания. Не революция у вас получилась, а фарс Нестроя*1.
   _______________
   *1 Нестрой, Иоганн (1801 - 1862) - австрийский комедиограф.
   _______________
   Поднявшись, он в сильном волнении ходит взад-вперед  по комнате,  потом
внезапно останавливается перед Францем.
   - Не  пойми  меня превратно, я не из "красных". Я слишком  близко видел
гражданскую войну и, даже  если бы  ослеп, все равно этого не забуду... Одна
деревня трижды переходила от красных к  белым,  и когда наконец  красные  ее
взяли, то нас заставили хоронить  трупы. я собственными руками закапывал их,
обугленных,  искромсанных детей, женщин,  лошадей  - все  вперемешку,  вонь,
ужас... С тех пор я знаю, что такое гражданская война, и предложи мне сейчас
кто добыть вечную справедливость с неба такой ценой, я бы напрочь отказался.
Мне до этого больше нет дела,  я не  за  большевиков  и не против них, я  не
коммунист и не капиталист, меня интересует  судьба  только одного человека -
самого себя, и единственное государство, которому я хотел бы служить, -  это
моя  работа.  а  каким  путем  добьется  счастья  следующее  поколение,  мне
совершенно  наплевать,  моя  забота  - наладить  свою исковерканную жизнь  и
заняться  тем, на что  я  способен.  кода  в моей  жизни  наступит порядок и
появится свободный  часок, тогда  я, быть может, после ужина  поразмышляю  о
том, как навести порядок в мире. Но сначала мне надо найти свое место. У вас
есть время беспокоиться о чужих делах, у меня же - только о своих.
   Франц порывается возразить.
   - Да  нет,  Франц, я  это  не  в укор  тебе.  Ты славный  парень,  я не
сомневаюсь, что если бы ты мог, то очистил  бы для меня  Национальный банк и
сделал бы меня министром. Знаю, ты добрый, но ведь это наша  вина, наш грех,
что мы были  такими добрыми, такими доверчивыми, что  с нами делали все  что
хотели. Нет, дружище, меня  больше не проведешь уверениями, что, мол, другим
хуже, что мне еще повезло - руки-ноги целы, без костылей  бегаю... Мол, будь
доволен,  что дышишь и не голодный,  значит,  все  в  порядке. Нет,  меня не
обманешь. Я  больше ни во что не  верю: ни в бога, ни  во что,  и не поверю,
пока не почувствую, что отстоял свое право, право на жизнь, а пока  этого не
произойдет, буду  утверждать,  что  меня обманули и  обокрали. Я не уступлю,
пока  не почувствую,  что живу настоящей жизнью, а  не  довольствуюсь чужими
отбросами и объедками. Тебе это понятно?
   - Да!
   Все  удивленно  поднимают  глаза. "Да"  прозвучало  громки и  страстно.
Кристина замечает, что  любопытные  взгляды устремлены  на нее, и  краснеет.
Ведь она не собиралась говорить - только мысленно, всей душой произнесла это
"да", но  но само  собой  сорвалось  с  языка. И  вот  она  сидит смущенная,
оказавшись неожиданно в  центре внимания. Все молчат. И тут Нелли вскакивает
с места. Наконец-то улучила минуту разрядить свой гнев:
   - А тебя кто спрашивает? Будто ты имела какое-то отношение к войне, что
ты в этом понимаешь?
   Атмосфера  в комнате сразу  накалилась. Кристина тоже рада  возможности
сорвать злость:
   -  Ничего!  Ровным  счетом ничего! Только  то,  что мы  из-за войны все
потеряли. что у нас был брат, ты уже забыла, и как отец разорился  - тоже, и
что все пропала... все.
   - Только не ты, тебе не на что жаловаться, у тебя есть хорошее место, и
радуйся этому.
   -  Так,  значит,  мне надо радоваться. И  еще  благодарить за  то,  что
прозябаю в жалкой дыре. Видно,тебе не очень там нравилось, если выбиралась к
матери раз в год по праздникам. Все, что сказал господин Барнер, - правда. У
нас украли годы жизни  и ничего не дали взамен; ни минуты покоя, радости, ни
отпуска, ни передышки.
   - Ни отпуска? Сама была в Швейцарии, в шикарных отелях, а еще жалуется.
   - Я никому не жаловалась, вот твои жалобы всю войну только и слышала. А
насчет  Швейцарии... Именно потому, что я  там видела, мне есть что сказать.
Только теперь я поняла... что у нас отняли... как  нам исковеркали  жизнь...
