католичестве. Священник этот был ничем не примечателен,
даже фамилия у него была заурядная - Браун. Однако
полковник находил его общество приятным и часто приглашал к
себе.
   В просторном холле было довольно места даже для сэра
Леопольда и его многочисленных оболочек. Холл этот,
непомерно большой для такого дома, представлял собой
огромное помещение, в одном конце которого находилась
наружная дверь с крыльцом, а в другом - лестница на второй
этаж. Здесь, перед камином с висящей над ним шпагой
полковника, процедура раздевания нового гостя была завершена
и все присутствующие, в том числе и мрачный Крук, были
представлены сэру Леопольду Фишеру. Однако почтенный
финансист все еще продолжал сражаться со своим
безукоризненно сшитым одеянием. Он долго рылся во
внутреннем кармане фрака и наконец, весь светясь от
удовольствия, извлек оттуда черный овальный футляр,
заключавший, как он пояснил, рождественский подарок для его
крестницы. С нескрываемым и потому обезоруживающим
тщеславием он высоко поднял футляр, так чтобы все могли его
видеть, затем слегка нажал пружину - крышка откинулась, и
все замерли, ослепленные: фонтан кристаллизованного света
вдруг забил у них перед глазами. На оранжевом бархате, в
углублении, словно три яйца в гнезде, лежали три чистых
сверкающих бриллианта, и казалось, даже воздух вокруг
загорелся от их огня. Фишер стоял, расплывшись в
благожелательной улыбке, упиваясь изумлением и восторгом
девушки, сдержанным восхищением и немногословной
благодарностью полковника, удивленными возгласами остальных.
   - Пока что я положу их обратно, милочка, - сказал Фишер,
засовывая футляр в задний карман своего фрака. - Мне
пришлось вести себя очень осторожно, когда я ехал сюда.
Имейте в виду, что это - три знаменитых африканских
бриллианта, которые называются "летучими звездами", потому
что их уже неоднократно похищали. Все крупные преступники
охотятся за ними, но и простые люди на улице и в гостинице,
разумеется, рады были бы заполучить их. У меня могли
украсть бриллианты по дороге сюда. Это было вполне
возможно.
   - Я бы сказал, вполне естественно, - сердито заметил
молодой человек в красном галстуке. - И я бы лично никого
не стал винить за это. Когда люди просят хлеба, а вы не
даете им даже камня, я думаю, они имеют право сами взять
себе этот камень.
   - Не смейте так говорить! - с непонятной запальчивостью
воскликнула девушка. - Вы говорите так только с тех пор,
как стали этим ужасным... ну, как это называется? Как
называют человека, который готов обниматься с трубочистом?
   - Святым, - сказал отец Браун.
   - Я полагаю, - возразил сэр Леопольд со снисходительной
усмешкой, - что Руби имеет в виду социалистов.
   - Радикал - это не тот, кто извлекает корни, - заметил
Крук с некоторым раздражением, - а консерватор вовсе не
консервирует фрукты. Смею вас уверить, что и социалисты
совершенно не жаждут якшаться с трубочистами. Социалист -
это человек, который хочет, чтобы все трубы были прочищены и
чтобы всем трубочистам платили за работу.
   - Но который считает, - тихо добавил священник, - что
ваша собственная сажа вам не принадлежит.
   Крук взглянул на него с интересом и даже с уважением.
   - Кому может понадобиться собственная сажа? - спросил
он.
   - Кое-кому, может, и понадобится, - ответил Браун
серьезно. - Говорят, например, что ею пользуются садовники.
А сам я однажды на рождество доставил немало радости
шестерым ребятишкам, которые ожидали Деда Мороза, -
исключительно с помощью сажи, примененной как наружное
средство.
   - Ах, как интересно! - вскричала Руби. - Вот бы вы
повторили это сегодня для нас!
   Энергичный канадец мистер Блаунт возвысил свой и без того
громкий голос, присоединяясь к предложению племянницы;
удивленный финансист тоже возвысил голос, выражая
решительное неодобрение, но в это время кто-то постучал в
парадную дверь. Священник распахнул ее, и глазам
присутствующих вновь представился сад с араукарией и
вечнозелеными деревьями, теперь уже темнеющими на фоне
великолепного фиолетового заката. Этот вид, как бы
вставленный в раму раскрытой двери, был настолько красив и
необычен, что казался театральной декорацией. Несколько
мгновений никто не обращал внимания на человека,
остановившегося на пороге. Это был, видимо, обыкновенный
посыльный в запыленном поношенном пальто.
