ески разматывается ставшая
привычной за десять лет цепочка  мыслей: сейчас затрещит будильник... только
бы опять не заснуть... надо вставать, вставать, вставать... Быстро, к восьми
на работу,  надо еще затопить плиту, сварить кофе,  сходить  за молоком,  за
булочками, прибраться,  сменить матери повязку, что-то приготовить  на обед,
что  еще?.. Что-то еще надо сегодня сделать?.. Да,  заплатить лавочнице, она
вчера напоминала... Только бы не заснуть, сразу встать,  как зазвенит...  Но
что  же  он сегодня...  почему так  долго молчит?..  может,  испортился, или
забыла завести... почему не трезвонит, ведь уже светло...  Господи,  неужели
проспала, сколько  же  сейчас: семь,  восемь  или девять?..  Может, люди уже
собрались у почты и ругаются, как в тот раз, когда мне нездоровилось, хотели
в дирекцию жаловаться... а ведь теперь столько служащих сокращают... Не  дай
бог проспать... Въевшийся за многие  годы страх  опоздать на службу,  словно
крот,  подрывает  подземье  сознания  и  так  мучительно  терзает  его,  что
последняя тонкая оболочка сна рвется, и Кристина открывает глаза.
   Ее взгляд испуганно  блуждает по потолку:  где, где это я?.. Что... что
случилось со мной?.. Вместо привычной, закоптелой,  путинно-серой мансардной
крыши  с коричневыми  балками над ней белоснежный потолок, мягко обрамленный
золоченым  багетом. И откуда вдруг столько  света в комнате? Будто  за  ночь
прорубили еще одно окно.  Где я? Где? Кристина переводит  растерянный взгляд
на свои  руки. Но они лежат не как обычно, на старом, заштопанном коричневом
одеяле  из  верблюжьей  шерсти,  одеяло  вдруг тоже  стало  новым -  легким,
пушистым, синим, с вышитыми красноватыми цветами. Нет - первое движение: это
не  моя кровать! Нет - второе  движение, Кристина приподнялась:  это не  моя
комната,  и -  третье, резкое движение,  полностью осмыслены взгляд,  и  она
вспомнила все:  отпуск, свобода, Швейцария, тетя, дядя,  роскошный отель! ни
страха,  ни  обязанностей,  ни службы,  ни  будильника,  ни времени! Никакой
плиты,  никого не  надо бояться, никто не ждет,  никто  не торопит: жестокие
жернова, которые  десять  лет перемалывают  ее  жизнь, впервые остановились.
Здесь можно (какая чудесная, мягкая, теплая постель!) еще полежать, не спеша
на встречу с дневным светом, ожидающим за складчатыми гардинами, наслаждаясь
покоем души и тела. Можно беззаботно снова закрыть глаза, помечтать,  лениво
потянуться, принадлежать по праву самой себе. Можно даже (она вспомнила, что
говорила тетя) нажать на эту  вот  кнопку у изголовья, под которой изображен
крохотный, будто  на почтовой  марке,  официант;  надо  всего лишь протянуть
руку,  и - о чудо! - через две минуты в  номер постучат, дверь откроется,  и
почтительно войдет официант, катя перед собой забавную коляску на  резиновых
колесиках  (Кристина  любовалась такой же  у тети), и предложит - на выбор -
кофе, чай  или шоколад в красивой посуде и с белыми  камчатными  салфетками.
Завтрак  появляется  сам по себе, не  надо молоть кофейные  зерна, разжигать
огонь  в  плите,  ежась  от  холода  в  шлепанцах  на  босу ногу,  нет,  все
доставляется  готовым  -  с белыми  булочками,  золотистым медом  и  другими
яствами вроде вчерашних, се, как на  сказочной скатерти-самобранке, подано к
постели, не  надо никаких  хлопот  и  стараний. Или можно  нажать  на другую
кнопку,  где на латунной табличке изображена горничная в белой наколке; тихо
постучав, она впорхнет в комнату, в черном платье и ослепительном переднике,
и спросит, что угодно сударыне:  открыть  ли ставни, отдернуть или задернуть
гардины,  приготовить  ли  ванну?  Сто  тысяч  желаний  можно иметь  в  этом
волшебном мире, и  все они будут  исполнены в мгновение ока. Здесь все можно
захотеть и  сделать, но тем не менее хотеть и делать отнюдь  не обязательно.