чего мы...
   Кристина вдруг почувствовала пристальный взгляд гостя и смутилась.  Она
подумала, что слишком уж разоткровенничалась, и сбавила тон:
   - Понятно,  я не собираюсь  равняться с теми,  кто воевал, конечно, они
пережили  больше.  Хотя  каждому из нас  хватало  своей  доли.  Я никогда не
жаловалась, не ныла и никому не была в тягость. Но когда ты говоришь, что...
   - Тихо, дети! Не ссорьтесь, - вмешивается Франц. - Толку от этого чуть,
нам,  вчетвером,  уже  ничего  не поправить: не надо о политике, тут  всегда
начинаются раздоры. Поговорим о чем-нибудь другом, и, пожалуйста, не лишайте
меня  удовольствия. Вы  не  представляете, до чего мне  приятно снова видеть
его, даже если он ругает и поносит меня, все равно я рад.
   В маленьком обществе вновь воцаряется мир.
   Некоторое время все наслаждаются тишиной. Затем Фердинанд поднимается.
   - Мне пора, позови-ка твоих мальчуганов, хочу еще раз на них взглянуть.
   Детей приводят, они удивленно и с любопытством смотрят на гостя.
   - Вот этот, Родерих,  довоенный. О нем  я  знаю.  А второй  малыш,  так
сказать, новенький, как его зовут?
   - Иоахим.
   - Иоахим! Слушай, Франц, разве его не собирались назвать иначе?
   Франц вздрагивает.
   - Боже мой, Фердинанд! Забыл, начисто забыл.  Ты подумай, Нелли, как же
это у меня из головы вылетело, ведь мы обещали друг другу, что если вернемся
домой,то он будет тезкой моего новорожденно, а я - его. Ну совершенно забыл.
Ты обиделся?
   - Милый  Франц,  думаю,  мы никогда  больше не сможем обижаться друг на
дуга. В прошлом у нас было достаточно  времени для  ссор. Видишь ли,  суть в
том, что  все  мы  забываем прошлое, увы.  А может быть, это к лучшему, - он
гладит мальчика по голове, взгляд его теплеет, - может,  мое имя не принесло
бы ему счастья.
   Теперь он  совершенно спокоен. После прикосновения к ребенку в его лице
появилось что-то детское. Он миролюбиво подходит к хозяйке дома.
   -  Простите  великодушно,  сударыня...  Увы,  я  оказался  малоприятным
гостем,  видел, вам не очень нравилось, как  я  разговариваю  с Францем.  Но
поймите, два года кряду мы с ним ели из одного котелка,  вместе давили вшей,
брили  друг друга,  и если после всего этого  начнем расшаркиваться и делать
реверансы...  Когда встречаешь  старого товарища, говоришь с ним так же, как
говорил  в  былое  время,  и  если  я  его   малость  отчитал,  стало  быть,
погорячился.  Но он  знает  и  я  знаю...  мы никогда  не  разойдемся. Прошу
извинить, понимаю, что вам  не  терпится поскорее  меня  спровадить. Ох  как
понимаю!
   Нелли скрывает досаду. Он сказал именно то, что она думала.
   - Нет, нет, заглядывайте, всегда рада вас видеть, а Францу так хорошо с
вами. Заходите как-нибудь в воскресенье, на обед, будем очень рады.
   Но  слово "рады" звучит не  вполне искренне,  и  рукопожатие  холодное,
сдержанное.  С Кристиной  он прощается молча. Лишь на секунду она ловит  его
взгляд, пытливый и теплый. Гость направляется к двери, следом за ним Франц.
   - Я провожу тебя до ворот.

   Едва они вышли, как Нелли порывистыми движением распахнула окно.
   -  Ну  и  надымили,  задохнуться можно,  - сказала она  Кристине, будто
оправдываясь,   и  вытряхнула  полную  пепельницу,  стукнув  ею  о  жестяной
подоконник, который отозвался таким же трескучим и резким,  как голос Нелли,
звуком. Кристина  подумала, что, распахивая окно, сестра жаждала  немедленно
проветрить  свой  дом  от  всего,  что  вошло  сюда  вместе  с чужаком.  Она
критически,  словно постороннего человека,  оглядела Нелли:  как очерствела,
какой стала тощей и  сухопарой, а ведь была веселой, проворной девушкой. Все
от  жадности, вцепилась  в  мужа,  как в деньги.  Даже  его  другу не  хочет
уступить ни капельки. Франц  должен  целиком принадлежать ей, быть покорным,
усердно   работать   и   копить,   чтобы   она   поскорей   стала   госпожой
председательшей.  Впервые Кристина подумала о старшей сестре (которой всегда
охотно подчинялась) с презрением и  ненавистью,  ибо Нелли не понимала того,
чего понимать не желала.