   - Кто из вас мистер Блаунт, джентльмены? - спросил он,
протягивая письмо. Мистер Блаунт вздрогнул и осекся, не
окончив своего одобрительного возгласа. С недоуменным
выражением он надорвал конверт и стал читать письмо; при
этом лицо его сначала омрачилось, затем посветлело, и он
повернулся к своему зятю и хозяину.
   - Мне очень неприятно причинять вам столько беспокойства,
полковник, - начал он с веселой церемонностью Нового Света,
- но не злоупотреблю ли я вашим гостеприимством, если
вечером ко мне зайдет сюда по делу один мой старый приятель?
Впрочем, вы, наверно, слышали о нем - это Флориан,
знаменитый французский акробат и комик. Я с ним
познакомился много лет назад на Дальнем Западе (он по
рождению канадец). А теперь у него ко мне какое-то дело,
хотя убей не знаю какое.
   - Полноте, полноте, дорогой мой, - любезно ответил
полковник. - Вы можете приглашать кого угодно. К тому же
он, без сомнения, будет как раз кстати.
   - Он вымажет себе лицо сажей, если вы это имеете в виду,
- смеясь, воскликнул Блаунт, - и всем наставит фонарей под
глазами. Я лично не возражаю, я человек простой и люблю
веселую старую пантомиму, в которой герой садится на свой
цилиндр.
   - Только не на мой, пожалуйста, - с достоинством произнес
сэр Леопольд Фишер.
   - Ну, ладно, ладно, - весело вступился Крук, - не будем
ссориться. Человек на цилиндре - это еще не самая
низкопробная шутка!
   Неприязнь к молодому человеку в красном галстуке,
вызванная его грабительскими убеждениями и его очевидным
ухаживанием за хорошенькой крестницей Фишера, побудила
последнего заметить саркастически-повелительным тоном:
   - Не сомневаюсь, что вам известны и более грубые шутки.
Не приведете ли вы нам в пример хоть одну?
   - Извольте: цилиндр на человеке, - отвечал социалист.
   - Ну, ну, ну! - воскликнул канадец с благодушием
истинного варвара. - Не надо портить праздник. Давайте-ка
повеселим сегодня общество. Не будем мазать лица сажей и
садиться на шляпы, если вам это не по душе, но придумаем
что-нибудь в том же духе. Почему бы нам не разыграть
настоящую старую английскую пантомиму - с клоуном,
Коломбиной и всем прочим? Я видел такое представление перед
отъездом из Англии, когда мне было лет двенадцать, и у меня
осталось о нем воспоминание яркое, как костер. А когда я в
прошлом году вернулся, оказалось, что пантомим больше не
играют. Ставят одни только плаксивые волшебные сказки. Я
хочу видеть хорошую потасовку, раскаленную кочергу,
полисмена, которого разделывают на котлеты, а мне
преподносят принцесс, разглагольствующих при лунном свете,
синих птиц и тому подобную ерунду. Синяя Борода - это по
мне, да и тот нравится мне больше всего в виде Панталоне.
   - Я всей душой поддерживаю предложение разделать
полисменов на котлеты, - сказал Джон Крук. - Это гораздо
более удачное определение социализма, чем то, которое здесь
недавно приводилось. Но спектакль - дело, конечно, слишком
сложное.
   - Да что вы! - в увлечении закричал на него мистер
Блаунт. - Устроить арлекинаду? Ничего нет проще!
Во-первых, можно нести любую отсебятину, а во- вторых, на
реквизит и декорации сгодится всякая домашняя утварь -
столы, вешалки, бельевые корзины и так далее.
   - Да, это верно. - Крук оживился и стал расхаживать по
комнате. - Только вот боюсь, что мне не удастся раздобыть
полицейский мундир. Давно уж не убивал я полисменов.
   Блаунт на мгновение задумался и вдруг хлопнул себя по
ляжке.
   - Достанем! - воскликнул он. - Тут в письме есть
телефон Флориана, а он знает всех костюмеров в Лондоне. Я
позвоню ему и велю захватить с собой костюм полисмена.
   И он кинулся к телефону.