Можно  позвонить  или  не позвонить, можно вставать  или не вставать,  можно
снова заснуть или просто лежать с открытыми или закрытыми глазами, отдавшись
потоку  ленивых,   добрых   мыслей.  Или  можно  вообще  не  думать,  просто
блаженствовать, ощущая, что время принадлежит тебе, а не ты - времени. Ты не
крутишься в мчащемся колесе часов и секунд, а скользишь вдоль времени, как в
лодке  по течению, убрав весла. И Кристина лежит, мечтая и наслаждаясь новым
ощущением,  и  в ушах у  нее приятный  шум,  будто далекий  звон  воскресных
колоколов.
   Нет  - она энергично поднимается с подушек, - предаваться мечтам  здесь
некогда!  Нельзя расточать  это  бесподобное  время,  где  каждое  мгновение
одаряет  тебя  нежданным  удовольствием.  Мечтать  можно  будет потом, дома,
месяцы и  годы  ночи напролет  на дряхлой,  скрипучей  деревянной кровати  с
жестким матрацем и за испачканным чернилами  казенным столом, пока крестьяне
в  поле, а  над  головой  неумолимо, вечно тикают стенные  часы,  словно  по
комнате педантично вышагивает постовой: там лучше грезить, чем бодрствовать;
спать здесь, в этом божественном мире, - расточительство. Последнее усилие -
и Кристина соскакивает с постели; пригоршня холодной воды на лоб, на шею - и
она сразу взбодрилась;  теперь быстро  одеться  - ах, какое  же  мягкое  это
белье, как  оно  шелестит. Ее кожа  со вчерашнего дня  уже забыла  это новое
ощущение,  и вот  она опять  наслаждается  ласкающим  прикосновением  нежной
материи.  Но  не стоит  долго  задерживаться из-за  этих маленьких радостей,
хватит медлить, быстрее, быстрее, прочь из комнаты, куда-нибудь, чтобы вволю
размяться, надышаться, насмотреться, всем  существом, всеми  порами,  каждой
клеточкой еще  сильнее  почувствовать,  как ты счастлива, свободна,  что это
жизнь, настоящая жизнь! Она торопливо натягивает свитер, нахлобучивает шапку
и опрометью сбегает по лестнице.
   Коридоры  отеля еще сумеречны  и пустынны в этот холодный утренний час,
лишь внизу, в холле,  служители, сняв  куртки,  чистят  пылесосами  ковровые
дорожки;  ночной  портье сначала угрюмо и  с удивлением  оглядывает  слишком
раннюю гостью,  потом сонным жестом приподнимает фуражку. Бедняга, значит, и
тут  нелегкая служба, канительная  работа за  гроши, и тут  надо вставать  и
приходить  вовремя!..  Ах, незачем об том думать, какое  мне дело, ни о  ком
сейчас не  хочу знать,  хочу быть  только наедине с  самой  собой,  только с
собой, вперед,  на воздух! По  ее векам, губам и щекам словно кто-то  провел
ледышкой, прогнав остатки сна.  Черт возьми, ну и холодина здесь в горах, до
костей  пробирает,  поживее  надо  шагать,  разогреться,  прямо  по  дороге,
куда-нибудь она приведет, все равно куда, ведь здесь все ново и чудесно.
   Стремительно   шагая,  Кристина  только  теперь  замечает   неожиданное
утреннее безлюдье. Толпа, наводнявшая вчера в полдень все дорожки, сейчас, в
шесть утра, кажется, еще упакована в огромных каменных коробках отелей, даже
ландшафт, смежив веки, скован каким-то  хмурым магнетическим сном. В воздухе
ни звука, угасла  такая  золотистая  вчера  луна, исчезли  звезды,  померкли
краски,  окутанные туманом скалистые  кручи  бедны  и тусклы,  как  холодный
металл. Только у самых вершин встревоженно толпятся густые  облака; какая-то
невидимая  сила  то  растягивает  их, то  теребит,  порой от  плотной  массы
отделяется белое облако и большим комком ваты всплывает в прозрачную высь. И
чем выше оно поднимается,  тем сочнее окрашивает загадочный свет его  зыбкие
контуры, выделяя  золотую кромку:  приближается солнце,  оно  уже  где-то за
вершинами,  его  еще  не  видно, но  в  неспокойном  дыхании  атмосферы  уже
ощущается его  живительное тепло. Итак, наверх, ему  навстречу. Может, прямо
вот  по  этой  извилистой  дорожке, посыпанной гравием, как  в  саду, подъем
здесь,  кажется, нетрудный; и  в самом деле, идти можно, шагается  легко; не
привыкшая  к такой  ходьбе  Кристина  с  радостным  изумлением ощущает,  как
послушно  пружинят  ноги в  коленях,  как  дорожка  с плавными  поворотами и
легчайший воздух  словно сами  несут ее  в гору. До чего же быстро от такого
штурма разогреваешься. Она срывает с себя  перчатки,  свитер, шапку: хочется
не только губами  и легкими, но и кожей впитывать обжигающую  свежесть.  Чем
быстрее она идет, тем увереннее  и свободнее становится шаг.  Однако не пора
ли  передохнуть - сердце гулко  колотится в  груди,  в  висках стучит, -  и,
остановившись, она секунду-другую с восторгом смотрит вниз:  леса стряхивают
туман  со  своих  прядей,  дороги  белыми  лентами рассекают пышную  зелень,
блестит кривая, как турецкая  сабля, река, а  напротив, меж зубцами  вершин,
наконец-то  внезапно прорвался  золотой поток утреннего солнца. Великолепно!