   Но  тут,  к счастью, вернулся Франц. Почувствовав, что в  комнате опять
нависла предгрозовая тишина,  он нерешительно направился к женщинам. Мягкими
мелкими шагами, как бы отступая по нетвердой почве.
   -  Долго же ты с ним торчал. Ну что ж, мне все равно, это удовольствие,
по-видимому, нам предстоит  испытать еще  не раз.  Теперь  повадится ходить,
адрес известен.
   Франц ужаснулся.
   - Нелли... как ты смеешь, да ты не понимаешь, что это за  человек. Если
бы он захотел прийти ко  мне, о чем-то попросить, то давно бы  пришел.  Отыс
мой адрес в официальном справочнике.  Неужели  тебе непонятно, что Фердинанд
не приходил именно  оттого, что ему плохо. Ведь он знает: я для  него сделал
бы все.
   - Да уж, для таких тебе ничего не жаль. Встречайся с ним, пожалуйста, я
не  запрещаю. Только не у  нас дома, с меня хватит, вот, смотри, какую дырку
прожег  сигаретой, и вот  видишь, что  на полу творится,  даже ног не  вытер
дружок  твой... Конечно, я могу  подмести... Что ж, если  тебе это нравится,
мешать не буду.
   Кристина сжала кулаки, ей стыдно за сестру, стыдно за Франца, который с
покорным  видом пытается что-то объяснить жене, повернувшейся к нему спиной.
Атмосфера становится невыносимой. Она встает из-за стола.
   - Мне тоже пора, а то не успею на поезд, не сердитесь, что отняла у вас
столько времени.
   - Ну что ты, - говорит сестра, - приезжай опять, когда сможешь.
   Она говорит это так, как говорят постороннему "добрый день" или "добрый
вечер".  Какое-то  отчуждение  встало  между   сестрами:  старшая  ненавидит
бунтарство младшей, младшая - закоснелость старшей.

   На лестнице у  Кристины внезапно  мелькает смутная мысль, что Фердинанд
Барнер поджидает ее внизу. Она пытается отогнать от  себя  эту мысль -  ведь
тот человек всего лишь бегло взглянул на  нее с любопытством и не сказал  ни
слова, -  да и сама она  толком не знает, хочется  ей этой встречи  или нет,
однако,  по мере того  как Кристина  спускается со ступеньки  на  ступеньку,
предчувствие переходит почти в уверенность.
   Поэтому она  не была  поражена, когда, выйдя  из  ворот, увидела  перед
собой развевающийся серый плащ, а затем и взволнованное лицо Фердинанда.
   -  Простите, фройляйн, что я решил дождаться вас, - говорит он каким-то
другим, робким,  смущенным, сдержанным голосом, совершенно непохожим  на тот
прежний, резкий, энергичный и агрессивный, - но я все время беспокоился, что
вам... что не рассердилась ли  на вас ваша сестра...  Ну, из-за  того, что я
грубо разговаривал с Францем, и еще потому... потому что вы были согласны со
мной... Я очень сожалею, что напустился на  него...  Знаю, так не полагается
себя вести в чужом доме  и с незнакомыми людьми, но, даю слово, я сделал это
без  злого  умысла,   напротив...Ведь  Франц  -   славный,  добрый   парень,
замечательный друг, он очень, очень хороший человек, другого такого  вряд ли
найдешь... Когда мы с ним  неожиданно встретились, мне захотелось  броситься
ему на шею, расцеловать, в общем, выразить свою радость хотя бы так, как это
сделал он... Но, понимаете, я постеснялся... постеснялся вас и вашей сестры,
ведь  это выглядит смешно в  глазах других, когда разводят сантименты... вот
из-за этой стеснительности я и стал  на него наскакивать... но я не виноват,
все  получилось само собой,  нечаянно.  Посмотрел  на него, кругленького,  с
брюшком, сидит довольный,  попивает кофе под граммофон,  и  тут меня  словно
подтолкнули, думаю:  дай-ка  его подразню,  расшевелю немного...  ВЫ  же  не
знаете, какой он  был  там - самый ярый  агитатор,  с утра до ночи  только и
говорил  о  революции:  разобьем  врагов,  наведем порядок... и вот когда  я
увидел его здесь, такого пухленького, домашнего, уютного, довольного всем  -
женой,  детьми,  своей  партией  и  квартирой с  цветами на балконе,  такого
блаженствующего обывателя, то не удержался и решил его чуть пощипать, а ваша
сестра  подумала, что  я просто завидую ему, их благоустроенной жизни... Но,
клянусь вам, я рад, что ему так хорошо живется, и если я пощипал его,то лишь
потому, что... что на самом деле мне очень хотелось обнять Франца, похлопать
его по плечу, по брюшку, но я стеснялся вас...