   - Ах, как чудесно, крестный, - Руби была готова заплясать
от радости, - я буду Коломбиной, а вы - Панталоне.
   Миллионер выпрямился и замер в величественной позе
языческого божества.
   - Я полагаю, моя милая, - сухо проговорил он, - что вам
лучше поискать кого- нибудь другого для роли Панталоне.
   - Я могу быть Панталоне, если хочешь, - в первый и
последний раз вмешался в разговор полковник Адамс, вынув изо
рта сигару.
   - Вам за, это нужно памятник поставить, - воскликнул
канадец, с сияющим лицом вернувшийся от телефона. - Ну вот,
значит, все устроено Мистер Крук будет клоуном - он
журналист и, следовательно, знает все устаревшие шутки. Я
могу быть Арлекином - для этого нужны только длинные ноги и
умение прыгать. Мой друг Флориан сказал мне сейчас, что
достанет по дороге костюм полисмена и переоденется.
Представление можно устроить здесь, в этом холле, а публику
мы посадим на ступеньки лестницы. Входные двери будут
задником, если их закрыть, у нас получится внутренность
английского дома, а открыть - освещенный луною сад.
Ей-богу, все устраивается точно по волшебству.
   И, выхватив из кармана кусок мела, унесенный из
биллиардной, он провел на полу черту, отделив воображаемую
сцену.
   Как им удалось подготовить в такой короткий срок даже это
дурацкое представление - остается загадкой. Но они
принялись за дело с тем безрассудным рвением, которое
возникает, когда в доме живет юность. А в тот вечер в доме
жила юность, хотя не все, вероятно, догадались, в чьих
глазах и в чьих сердцах она горела. Как всегда бывает в
таких случаях, затея становилась все безумнее при всей
буржуазной благонравности ее происхождения. Коломбина была
очаровательна в своей широкой торчащей юбке, до странности
напоминавшей большой абажур из гостиной. Клоун и Панталоне
набелили себе лица мукой, добытой у повара, и накрасили щеки
румянами, тоже позаимствованными у кого-то из домашних,
пожелавшего (как и подобает истинному
благодетелю-христианину) остаться неизвестным. Арлекина,
уже нарядившегося в костюм из серебряной бумаги, извлеченной
из сигарных ящиков, с большим трудом удалось остановить в
тот момент, когда он собирался разбить старинную хрустальную
люстру, чтобы украситься ее сверкающими подвесками. Он бы
наверняка осуществил свой замысел, если бы Руби не откопала
для него где-то поддельные драгоценности, украшавшие
когда-то на маскараде ее костюм бубновой дамы. Кстати
сказать, ее дядюшка Джеймс Блаунт до того разошелся, что с
ним никакого сладу не было; он вел себя, как озорной
школьник. Он нахлобучил на отца Брауна бумажную ослиную
голову, а тот терпеливо снес это и к тому же изобрел
какой-то способ шевелить ее ушами. Блаунт сделал даже
попытку прицепить ослиный хвост к фалдам сэра Леопольда
Фишера, но на сей раз его выходка была принята куда менее
благосклонно.
   - Дядя Джеймс слишком уж развеселился, - сказала Руби, с
серьезным видом вешая Круку на шею гирлянду сосисок. - Что
это он?
   - Он Арлекин, а вы Коломбина, - ответил Крук. - Ну а я
только клоун, который повторяет устарелые шутки.
   - Лучше бы вы были Арлекином, - сказала она, и сосиски,
раскачиваясь, повисли у него на шее.
   Хотя отцу Брауну, успевшему уже вызвать аплодисменты
искусным превращением подушки в младенца, было отлично
известно все происходившее за кулисами, он тем не менее
присоединился к зрителям и уселся среди них с выражением
торжественного ожидания на лице, словно ребенок, впервые
попавший в театр.