Кристина  в восторге от зрелища,  но  азарт  восхождения, охвативший  ее, не
терпит перерыва;  вперед! - исступленно подгоняет барабан в груди, вперед! -
исступленно  подгоняет  барабан  в груди, вперед! -  требуют набравшие  темп
мышцы, и, опьяненная порывом,  она карабкается все дальше и дальше, не зная,
сколько времени уже прошло, как высоко забралась, куда ведет тропа. Наконец,
примерно  через  час,  добравшись  до  смотровой площадки,  где  выступ горы
закругляется наподобие рампы, она валится  навзничь в траву:  хватит! Хватит
на сегодня.  У  нее кружится голова, подергиваются и пульсируют  веки, жгуче
саднит  обветренная  кожа, но  странно:  несмотря  на  все  эти  болезненные
ощущения,  несмотря  на  суматошную  встряску,  ей  хорошо,  она  испытывает
какое-то новое, неведомое удовольствие,  как никогда, чувствует себя  юной и
полной жизни.  Она  даже не  подозревала, что  сердце  может  с такой  силой
проталкивать кровь по  жилам, которые податливо  пропускают ее буйно-веселый
поток, никогда еще  не  ощущала так остро легкость и упругость своего  тела,
как  именно в  эти  минуты, когда им  овладела безмерно сладостная  хмельная
усталость.  Открытая  горячему  солнцу  и  порывам  чистого  горного  ветра,
овевающего ее со всех сторон, погрузив пальцы в студенно-душистый альпийский
мох,  Кристина  то  созерцает  облака  в невообразимой  лазури,  то скользит
взглядом  по  развертывающейся внизу панораме; она лежит  словно оглушенная,
грезя и  бодрствуя одновременно и наслаждаясь необычайным приливом  душевных
сил и стихийной  мощью природы. Она лежит так  час или два, пока  солнце  не
начинает обжигать ей губы и щеки. Поднявшись, она поспешно набирает букет из
еще скованных холодом веточек и  цветов - можжевельник,  шалфей,  полынь,  -
между листьями которых шуршат кристаллики льда, и устремляется вниз. Сначала
она идет, соблюдая осторожность, размеренным  туристским шагом, однако  сила
инерции при спуске понуждает  ноги  бежать  вприпрыжку,  и Кристина отдается
этому сладостно-жуткому притяжению глубина. Все  резвее, все шаловливее, все
отважнее  скачет  она с  камня  на  камень;  будто  подхваченная  ветром,  с
развевающимися волосами  и  разувающейся  юбкой, веселая,уверенная  в  себе,
готовая петь от избытка счастья, она вихрем летит вниз по серпантину.
   Перед отелем  в назначенный час - девять утра  - молодой инженер-немец,
одетый по-спортивному  для утренней партии в теним, ждет тренера. Сидеть  на
сырой скамейке еще холодно, ветер  то  и дело  запускает свои острые ледяные
когти под белую  полотняную рубашку с открытым воротом; поэтому он энергично
шагает взад  и вперед,.  вертя ракеткой, чтобы разогреть руки. Черт  возьми,
где же тренер, неужели проспал? Инженер нетерпеливо поглядывает по сторонам.