   -  Я это  сразу поняла, - с  улыбкой говорит Кристина, чтобы  успокоить
его.
   - Да, было не очень ловко, когда Франц выражал такой бурный восторг, он
чу не взял вас на ручки. Тут любой застесняется.
   - Спасибо...  рад,  что вы меня  поняли.  А вот  ваша  сестра  этого не
заметила,  вернее,  заметила,  что  ее  муж, как только меня  увидел, тут же
переменился, стал  другим...  Таким, которого она совершенно не  знает. Ведь
она понятия не имеет, что мы с ним пережили в то время... С утра до  вечера,
с вечера до  утра мы были неразлучны, словно два арестанта в камере, я узнал
о  нем столько, сколько его жене никогда не узнать, и если  бы я захотел, он
пошел бы ради меня  на все, как и я ради него. Она это почувствовала, хотя я
повел себя так,  будто  зол на Франца  или завидую  ему...  Наверное, во мне
много  злости, что правда, то  правда...  Но зависти нет,  ни к кому,  такой
зависти, когда  себе  желаешь добра, а другим пусть будет  плохо... Я  желаю
добра  каждому, только  ведь всякий человек,  когда  видит, что его  ближний
живет в  достатке, припеваючи, обычно задается вопросом: а почему и  не я?..
Вопрос вполне  естественный, винить  тут некого... Вы меня понимаете... Я не
спрашиваю: почему не я вместо него?.. Нет, только: а почему и не я?
   Кристина невольно остановилась.  Этот человек в который уже раз  сказал
именно так, как  думала она сама.  Совершенно ясно выразил то,  что она лишь
смутно чувствовала: ничего  чужого мне  не надо, но  и  у меня есть право на
свою долю счастья, почему я всегда должна прозябать в голоде и холоде, когда
другие сыты и в тепле?
   Ее  спутник  тоже  остановился,  решив,  что наскучил  ей  и она  хочет
спровадить его.  Он неуверенно потянулся к  шляпе.  Кристина одним  взглядом
охватывает  и это медленное,  нерешительное  движение руки, и  его  плохие,-
стоптанные ботинки, неглаженые,  обтрепанные низы  брюк,  она  понимает, что
только  лишь из-за бедности  и поношенной  одежды  этот  энергичный  человек
чувствует себя перед  ней столь неуверенно. В эту секунду она  вновь увидела
себя  у  швейцарского отеля  и  вспомнила,  как  тогда  дрожала  ее  рука  с
чемоданчиком,  его   неуверенность   ей   так  понятна,   словно   она  сама
перевоплотилась в него. И захотелось тотчас же прийти на помощь ему, то есть
себе в нем.
   - Мне  пора  на поезд, -  сказала  она и не  без гордости  отметила его
испуг.
   - Но если вам угодно проводить меня...
   - О, пожалуйста, с огромным удовольствием!
   Кристина уловила  в  его голосе счастливо-испуганную нотку, и ей  опять
почему-то стало приятно.
   Теперь он идет с ней под руку и продолжает извиняться:
   - Все-таки я вел себя глупо, ах, как досадно... Не замечал вашу сестру,
игнорировал ее, так же нельзя, ведь она его жена, а я совершенно посторонний
человек. Сначала надо было расспросить ее о детях, в каком они классе, какие
у них отметки, и вообще поговорить о том,  что касается обоих супругов... Не
удержался пот... Как только увидел его, обо всем забыл,  я  так обрадовался,
ведь он единственный человек, который зал меня, понимал... собственно, мы не
то  чтобы похожи...  Он  совсем  другой, гораздо лучше  меня,  порядочнее...