   Зрителей было немного - родственники, кое-кто из соседей
и слуги. Сэр Леопольд занял лучшее место, и его массивная
фигура почти совсем загородила сцену от маленького
священника, сидевшего позади него; но много ли при этом
потерял священник, театральная критика не знает. Пантомима
являла собой нечто совершенно хаотическое, но все-таки она
была не лишена известной прелести, - ее оживляла и
пронизывала искрометная импровизация клоуна Крука. В
обычных условиях Крук был просто умным человеком, но в тот
вечер он чувствовал себя всеведущим и всемогущим -
неразумное чувство, мудрое чувство, которое приходит к
молодому человеку, когда он на какой-то миг уловит на некоем
лице некое выражение. Считалось, что он исполняет роль
клоуна, на самом деле он был еще автором (насколько тут
вообще мог быть автор), суфлером, декоратором, рабочим сцены
и в довершение всего оркестром. Во время коротких перерывов
в этом безумном представлении он в своих клоунских доспехах
кидался к роялю и барабанил на нем отрывки из популярных
песенок, настолько же неуместных, насколько и подходящих к
случаю.
   Кульминационным пунктом спектакля, а также и всех
событий, было мгновение, когда двери на заднем плане сцены
вдруг распахнулись и зрителям открылся сад, залитый лунным
светом, на фоне которого отчетливо вырисовывалась фигура
знаменитого Флориана в костюме полисмена. Клоун забарабанил
хор полицейских из оперетты "Пираты из Пензанса", но звуки
рояля потонули в оглушительной овации; великий комик
удивительно точно и почти совсем естественно воспроизводил
жесты и осанку полисмена. Арлекин подпрыгнул к нему и
ударил его по каске, пианист заиграл "Где ты раздобыл такую
шляпу?" - а он только озирался вокруг, с потрясающим
мастерством изображая изумление; Арлекин подпрыгнул еще и
опять ударил его; а пианист сыграл несколько тактов из
песенки "А затем еще разок...". Потом Арлекин бросился
прямо в объятия полисмена и под грохот аплодисментов повалил
его на пол. Тогда-то французский комик и показал свой
знаменитый номер "Мертвец на полу", память о котором и по
сей день живет в окрестностях Путни. Невозможно было
поверить, что это живой человек. Здоровяк Арлекин
раскачивал его, как мешок, из стороны в сторону, подбрасывал
и крутил, как резиновую дубинку, - и все это под
уморительные звуки дурацких песенок в исполнении Крука.
Когда Арлекин с натугой оторвал от пола тело
комика-констебля, шут за роялем заиграл "Я восстал ото сна,
мне снилась ты", когда он взвалил его себе на спину,
послышалось "С котомкой за плечами", а когда, наконец,
Арлекин с весьма убедительным стуком опустил свою ношу на
пол, пианист, вне себя от восторга, заиграл бойкий мотивчик
на такие - как полагают по сей день - слова: "Письмо я
милой написал и бросил по дороге".
   Приблизительно в то же время - в момент, когда безумство
на импровизированной сцене достигло апогея, - отец Браун
совсем перестал видеть актеров, ибо прямо перед ним
почтенный магнат из Сити встал во весь рост и принялся
ошалело шарить у себя по карманам. Потом он в волнении
уселся, все еще роясь в карманах, потом опять встал и
вознамерился было перешагнуть через рампу на сцену, однако
ограничился тем, что бросил свирепый взгляд на клоуна за
роялем и, не говоря ни слова, пулей вылетел из зала.
   В течение нескольких последующих минут священник имел
полную возможность следить за дикой, но не лишенной
известного изящества пляской любителя Арлекина над
артистически бесчувственным телом его врага. С подлинным,
хотя и грубоватым искусством Арлекин танцевал теперь в
распахнутых дверях, потом стал уходить все дальше и дальше в
глубь сада, наполненного тишиной и лунным светом. Его
наскоро склеенное из бумаги одеяние, слишком уж сверкавшее в
огнях рампы, становилось волшебно-серебристым по мере того,
как он удалялся, танцуя в лунном сиянии. Зрители с громом
аплодисментов повскакали с мест и бросились к сцене, но в
это время отец Браун почувствовал, что кто-то тронул его за
рукав и шепотом попросил пройти в кабинет полковника.
   Он последовал за слугой со все возрастающим чувством
беспокойства, которое отнюдь не уменьшилось при виде
торжественно-комической сцены, представившейся ему, когда он
вошел в кабинет. Полковник Адамс, все еще наряженный в
костюм Панталоне, сидел, понуро кивая рогом из китового уса,
и в старых его глазах была печаль, которая могла бы
отрезвить вакханалию. Опершись о камин и тяжело дыша, стоял
сэр Леопольд Фишер; вид у него был перепуганный и важный.