Случайно взглянув  на горную дорожку,  он замечает вверху нечто  диковинное,
нечто яркое, кружащееся, похожее издали на пестрого жучка, который странными
прыжками  несется  вниз. Гм,  что  то?  Жаль,  нет  бинокля.  Но  оно быстро
приближается  -  яркое,  пестрое,  окрыленное.   Сейчас  разглядим.  Инженер
приставляет ладонь  козырьком  ко  лбу: вниз по горной  дорожке кто-то летит
сломя  голову,  кажется  женщина  или молодая девушка;  размахивает  руками,
волосы  развеваются;  поистине,  ее  будто ветром  несет.  Черт возьми,  как
неосторожно... да,  а  все-таки здорово это у нее  получается, лихо. Инженер
невольно делает шаг-другой навстречу, чтобы получше увидеть бегунью. Девушка
напоминает  богиню утренней зари: развевающиеся волосы и  взмахи рук, как  у
менады, вся -  смелость  и  порыв. Лицо  еще  нельзя  рассмотреть  -  мешает
скорость движения  и восходящее солнце за  ее  спиной. Но ей все равно же не
миновать  теннисного корта, если  она направляется в отель, здесь  ее финиш.
Она все ближе и  ближе, он уже слышит, как разлетаются мелкие камешки из-под
ног, слышит ее шаги на последнем повороте, а вот и она сама.
   Вбежав  на площадку,  Кристина резко останавливается, чтобы не налететь
на человека, который нарочно встал  на  пути.  От внезапной остановки волосы
упали на лицо, юбка облепила ноги. Испуганная, запыхавшаяся, она стоит перед
ним почти вплотную. И вдруг разражается смехом. Она узнала своего вчерашнего
партнера по танцам.
   - Ах, это вы, - облегченно вздыхает она. - Извините, я чуть было вас не
сшибла.
   Он  молчит,  глядя с  удовольствием, даже  с  восхищением на девушку  с
обветренными щеками, вздымающейся от частого дыхания грудью, еще распаленную
головокружительным спуском с горы. Отдающий должное спорту, он любуется этим
воплощением молодости и энергии. Улыбнувшись, он наконец говорит:
   - Здорово! Вот это темп. За вами не угонится ни один здешний проводник.
Но... - он опять сморит на нее, пристально, одобряюще, с улыбкой, - если б у
меня была такая же юная и стройная шея, я бы постарался как  можно дольше не
ломать ее; вы обращаетесь  с  собой чертовски  неосторожно! Вам повезло, что
это видел  я, а  не ваша  тетя. но  главное, такие  экстравагантные утренние
прогулки вы не должны совершать в  одиночку. Если вам  понадобится более или
менее опытный провожатый, то нижеподписавшийся предлагает свои услуги.
   Он снова пристально смотрит на нее, и она чувствует,  что смущается под
его  неожиданным откровенно мужским взглядом. С таким  страстным восхищением
на нее не смотрел еще ни один мужчина, этот взгляд проникал до глубины души,
оставляя какое-то  новое, радостное беспокойство. Чтобы скрыть смущение, она
гордо показывает букет:
   - Взгляните-ка на мою добычу! Нарвала совсем свежих, ну разве не чудо?
   - Да, роскошные цветы,  - отвечает он  напряженным  голосом  и  смотрит
поверх букета ей в глаза.
   Она все больше смущается от этого  настойчивого, чуть ли не назойливого
внимания.
   - Простите, мне пора к завтраку, боюсь, я уже опоздала.
   Поклонившись, инженер освобождает  ей дорогу,  но Кристина безошибочным
женским инстинктом чувствует, что  он смотрит  ей  вслед; ее  тело  невольно
напружинивается,  шаг  становится  легким. Не только крепкий  аромат  горных
цветов и пряный воздух будоражат кровь, но и  заставшая ее врасплох встреча:
она впервые осознала, что кому-то нравится, что она желанна.
   И когда  она, еще взволнованная,  входит в  гостиницу, воздух  в  холле
кажется ей спертым, стены, потолок, одежда вдруг  начинают давить  на нее. В
гардеробе  она сбрасывает шапку, свитер, пояс -  все, что стесняет, жмет ее,
душит,  она охотно сорвала бы сейчас с себя всю одежду.  Сидящие за столиком
пожилые   супруги  с   изумлением   взирают  на   свою  племянницу,  которая
стремительно пересекает зал, щеки у нее пылают, ноздри  трепещут,  и вся она
кажется более высокой, здоровой, ловкой, чем вчера.  Она кладет перед  тетей
букет альпийской флоры, еще  влажный  от  росы, усыпанный пестрыми блестками
тающих ледяных кристалликов.
   - Вот, нарвала для тебя, лазила на гору... не знаю, как она называется,
сходила  проста  так... Ах, - Кристина глубоко вздыхает, -  до  чего же  это
чудесно.
   Тетя любуется ею.
   - Ну,  чертенок! Сразу из  постели в  горы, не  позавтракав! Вот с кого
пример брать,  это получше всяких массажей.  Энтони, ты  только взгляни,  ее
просто не  узнать. От одного  воздуха какие щеки  стали. Да ты вся  пылаешь,
дитя мое! Ну говори же, говори, где ты побывала.