правда,  мы росли и воспитывались в разных условиях, и ему невдомек,  чего я
хочу и к чему стремлюсь... Но вот жизнь свела нас, два года мы были отрезаны
от  мирна, как  на  острове...  Наверное, не все из моих объяснений было ему
доступно и ясно, но он чутьем постиг это лучше, чем кто-либо. Нам даже порой
не требовалось разговаривать, мы понимали друг  друга  без  слов...  И в тот
миг,  когда  я сегодня вошел в их квартиру, я знал  о нем все -  быть может,
больше, чем он сам о себе, и Франц это понял... вот почему он так смутился,
   будто  я поймал  его  на чем-то нехорошем, и стеснялся все время...  уж
чего, не  знаю, то ли  своего брюшка или того, что превратился в образцового
бюргера... Но в тот миг он опять был прежним, и уже не существовало ни жены,
ни вас, мы бы с радостью  остались вдвоем  и говорили бы, говорили всю  ночь
напролет... Конечно,  ваша сестра это  почувствовала... Ну и  что? Я  теперь
знаю, что он  жив-здоров, он знает, что  я  вернулся, нам обоим стало легче,
теплее. Мы оба  уверены, что если одному  из нас придется туго, то  ему есть
куда пойти излить душа. А другие... нет, вам этого не понять, да и объяснить
я толком, пожалуй, не сумею,  но  с  тех  пор,  как я здесь... у  меня такое
ощущение,будто  я возвратился с Луны.  Люди, с  которыми я жил прежде  бок о
бок, стали мне какими-то чужими... Сижу с родственниками или с бабушкой и не
знаю, о  чем с  ними говорить, не понимаю,  чему они радуются, все,  что они
делают,  кажется  мне  крайне  чуждым,  бессмысленным,  ну...все  равно  как
смотришь на танцующих в кафе с улицы, через окна: движения видишь, а  музыки
не слышно. И  удивляешься:  чего они  там дергаются с  такими  восторженными
лицами.  В  общем,  что-то  я  перестал понимать  в  людях, а они  перестали
понимать  меня и  потому, наверное,  считают  завистливым и злым...  Будто я
говорю на другом  языке и  требую  чего-то  непонятного от  них...  Впрочем,
извините меня,  фройляйн, это все чепуха, я просто заболтался, и не надо вам
в это вникать, незачем.
   Кристина опять остановилась и посмотрела на него.
   -  Ошибаетесь,  - сказал она,  -  я вас очень  хорошо понимаю.  Понимаю
каждое слово. То есть еще год, вернее, месяца три назад, я бы вас, возможно,
не поняла, но после того как вернулась из...
   Опомнившись, она внезапно умолкла. Она чуть не начала  рассказывать все
постороннему человеку и поэтому быстро изменила тему:
   -  Между прочим, должна признаться, что сейчас я иду  не на вокзал, а в
гостиницу,  забрать чемодан.  Я приехала вчера вечером,  а не сегодня утром,
как они подумали... Сестре я этого не стала говорить, она бы  обиделась, что
я ночевала не у них, но я не люблю обременять кого-либо и... прошу вас... не
говорите об этом Францу.
   - Ну разумеется.
   Она почувствовала, что он рад и  благодарен за доверие. Они сходили  за
чемоданом, Фердинанд хотел было нести его, но Кристина воспротивилась.
   - Нет, нет, с вашей рукой, вы же сами говорили...
   Заметив его смущение, Кристина сообразила, что напрасно  это сказала, и
тут же передала ему чемодан.
   Когда они пришли  на вокзал, до  отправления поезда  оставалось еще три
четверти  часа. Сидя в  зале ожидания,  они  говорили  о  Франце, о почтовой
конторе,  о  политическом  положении  в   Австрии  и  о   всяких   мелких  и
несущественных вещах. Острота  и наблюдательность в рассуждениях собеседника
произвели  на  Кристину  должное  впечатление.  Но  вот  время  истекло, она
поднимается со скамьи.
   - Кажется, мне пора.
   Он  торопливо,  чуть  ли  не  испуганно  встает,  ему явно  не  хочется
прерывать беседу. Сегодня вечером он будет совсем один, думает с сочувствием
Кристина.  Ей приятно, что неожиданным  образом в ее жизни появился человек,
который  ухаживает  за  ней,  приятно  и  даже  лестно,  что  она, никчемное
создание, простая почтарка, существующая,  чтобы продавать  марки,  отбивать
телеграммы и  отвечать на телефонные вызовы, еще что-то  для кого-то значит.
Его огорченное  лицо  внезапно пробуждает в  ней  жалость, и  она  порывисто
говорит:
   -  Впрочем, я могу поехать и следующим  поездом  - в десять двадцать, -
так  что  есть еще время прогуляться и  где-нибудь  неподалеку  поужинать...
Если, конечно, вы не против...
   В его глазах мгновенно вспыхнула радость, озаривш