   - Произошла очень неприятная история, отец Браун, -
сказал Адамс. - Дело в том, что бриллианты, которые мы
сегодня видели, исчезли у моего друга из заднего кармана. А
так как вы...
   - А так как я, - продолжал отец Браун, простодушно
улыбнувшись, - сидел позади него...
   - Ничего подобного, - с нажимом сказал полковник Адамс, в
упор глядя на Фишера, из чего можно было заключить, что
нечто подобное уже было высказано. - Я только прошу вас,
как джентльмена, оказать мне помощь.
   - То есть вывернуть свои карманы, - закончил отец Браун и
поспешил это сделать, вытащив на свет божий семь шиллингов
шесть пенсов, обратный билет в Лондон, маленькое серебряное
распятие, маленький требник и плитку шоколада.
   Полковник некоторое время молча глядел на него, а затем
сказал:
   - Признаться, содержимое вашей головы интересует меня
гораздо больше, чем содержимое ваших карманов. Ведь моя
дочь - ваша воспитанница. Так вот, в последнее время она...
- Он не договорил.
   - В последнее время, - выкрикнул почтенный Фишер, - она
открыла двери отцовского дома головорезу социалисту, и этот
малый открыто заявляет, что всегда готов обокрасть богатого
человека. Вот к чему это привело. Перед вами богатый
человек, которого обокрали!
   - Если вас интересует содержимое моей головы, то я могу
вас с ним познакомить, - бесстрастно сказал отец Браун. -
Чего оно стоит, судите сами. Вот что я нахожу в этом
старейшем из моих карманов: люди, намеревающиеся украсть
бриллианты, не провозглашают социалистических идей. Скорее
уж, - добавил он кротко, - они станут осуждать социализм.
   Оба его собеседника быстро переглянулись, а священник
продолжал:
   - Видите ли, ведь мы знаем этих людей. Социалист, о
котором идет речь, так же не способен украсть бриллианты,
как и египетскую пирамиду. Нам сейчас следует заняться
другим человеком, тем, который нам незнаком. Тем, кто
играет полисмена. Хотелось бы мне знать, где именно он
находится в данную минуту.
   Панталоне вскочил с места и большими шагами вышел из
комнаты. Вслед за этим последовала интерлюдия, во время
которой миллионер смотрел на священника, а священник смотрел
в свой требник. Панталоне вернулся и отрывисто сказал:
   - Полисмен все еще лежит на сцене. Занавес поднимали
шесть раз, а он все еще лежит.
   Отец Браун выронил книгу, встал и остолбенел, глядя перед
собой, словно пораженный внезапным умственным расстройством.
Но мало-помалу его серые глаза оживились, и тогда он
спросил, казалось бы, без всякой связи с происходящим:
   - Простите, полковник, когда умерла ваша жена?
   - Жена? - удивленно переспросил старый воин. - Два
месяца тому назад. Ее брат Джеймс опоздал как раз на неделю
и не застал ее в живых.
   Маленький священник подпрыгнул, как подстреленный кролик.
   - Живее! - воскликнул он с необычайной для себя
горячностью. - Живее! Нужно пойти взглянуть на полисмена!
   Они нырнули под занавес, чуть не сбив с ног Коломбину и
клоуна (которые мирно шептались в полутьме), и отец Браун
нагнулся над распростертым комиком- полисменом.
   - Хлороформ, - сказал он, выпрямляясь. - И как я раньше
не догадался!
   Все молчали в недоумении. Потом полковник медленно
произнес:
   - Пожалуйста, объясните толком, что все это значит?
   Отец Браун вдруг громко расхохотался, потом сдержался и
проговорил, задыхаясь и с трудом подавляя приступы смеха:
   - Джентльмены, сейчас не до разговоров. Мне нужно
догнать преступника. Но этот великий французский актер,
который играл полисмена, этот гениальный мертвец, с которым
вальсировал Арлекин, которого он подбрасывал и швырял во все
стороны, - это... - Он не договорил и заторопился прочь.
   - Это - кто? - крикнул ему вдогонку Фишер.
   - Настоящий полисмен, - ответил отец Браун и скрылся в
темноте.
   В дальнем конце сада сверкающие листвой купы лавровых и
других вечнозеленых деревьев даже в эту зимнюю ночь
создавали на фоне сапфирового неба и серебряной луны