   И  Кристина  рассказывает,  даже не  замечая,  как  быстро, как жадно и
неприлично  много она  при этом ест. Масленка,  блюдечки с  медом  и  джемом
опустошаются   на  глазах;  дядя,   показывая   на   хлебницу,   подмигивает
улыбающемуся  кельнеру, чтобы тот  добавил  вкусных  хрустящих  булочек.  Но
Кристина, увлеченная рассказом, совершенно не замечает, что оба посмеиваются
над ее аппетитом, она лишь чувствует, как приятно горят щеки. Расслабившись,
беззаботно  откинувшись  на  спинку плетеного  кресла,  она  жует,  болтает,
смеется,  добродушные лица внимательных слушателей вдохновляют ее все больше
и  больше,  пока  наконец  она  внезапно не  обрывает  свой рассказ,  широко
раскинув руки:
   - Ах, тетя, мне кажется, там я впервые узнала, что значит дышать.
   За бурным началом следуют  и  другие события, столь же увлекательные  и
радостные. В десять часов - она еще  сидит за  столиком, в хлебнице ни одной
булочки, горный аппетит все почистил - является генерал  Элкинс в спортивном
костюме строго покроя и зовет ее на обещанную автопрогулку. Учтиво пропустив
даму вперед, он  сопровождает ее к своей машине  - фешенебельная  английская
марка,  сверкающий  лак  и  никель;  да  и  шофер  под  стать  автомобилю  -
светлоглазый  и тщательно  выбритый,  ну просто вылитый  джентльмен. Генерал
усаживает гостью,  укутывает  ей  колени пледом, затем, еще раз  почтительно
сняв  шляпу, занимает место рядом. От  этих  учтивых  манер Кристина немного
теряется, она чувствует себя обманщицей  перед генералом с его подчеркнутой,
почти  смиренной  вежливостью.  Да кто ж я,  думает она, что он со  мной так
обращается? Господи, если бы  он  знал,  где я обычно  торчу, пришпиленная к
старому казенному стулу, и где должна заниматься постылой одуряющей работой!
Но вот нажата педаль, и нарастающая  скорость прогоняет всякие воспоминания.
С ребяческой гордостью она замечает, как на узких улицах курорта, где  мотор
еще  вынужден сдерживать  всю силу,  прохожие  любуются  роскошной  машиной,
которая  даже здесь выделяется  своей  маркой,  как  они  почтительно и чуть
завистливо поглядывают на нее, Кристину, полагая, что она владелица. Генерал
Элкинс  показывает  ей  окрестности  и,  будучи  географом  по  образованию,
невольно  увлекается подробностями,  как  все  специалисты,  однако  девушка
слушает  так  прилежно,  так  внимательно,  что  это  доставляет  ему  явное
удовольствие. Его несколько холодное, по-английски замкнутое лицо постепенно
теплеет, а чуть суровые складки у тонкогубого рта смягчаются доброй улыбкой,
когда он слышит  ее непринужденные  "ах" или "прелесть" и наблюдает, как она
вертится,  бросая восхищенные взоры направо и налево. Время  от времени он с
легкой грустью поглядывает сбоку на это оживленное лицо, и его  сдержанность
отступает перед бурными восторгами юности. Словно по ковру, мягко и бесшумно
мчится, убыстряя ход,  машина, ни единого  хрипа, ни стука не  слышится в ее
металлической груди  при  малейшем  напряжении на подъеме,  гибко и послушно
выписывает она самые лихие виражи;  ускоренный темп замечаешь лишь по  тому,
как сильнее и сильнее  свистит воздух,  и к уверенному ощущению безопасности
примешивается  упоение скоростью. Все темнее становится долина,  все суровее
сдвигаются скалы. Наконец показывается просвет, и шофер тормозит.
   - Перевал Малоя, - объявляет Элкинс и с неизменной учтивостью  помогает
ей выйти из машины.
   Вид  в  глубине великолепен;  причудливо  петляя,  дорога  низвергается
водопадом; чувствуется,  горы здесь  утомились, им не хватает сил громоздить
новые  вершины  и  ледники,  и они  устремляются вниз, в далекую необозримую
долину.
   - Там, на равнине, начинается Италия, - показывает Элкинс.
   - Италия, - изумляется Кристина, - так близко, неужели так близко?
   В  ее голосе звучит  столько жадного любопытства,  что  Элкинс невольно
спрашивает:
   - А вы там не были?
   - Нет, никогда!
   И это "никогда" сказано с таким жаром и горечью, что в н